Страница 9 из 21
Мельников вывел меня на свет другим путем. Мы очутились во рву, где было много работающих. Работы здесь тяжелы по причине каменистого грунта. Каждый вершок стоит больших усилий. Через ров над нами свистели пули и осколки бомб. Мельников говорил мне, что накануне у него убило во рву двух человек осколком нашей же бомбы. Я снял вход в мину, подле которого мы стояли. Мы расстались с Мельниковым как братья, и я не знаю, есть ли два русских человека, которые тут не сделаются братьями.
Меня повели траншеями и сказали, что адмиралу угодно меня видеть. Когда я вошел в его блиндаж – большую, просторную комнату, с длинным столом посредине, на котором лежали книги и журналы, – я увидел человека средних лет, высокого роста, с темными волосами, с привлекательным выражением лица, в сюртуке без эполет. Редко встречаемый известный белый крест украшал его шею. Сомнения не было: это был Новосильский18. Я представился… Вскоре в блиндаж вошло человек десять офицеров, в шинелях и морских черных пальто. Я провел с ними самые приятные полчаса. Адмирал, привыкший к своему блиндажу, как к дому, и давно забывший об опасностях, сказал мне простодушно:
– Заходите как-нибудь вечером, напьемся вместе чаю.
Он дал мне провожатого до дому, потому что уже стало смеркаться и я мог сбиться с дороги. Мы пошли траншеями. Навстречу нам, также траншеями, шли солдаты, свесив ружья, целый полк, в прикрытие на ночь. Они шли, не думая о встречных, и даже не глядели вперед. Я несколько раз отводил рукою штык, чтобы не наткнуться, но это мне скоро надоело; штыков впереди казалось бесконечно много, и я предпочел вылезть из траншей и идти по стороне, горою, подставляя себя неприятельским пулям, однако по мне не стреляли. Вообще к вечеру прекращается перестрелка батарей, а идет перестрелка одних ложементов.
Прощай, славный 4-й бастион! Не знаю, увижу ли тебя еще раз, а если увижу – те ли меня встретят?..
Уже стемнело совсем, когда я отворил дверь в мою комнату у Зорина, где ждали моего возврата. Все знали, что я на 4-м бастионе. Собралась большая компания. Ахбауэр, только что воротившийся с работ, рассказывал случай в траншеях. Он шел позади двух солдат. Один, старый, все кланялся пулям, а шедший за ним молодой подтрунивал над ним.
– Э, дедушка! Что ты все кланяешься? Полно!
– А вот, погоди, поклонишься и ты!
– И поклонюсь, как убьют… Дай, Господи, только наповал!
В эту минуту пуля ударила его прямо в сердце, и он повалился к ногам Ахбауэра. Говорили, между прочим, о ракетах, которые пускал неприятель накануне. Один офицер, приехавший из города, рассказывал, что их насчитали 57 и что несколько упало на Северную сторону – одна подле Одесской палатки. Тут я опять вспомнил слова моего проводника-матроса о нашей, от которой не схоронишься… Ни на Северной, нигде… Рассказывавший офицер был молодцеватый моряк; он приехал на неоседланной казацкой лошади. Через плечо его морского пальто моталась богатая турецкая шашка, добытая в Синопе.
Утром 17-го мы увидели снег. Дул ужасный ветер. Было очень холодно, как зимой, и я не воображал, что куда-нибудь выйду; но адмиралу Нахимову угодно было прислать мне лошадь и адъютанта в товарищи для осмотра остальных бастионов. Пообедав, мы поехали на 3-й бастион, идущий налево от 4-го, за огромной балкой. Дорога шла обыкновенными севастопольскими улицами и, между прочим, над бухтой, по глинистому гребню горы, размытому снегом. Лошади наши скользили и катились. Вся большая бухта, корабли, Северная сторона, укрепления были оттуда как на ладони. Очаровательные виды! Но не тем
В то время сердце полно было.
Я думал, как мы будем переправляться через мост, чуть не в версту, устроенный на судах и тендерах посредством перекинутых досок19. В двух местах, по неровности тендеров, эти доски возвышались и понижались, и на них были прибиты поперечные планки, и все это скрипело и качалось вместе с судами. С горы мост казался узенькой дощатой полоской, и не верилось, что по нему можно проехать на лошади. Спустившись ниже, я нашел его также не слишком широким: три-четыре доски и никаких перил. Однако мы поехали. Ветер сильно парусил мне в бурку; лошадь катилась по мокрым доскам, под которыми далеко внизу синели бурлившие волны. Справа и слева беспрестанно мелькали солдаты, шедшие туда и навстречу. Я чуть-чуть не слез, чтобы вести лошадь в поводу; но товарищ мой ехал впереди так спокойно, как по широкой улице, поглядывая по сторонам и, кажется, еще любуясь видами.
– Вы бросьте поводья и забудьте все, – сказал он мне, заметив мою нерешимость, – лучше будет.
Я так и сделал, и точно, вышло лучше.
Поднимаясь потом в гору, я думал опять о чувстве страха. Кажется, что за вздор: ехать под пули – и бояться моста!.. Мы проехали какую-то слободку, среди которой было 10–20 лавок с разными съестными припасами; толпились солдаты… Потом мы увидели несколько больших строений и церковь; миновали площадку, уставленную солдатскими ружьями в козлах, и очутились на одной из батарей 3-го бастиона. Этот бастион отличен от других. В иных амбразурах нет вовсе щитов, и, как в окно, видишь в них глубокую живописную балку с раскиданными по ней редкими домиками, когда-то живыми, приманчивыми, полными поэзии. Вдали, на краю возвышения, виднелся 4-й бастион. Было неприятно холодно. Карандаш вываливался из рук. Я вошел в один солдатский блиндаж, который топился. Человек пять солдат сидели в одних рубашках на общих подмостках, протянув ноги, и каждый занимался своим делом. Кто шил, кто читал азбуку. На стенах я заметил образа и лубочные картинки. Было так тепло, что я не счел за грех отворить двери и в них рисовать одно орудие, которое пришлось как раз напротив. От холоду или от чего другого неприятель молчал: ни штуцерных (так называют иногда штуцерные пули), ни бомб, ничего. Да и вообще по этому бастиону стреляют мало. Расстояние оттуда до их траншей довольно велико: около версты. Это обстоятельство позволяет нам быть несколько беспечными и не занавешивать иных пушек щитами.
Потом артиллерийский офицер, командующий тем орудием, которое я снял, повел меня в церковь, устроенную в каземате. В большой мрачной комнате, уставленной ружьями, заваленной амуницией, сияла лампадами одна небольшая частица стенки, покрытая образами: это был иконостас бастионной церкви. Бомба пробила в одном месте потолок, но не повредила ничего, даже не ранила никого из солдат, находящихся тут постоянно. Всех их человек десять. Здесь говела на первой неделе команда бастиона; но после этого было приказано командующим войсками есть скоромное, вследствие испрошенного им разрешения Святейшего Синода.
Я не поехал на другие бастионы, потому что уже вечерело.
Мы возвратились в город совсем впотьмах. У Зорина собирались на вылазку против карантина, чтобы взглянуть на новую батарею, а если удастся, так и заклепать пушки. Также хотели завалить какой-то колодезь. Матрос, ординарец Зорина, обыкновенно ходивший со мной, пришел проситься на вылазку; но его не пустили, сказав, что ничего не будет, и в самом деле ничего не было по причине ясной ночи.
На другой день, часу в девятом утра, я отправился к Нахимову и застал его уже одетым и готовым куда-то ехать. Он хотел, однако, чтобы я посидел несколько. Говорили, конечно, о Севастополе.
Он велел адъютанту свозить меня на корабль и потом у него обедать, в 12 часов, но предупредил, что у него постное. Мы полетели на гичке в шесть весел и остановились под громадой трехдечного корабля «Великий князь Константин». Надо было взбираться по мудреной лестнице, или так называемому трапу, стоймя. Я не надеялся на ноги, которые еще болели от путешествия в мину, и вошел в порт – род окошка, против которого ставится орудие. Мы осмотрели все подробности. Это не корабль, а игрушка. Мне показали, между прочим, две пробитые палубы упавшею накануне ракетой. В третьей она остановилась, измявшись, как сапог. Времени было еще довольно, и мы отправились на пароход «Владимир», стоявший оттуда не больше как в версте, по-морскому – в пяти кабельтовых20. Я никогда не забуду приема добрых моряков, которым они меня почтили. Случилось, что между ними был один мой товарищ по 1-й Московской гимназии, Новиков. Он узнал меня в ту же минуту и представил своим сослуживцам. Через миг я был между товарищами, как будто бы все они вместе со мной учились. Мы пошли по пароходу. Известно, что им взят с бою турецкий пароход «Перваз-Бахри»21. Я видел много вещей: взятых оттуда. После осмотра явилась закуска: устрицы, свежее сливочное масло, какого не найти в городе ни за какие деньги; но моряки знают «где раки зимуют». В светлой просторной каюте с прекрасною мебелью, в тепле я забыл, что под нами волны… не хотелось уходить; речи кипели. Но склянка пробила восемь, по-нашему, сухопутному, – двенадцать. Надо было ехать против ветра две версты. Я вырвался из объятий новых друзей, и гичка полетела… Адмирал ожидал нас, и мы сейчас же сели обедать.