Страница 49 из 60
- Брат-эконом! - испуганно выдохнул кто-то.
Ребятня толпой бросилась в свою спальню и рассыпалась по койкам. Вскоре дверь приоткрылась, и в помещении показалась лысина брата Петра. Что-то ворча, он погрозил пальцем в пространство и закрыл дверь. С минуту в спальне стояла тишина.
- А ну как он и к нам придет? - громко прошептал Малыш Жан. В свои восемь лет он действительно выглядел малышом среди двенадцатичетырнадцатилетних товарищей по спальне.
- Кто? - послышалось из полумрака.
- Кто, кто. Он! - ответил Жан, страшась даже имя произнести. - Если к старшим приходил, то к нам и подавна заглянет.
- Страшнее брата-эконома никого нет, - насмешливо сказал Людовик.
Но никто не развеселился. Стриженные затылки воспитанников развернулись в разные стороны. Кто косился в окно, то в темный угол, а кто и в потолок, ожидая прихода страшного гостя именно со второго, необитаемого этажа, где и располагалась покойницкая.
- Нет, братцы, надо что-то решать, - хоть и подрагивающим, но все же громким голосом объявил Рыжий Жан. - Надобно, чтобы кто-то бодрствовал и читал тексты святые, Евангелие да жития святых. А то пропадем.
- Кто же захочет один читать, пока остальные спят? - встревожился Малыш Жан.
- Можно подумать, кто-то заснет, - вновь насмешливо сказал Людовик. От страху до утра глаз не сомкнешь.
- Вот и станем читать по очереди, - тут же предложил Рыжий Жан.
- Да ты что ли всерьез? - изумился Людовик. - Вам наговорили сказок, а вы и поверили?
- А ты - не поверил?
- Конечно, нет, - решительно заявил Людовик. - Таких россказней полно! Но я еще почему-то не встречал ни одного человека, который бы своими глазами видел ожившего покойника.
- А как же Винцент, Люсьен и Стручок? - робко напомнил Малыш Жан.
- Да это же они вас, малявок, пугают, - усмехнулся Людовик. - Вы всю ночь протрясетесь, а они утром смеяться над вами будут!
- Как хочешь, - упрямо сказал Рыжий Жан. - А только мы станем читать.
Никто возражать не стал. Людовик, нарочито зевая, накинул на ноги плащ, но вспомнил рассказ Винцента.
Остальные воспитанники стали устраиваться по двое на койках поближе к центру спальни, где за пюпитром с раскрытым Евангелием первым встал Малыш Жан. Под его негромкий речитатив Людовик вскоре забылся.
Проснулся он от скрипа открываемой двери. Воспитанники так и заснули, вповалку. Рыжий Жан, с Евангелием на коленях, сидел на ближней к пюпитру койке и клевал носом. Между тем в полумраке послышались мерные звуки приближающихся шагов. Людовик лежал головой к дверям. Повернуться он не решался, застыв и затаив дыхание. Страх ознобом прошиб тело. Несмотря на предрассветный холод, ему вдруг стало жарко. Вернее, запылало тело, а ноги охватила стужа. Краем глаза он увидел, как поднял голову от тяжелой книги Рыжий Жан, широко раскрыл рот и, крестясь, сполз под койку. Книга с грохотом полетела на пол. Кто-то придушенно пискнул, и воцарилась гробовая тишина.
Шаги приближались. Некто в белом остановился возле лежащего недвижно Людовика и, медленно подняв руку, возложил ему на лоб два перста. Людовик, застыв, видел перед собой колышащийся манжет широкого рукава и ощущал два ледяных пальца на лбу. Время остановилось.
Должно быть, Людовик лишился сознания. Когда он пришел в себя, спальню заливал утренний свет. Постепенно зрение прояснилось, и он разглядел столпившихся возле его койки воспитанников. Прямо в лицо ему вглядывался испуганный Малыш Жан. Рыжий Жан, крепко прижав к груди книгу, всматривался в Людовика широко раскрытыми глазами.
- А где..., - слабым голосом произнес Людовик.
- Исчез. Пропал, - шепотом сообщил Рыжий Жан. - Я под кровать юркнул, а там и опять стал читать. Тихонько, правда, - извиняющимся тоном добавил он. - А он так постоял, постоял, да и удалился.
- В окно? - спросил Людовик.
- Я не видел, - признался Рыжий Жан. - Но вроде бы все-таки в дверь. Он уставился на лоб Людовика. - Не больно?
Людовик поднес ладонь ко лбу и ничего не ощутил. Вперед протолкался один из воспитанников и протянул ему ярко начищенную серебряную кружку. В ее изогнутом боку уродливо расплылся смутно знакомый лик. На лбу проступали два темных пятна. Людовик коснулся их пальцами.
- Откуда у тебя такая кружка? - спросил он.
- Жоффруа подарил, - прошептал воспитанник, отчего-то густо покраснел и перекрестился.
В коридоре послышался громкий смех. Распахнулась дверь и показалось круглое, довольное лицо Винцента; сверху просунулась голова Люсьена.
- Ну что? Приходил? - давясь от хохота, поинтересовался Винцент.
- У-у-у, - утробно провыл Люсьен.
Людовик отшвырнул кружку, закрыл лицо руками и расплакался.
3
В утреннем стылом тумане чуть не лбом налетел на карету. Темный громоздкий короб неподвижным изваянием застыл на обочине. Кожаный оббив маслянисто отливал осевшей изморосью. Поссевин, словно и не спал, бодро приоткрыл дверцу.
- Ну, потешил молодецкую удаль? - спросил иезуит, блеснув пронзительными глазками из-под нависших сивых бровей. - И что вам, русским, далась эта удаль? Все с язычеством никак не распрощаетесь. Не понимаю. Смысла не вижу. Где расчет, хитрость?
Федор с наслаждением вытянул ноги, плюхнувшись на диванную подушку и укутался меховой полостью. Широко зевнул. Поссевин стремительно набросал сухими перстами крест на разверстую пасть.
- Что, боишься, черт влетит? - усмехнулся Федор.
- Нет, боюсь, вылетит, - серьезно сказал Поссевин. - А кстати, с чего это ты, добрый молодец взял, что именно обухом-то и надо вампира успокоить? Кто обучил сему?
- Да никто. Собственным разуменьем дошел. - Федор вновь от души зевнул, прикрыв рот широкой ладонью. - Я так мыслю - не допустит Господь, чтобы водилась на белом свете всякая нечисть. Вампиры, вурдалаки, оборотни... А стало быть, человеки, Петру этому подобные, суть люди и есть. Только в виде каком-то... болезненном, что ли. Не умерли они. Нет. И исцелить их нельзя. Или пока нельзя. И потому они ничуть от обычных душегубов не отличаются, коли губят души невинные. А с душегубом один разговор.
- Тебе что же, определения Сорбонны ведомы? - подивился Поссевин.
- Что за определения?
- Да видишь ли, друг мой смышленый, - насмешливо проговорил иезуит, почесывая гладкий лоб, - в определениях высокоученой Сорбонны признается примерно то же самое, и более того, запрещается глумиться над трупами вампиров, как то: отсекать им головы, протыкать кольями и прочее.
- Надо же, - устало отозвался Федор, - прочесть бы не худо.
- Не худо, не худо, - закивал Поссевин. - Вам, русским, многое прочесть не худо. Только вам все некогда. Прав его святейшество, вводя новый календарь. А вы оставайтесь в своем времени. И тянитесь вечно за ускользающей Европой. Ваш-то государь-надежа ваньку со мной валять изволил, выражаясь вашими оборотами. Дурачком прикидывался. Что, мол, за католичество такое, знать не знаем, ведать не ведаем, деды наши жили в православии и нам де заказывали... Ну-ну. Только кого он обманывает? Боится власть упустить, предавшись в лоно церкви католической и целуя руку его святейшеству? А того не понимает, что проходит время мелких и хитрых князьков удельных с их ничтожными раздорами, и выживает лишь тот, кто вписывается в стройное здание Европы под дланью Ватикана...
Поссевин осекся, заслышав легкое похрапывание . Выбравшись из кареты, он поежился, оглядываясь в редеющем тумане. Сунув два пальца в рот, коротко свистнул. Из придорожной копны сена выбрался всклокоченный дюжий кучер, в сутане, но с дубинкой на поясе.
- Запрягай, - распорядился Поссевин, отходя к березе по нужде.
Кучер, что-то бормоча, скрылся в тумане, разыскивая стреноженных лошадей.
Впереди послышался скрип колес и стук подков. Вскоре в тумане обрисовались очертания светлой лошадки с понуро опущенной головой и раздутым животом. Печальное животное влекло двухколесный экипаж. Коляска остановилась. Пассажиры ее, двое священников в белых сутанах, недоуменно уставились на присевшего у березы иезуита. Поссевин, скривившись, встал, опуская подол.