Мститель Донбасса

Как везли тело, от которого ощутимо уже попахивало сладко-приторным, как покупали гроб, как собирали бабушкины вещи, как ехали потом на «ноль», – это Алексей помнил лишь как внешнюю картинку. Как будто кино смотрел. И даже не с собственным участием. Ибо ходил, разговаривал, расспрашивал, распоряжался – не он. Некий человек в его образе. А он как бы висел рядом и наблюдал за всем происходящим.

Потом была граница. И неприятные формальности на границе. Потом дорога до Брянска и неприятные формальности в Брянске. Потом – похороны. И «скорая» для бабушки. И неприятные формальности с нею в больнице.

И страшное, безбрежное горе матери.

В общем, много было всего неприятного – помимо самого главного… Помимо самого главного горя.

У него больше не было отца…

Но когда схлынула суета похорон, поминок и девяти дней – которые пришлись недолго после запоздавшего погребения, – Алексей задумался о том, что должно быть дальше. Именно так: должно быть.

А должно – понятно что. За отца нужно отомстить. Ибо так не делается. Не имеет права какая-то нацистская мразь, выскакавшая на майдане последние мозги, вот так просто расправляться с советским офицером.

Погибни отец в бою – всё было бы понятно. И ни о какой мести речи бы не было. Погиб – ну, не повезло. Но погиб в поединке равных, погиб за что-то, ради чего вышел на бой.

А здесь… Какая-то банда нацистских отморозков просто походя прихлопнула боевого офицера только за то, что он не захотел думать, как они!

Это не может, не должно оставаться безнаказанным!

Отомстить за отца – эта мысль молотком била по мозгу, когда Алексей выслушивал рассказ таксиста о последних минутах отца. Как бабушка бросилась к упавшему телу сына, как враз чего-то испугавшиеся украинские воины оттаскивали её, как орали на водилу, чтобы быстрее увозил старуху, пока её и его не завалили здесь же. Как буквально заталкивали их в его машину. И кто-то кричал, чтобы он, водила, делал быстрее ноги вместе с бабкой и чтобы забыл о происшедшем!

Алексей слушал всё это, слушал, как таксист полуоправдывается-полуобъясняет, отчего побыстрее смылся с места убийства, пока «укропы» не передумали. Не хотел, дескать, чтобы и старушку там же порешили. Да и его – как явно лишнего свидетеля. Повезло ещё, что среди укров нормальные мужики были, что не все на голову отмороженные там оказались. Хорошо даже, что тело никуда не увезли и не утопили где-нибудь, а прикопали здесь же. Так что нашли, вот видишь, почти сразу захоронение-то…

Всё это Алексей слушал, но в голове метрономом стучало едва ли не одно лишь короткое слово: «Мстить… мстить… мстить!»

Но главное даже не это. Не просто месть. И не просто за отца. Нет, это должна быть ещё и кара.

Когда проехали с бойцами, его встретившими, по Луганску, когда остановились перед суетой на перекрёстке, когда своими глазами увидел гражданских «двухсотых», разорванных, с оторванными руками-ногами. И по рассказам бойцов, это было каждый день – каждый день «укропы» лупили по городу, не выбирая цели, даже не задумываясь о ней. За хлебом вышел, на остановке автобус ждёшь, на рынке покупаешь что-то – и тут прилетает! И нет страшнее той жути, когда посреди мирно функционирующего города, возле открытого магазина, просто так люди с выпущенными кишками на улице лежат. С оторванными ногами.

Или вот девушка запомнилась. Совсем живая, будто просто споткнулась. Только маленькая ранка в виске. И всё! И парамедики, опытные уже! – кричат своему парню, чтоб мобильный телефон ей поглубже в карман засунул, чтобы тот не выпал и можно было из морга позвонить родным, определить личность убитой…

Тогда Алексей и решил вернуться сюда после похорон отца. Не столько чтобы мстить, сколько карать всех этих нелюдей. Которые из-за своей поганой, ненавистнической идеологии обстреливают мирные города из пушек. Именно карать! Чтобы защитить всех этих людей, виноватых только в том, что хотели говорить по-русски и не хотели скакать с присказками про москалей.

Святая кара положена за всё то зло и горе, которое принесла эта нацистская сволочь людям в его стране! В его, Алексея Кравченко, стране! И эта страна не Украина. Хотя она – его родина. И не Российская Федерация. Хотя она – тоже его родина. Это глупое деление на нелепые куски его одной большой родины – это наносное. Преходящее. Временные мелочи в историческом масштабе.

А есть настоящая родина. Большая, настоящая страна без нелепых внутренних границ. Страна всех людей, неважно, какой национальности. Страна большого общего народа. Великая страна великого общего народа. Где все равны. И закон един для всех.

И уже иначе встаёт вопрос о том, кто – сепаратист! Не тот ли на самом деле, кто выделился из этой базовой, основной, природной страны, создав больную, не способную ни на что, кроме нацизма, убогую территорию? Не тот ли, кто отнял её у всего народа, чтобы устроить на ней дебильные попрыгушки и отдать её заокеанскому врагу? Это ведь они – сепаратисты? Да больше – оккупанты! Захватили часть территории твой родины – и теперь карательствуют на ней. И надо выходить на бой, чтобы защитить и спасти её, жестоко отрываемую от общей родной страны землю…

После этого и произошёл основной разговор с шефом.

Кравченко вошёл в кабинет Ященко и после рукопожатия молча положил на стол начальнику заявление об увольнении. В обосновании значилось: «В связи со сложившимися семейными обстоятельствами».

Шеф спросил: «А если не пущу?»

Алексей пожал плечами: «Я просто прошу. Но решение окончательное».

«Ты же там никого не знаешь», – возразил Ященко.

Алексей снова дёрнул плечом – теперь одним: «Другие как-то входят. Да и бойцы знакомые. С которыми отца вытаскивал…»

Помолчали.

Затем Тихон тяжело, грузно поднялся с кресла. Прошёл до шкафчика с баром, достал бутылку коньяка. Разлил. Молча пододвинул рюмку Алексею. Сказал: «За невинно убиенного раба Божия Александра». Опрокинул коньяк в рот.

Кравченко сделал то же. Но продолжал неотрывно смотреть на шефа.

«Что конкретно намерен делать?» – спросил тот.

«Буду разыскивать тех, кто это сделал».

«Убьёшь…» – не спросил, а констатировал Тихон.

«Да», – кратко ответил Алексей.

Пауза.

«Та-ак, – протянул затем шеф. – Первое – безусловно. Имеешь право. Второе – против. Там война пошла настоящая. А ты там ничего не знаешь. И в одиночку ничего не сделаешь. Завалят тебя запросто. И всё. А ты мне здесь нужен».

Алексей непроизвольно сжал кулаки. Положил себе на колени.

«Вопрос даже не стоит, – набычившись, проговорил он. – Так будет. Так или никак».

Ященко посмотрел на него хмуро, даже зло.

«Помню я про выход отсюда, – хмуро, но по-прежнему решительно проговорил Алексей. – Просился бы в отпуск, но не прошусь. Потому что не знаю, как что будет. Но не считай это, м-м-м… жёстким увольнением, – он не смог найти более подходящего слова. – Подписки все остаются. И слово моё. Не уходил бы, если б не известные тебе обстоятельства».

«Дурь это, а не обстоятельства, – отрезал Ященко. – Мальчишество. Романтика. Можно было бы действовать и отсюда. И не таких устанавливали. И ликвидировали бы порядком, как положено…»

«Дело не только в отце, – покачал головою Алексей. – Знаю: ты бы помог. И тогда за него даже легче было бы отомстить. Через возможности нашей конторы. Но не в отце только дело, понимаешь? Я всю мразь эту фашистскую с земли моей вычистить хочу!»

Ященко усмехнулся: «Они считают эту землю своею…»

«Они могут считать что угодно! – прошипел, не сдержав ненависти, Алексей. – Когда человека убивают только за то, что он думает иначе, – это фашисты. А фашистам в принципе нет места на земле. Не должно быть! А тем более – чтобы они на нашей земле злодействовали!»

Он оборвал себя. Ему вдруг стало стыдно за пафос, который Ященко мог найти в его словах.

«В общем, решил я, – глухо проговорил Алексей. – Или отпускай, или увольняй. Какие надо бумаги по секретности подписать, всё подпишу…»