Страница 13 из 60
- И что тут делать, а? - спрашивает также она. Черкашин молчит, продолжая машинально отряхивать притихшего мальчугана. Но притихшего ненадолго.
- Ну и будь моим папкой. Чего тебе? - спрашивает пацан снизу.
- Вы кто по профессии? - деловито интересуется женщина.
Черкашин лаконично отвечает.
- А-а, дракон, - говорит женщина бесстрастно, демонстрируя знакомство с морским слэнгом. И уже обращаясь к сыну, добавляет: - Пойдем обедать, что ли, мелкий собственник?
И Черкашин продолжает путь свой из бани, прибавляя к мыслям об общежитии, сытном обеде, штормующем пароходе, занятных пацанах и мысль о женщинах без мужей.
Сам-то боцман уже дважды разведен - работа такая. И последний развод, как Черкашину начинает казаться, он пережил именно с этой женщиной. Ну и хватит наверно с меня, - также думает он.
ГОЛОСА НАД РЕКОЙ
Время послеполуденное, знойное. Непрестанно жужжат мухи, шалея от затянувшегося августовского тепла. Пищат стрижи. В гулком небе, высоко-высоко, так, что кажется, оттуда видна вся земля, гудит невидимый самолет.
В ухоженном палисаднике дачи Крыловых, уже уехавших после летних отпусков в Москву, под тенистой сиренью, за вбитым в землю столом, устроилась оставшаяся еще в деревне дачная детвора. Накрывают две девочки постарше, лет десяти. Светленькая Катерина, постарше и потоньше, распоряжается:
- Что же это у детей руки не мыты? Ну-ка марш из-за стола! С такими руками за еду! Даша, куда же ты смотришь? Ты же отец!
Даша темненькая, полная. Она часто простужается, и даже в этот жаркий день ее заставили надеть плотное платье с длинными рукавами и закрытым горлом. Отцом ей быть не нравится, и она частенько забывает о своей роли.
- Раз ты мать, значит и мой им руки, - сердито отвечает она.
- Ну, все я должна делать! Все на мне! - возмущенно всплескивает руками Катерина.
У нее уже формируется девичья фигурка. Девочка знает об этом и носит обтягивающие майки и шорты. Даша посматривает на нее с грустью и завистью.
Из-за реки доносится мычанье, фырканье и постукивание множества копыт по закаменевшей земле.
- Куда пошла, так твою разэтак! Дорогу забыла! - надсадно ревет на всю округу пастух Трусов, щелкая кнутовищем. Звуки разносятся далеко, отчетливо. - У, сучья дочь!
- Угается, - восхищенно-танственно сообщает трехлетняя Настенка.
- Конечно, ругается, - рассудительно говорит Катерина. - Не слушаются коровки, вот он и ругается. Слушаться надо, вот и не будут ругаться.
Она уже минут десять тщательно вытирает стол. Время от времени запястьем поправляет якобы непослушные волосы, аккуратно собранные сзади в тугой пучок.
- Вот вы как сидите за столом? Извертелись все, изломались. А надо сложить руки и ждать спокойно, пока накроют.
Настенка послушно складывает на краю стола ладошки рядышком.
- А ты, Дрюня? Особого приглашения ждешь?
Белобрысый Андрюшка с дальнего конца деревни мрачно размышляет, недовольный девчачьим засильем. Затем все же кладет ладони.
- А у вас ружья нету, - говорит он басом. - Как же вы дачу охранять станете?
Старшим девочкам доверено заглядывать на участок Крыловых и проверять, цел ли замок на дверях избы.
- А зачем нам ружье? Если воры придут, мы такой крик поднимем, что все сбегутся. И тетя Нона, и баба Рая. А воры испугаются и убегут.
- Ага, испугаются, - презрительно говорит Андрюшка. - Вот мой дедушка - всех воров застреляет!
- Застреляет, - передразнивает Даша, ставя на стол игрушечные чашки. Все бы вам, мужчинам, стрелять.
- Ну вот, все из-за вас! - плачущим голосом сообщает Катерина, опрокинув своей неутомимой тряпочкой вазочку с любовно подобранным букетом.
Настенка, широко раскрыв глаза, смотрит, как в луже на столе барахтается свалившийся с ветки жук с изумрудными крылышками.
Андрюшка, стряхивая капли воды с трусиков, выскакивает из-за стола.
- Да ну вас с вашим чаем, - возмущенно восклицает он. - Каждый день одно и то же. Я лучше к деду побегу. Он сегодня насос на колодец ставит.
- Ну и пожалуйста, - фыркают девочки.
Андрюшка сбегает по извилистой тропке к родничку на берегу речушки. И резко останавливается. Над водой склонился незнакомец. Весело фыркая, он плещет на плечи и грудь студеную воду. Но вот берет с берега полотенце и поднимает голову.
- Привет, - удивленно говорит незнакомец. - Ты чей такой одуванчик?
Андрюшка, насупившись, молчит.
- Вода тут у вас - просто сказка. Рыбы, наверное, пропасть? спрашивает незнакомец, вытираясь. - Ну а грибы-то есть? Да ты чего такой неразговорчивый? Испугался, что ли?
- Я - зюкинский, - вдруг вполголоса говорит Андрюшка, бочком обходя родник. - И ничего я не испугался. А грибов нету.
И проскочив по камням неширокого брода, пулей летит вверх по косогору. Кто его знает, этого незнакомца, дачник это новый или... вор?!
- Куда прете, мать вашу! Вот же трава! Несет их..., - привычным рефреном разносится рев пастуха. - У, идолы!
- Хорошо-то как, Господи! - бормочет незнакомец, провожая взглядом мелькающую в высоких травах светлую головку. - А грибов, стало быть, нету. Жаль... Н-да, сушь-то вон какая. Природа... Так ее разэтак!
ОБИДА
Еще со вчерашнего дня остался у меня должок. Димка заехал мне по голове ледянкой. Ненарочно, но больно. А пока я ревела, мамка и увела меня домой. Нечего, говорит, зря сопли морозить. Я и не успела этому Димастому отомстить.
Я стояла у окна, глядела на горку и соображала. Замысел вырисовывался примерно такой: толкнуть Любку, чтобы она шмякнулась на Димона. Любка толстая - мало не покажется. К тому же она вчера дразнилась, когда я плакала.
В общих чертах план меня устраивал. Оставалось продумать мелочи. Но тут я почувствовала неладное. На дворе светило солнышко, а в доме нашем зрел черный заговор. Направленный против моей свободы.
Мамка сначала шепталась с отцом. Хотя сама не раз выговаривала мне, что в присутствии посторонних шептаться неприлично. Мало того, она еще позвонила тете Жанне. А это уж совсем скверно. И мне все стало ясно.
- Я согласна, но с условием, - на всякий случай тут же дала я им понять, что козни не пройдут, - что купите мне два мороженых. Клубничное и шоколадное с орехами. И я их съем на улице.
Это я нарочно так сказала. Какие же родители согласятся? Вот я и сказала. А то придумали - в такой день и по музеям!
- Вечно ты со своим мороженым, - сморщилась мамка.
- С каким-таким своим? - возмутилась я. - Нету у меня ничего. Вот если купите, тогда да. А пока и говорить не о чем, - резонно, кажется, возразила я.
- Соображение не лишено логики, - хмыкнул отец.
И подмигнул мне. Он тоже не любитель таких походов. Но только знаю я его, изменщика, мамка уговорит.
- Тебе бы, конечно, пивом лучше надуться. А духовная пища? А долг перед ребенком? - завелась мамка.
Она бы еще долго нам нервы мотала, но тут пришла тетя Жанна.
И они принялись обсуждать эту самую духовную пищу. Ужас какой-то.
Мамка настаивала на искусстве Востока.
Тетя Жанна уверяла, что "похавать культурки" не худо бы на лоне модернизма.
Даже отец и тот нес какую-то чушь о традициях и преемственности поколений.
Не упомнишь всего, что они там городили.
Я смотрела в окно. Каждый раз, когда съезжал с горки Димон, у меня прямо пальцы на ногах поджимались. Вот бы он врезался... Или в него...
А бодяга о духовной пище не прекращалась.
Мамка трелью выводила: "Ре-рих".
Тетя Жана как в барабан долбила: "Кан-дин-ский".
Отец твердо держался питательности русского искусства.
Но тут пришла на горку мать Димастого и повела его домой. Димка упирался и получал по затылку. И было его почему-то жалко.
Лишали нас детства, гады, вот чего, подумала я. Повернулась к этим трем взрослым недоумкам и, может быть в грубоватой форме, но заявила:
- Ну не знаю, чем вы там будете питаться, а я уже сыта.