Страница 5 из 26
Дни летят, служба идет, идет и подготовка к концерту, он планировался на 15–20 мая. Ждали маршала рода войск из Москвы, какую-то комиссию, потому что там взрыв все-таки тоже готовился.
Великим постом, прямо на Страстной, у меня умерла бабушка. Пасха в тот год была 7 мая, а она скончалась 3-го. Я попросился домой на похороны, но меня не отпустили под тем предлогом, что бабушка не считается близким родственником. А для меня она была очень близким человеком. Она меня воспитывала, она привила мне любовь к Церкви, но разве это объяснить словами? В общем, остался я в части, настроение, понятно, далеко не певческое, тем не менее меня гоняют на репетиции. Под самыми разными предлогами стараюсь от них отлынить.
Наступил день концерта. До взрыва дело не дошло, к тому времени был подписан мораторий на ядерные взрывы, и прекрасно обошлись концертом. Уж не знаю, чем руководствовался политотдел, только нашу певческую группу он утвердил в таком составе: трое нас православных из лавры, три баптиста и еще двое пареньков неизвестного вероисповедания. Готовили мы 3–4 песни, но со сцены нас не отпускали минут пятнадцать. По два, по три раза спели весь репертуар, а нас не отпускают. Успех был колоссальный.
На второй день, это было 19 мая, меня вызывают в штаб округа к начальнику полигона генерал-лейтенанту Ильенко Аркадию Даниловичу. Он меня очень радушно встречает в своем кабинете и объявляет личную благодарность. Тут же находятся мой командир, начальник политотдела. Ильенко дает им указание: всей вокальной группе предоставить отпуск с выездом на родину. «Товарищ генерал, – возражают ему, – они только по пять месяцев отслужили». Он и слушать не стал: «Составьте график, кто куда поедет, и завтра мне его на подпись». Так сбылись слова Святейшего Пимена, и я попал домой на сороковины моей бабушки.
Не только Сергий, но и Федя мне тоже писал. Помню, прислал письмо с фотографиями: они с матушкой на отдыхе в Белоруссии, потом было такое радостное письмо – у них родилась первая дочка. Писал, как выбирали монастырь для резиденции Патриарха. Накануне празднования 1000-летия Крещения Руси правительство решило передать Церкви монастырь, любой на выбор. Выбирали специально из самых разрушенных, чтобы государственными силами его восстановить. Федя писал, что Святейший, взбираясь на колокольню Новоспасского монастыря, сломал себе мизинец, и поэтому остановились на Даниловом. Письма эти, конечно, грели душу, и ждал я их, как любой солдат ждет писем из дома. Ведь иподиаконская семья и флигелек в Чистом переулке в самом деле стали для меня родными.
Срок службы подходил к концу, и пора было думать о будущем. Передо мной открывалась перспектива возвращения в родной коллектив. Отец Сергий часто мне писал, что ждет меня, готовит место. Федя тоже слал мне письма. А я, при всей любви к ним, стал подумывать о возвращении в родную епархию, в Мордовию.
«Было такое радостное письмо – у них родилась первая дочка».
Рекомендацию в семинарию мне давал владыка Мелхиседек, но его перевели на Берлинскую кафедру. Тогда я обратился к новому правящему архиерею. На Пензенской и Мордовской кафедре в то время был ныне покойный владыка Серафим. «Вон что ты надумал, – писал он мне. – Так не годится. Закончи академию, аспирантуру, а там – что Бог покажет».
И я вернулся в лавру, в нашу иподиаконскую семью. Снова стоял на свече, потом на кресте. Радостной была наша встреча с Федей в лавре, теперь мы учились с ним на одном курсе. Но после армии мы оба были уже немножечко другими, может быть, не такими порывистыми, хотя семинарское братство крепло. Федя повез меня к себе домой, показал девочек, и наши отношения стали еще ближе, еще теплее.
Учился Федя стремительно, как и жил. Неожиданно приезжал в лавру, что-то там сдавал и возвращался к Святейшему Пимену. Да еще не забывал нам напомнить: «Отцы, завтра служба там-то и там-то». Теперь я среди «отцов» иподиаконов чувствовал себя своим. Правда, некоторые были уже рукоположены и по праву звались отцами, а я тогда еще не определился. Но по лавре гуляли мы вместе, и я вспоминал свои давние чувства в электричке. Теперь комплекс гадкого утенка у меня сменился гордынькой – чувством причастности к лебединой стае. Летом владыка Сергий, тогда еще иеромонах, предложил мне ехать со Святейшим в Одессу. Эта поездка для меня была полна новых переживаний, впечатлений, каких-то особых чувств. От нахлынувших перемен немножко закружилась голова: как же, я приехал со Святейшим! Неизвестно, куда бы меня занесло, но милостивый Господь меня смирял.
В феврале 1986 года наконец-то решилась моя судьба: я получил благословение на монашество. О женитьбе всерьез я никогда не думал, не было поводов, но и монашеские обеты меня останавливали. В мыслях о будущем склонялся к служению целебатом где-нибудь в мордовской деревне, но все сложилось иначе.
Став послушником Данилова монастыря, я было распрощался с нашей иподиаконской семьей. Однако Данилов монастырь был и остается официальной резиденцией Патриарха. В то время работы по восстановлению монастыря шли полным ходом, и Святейший Пимен наблюдал за его реставрацией. Через силу, превозмогая серьезную болезнь, он приезжал в Данилов не только для надзора за работами, но и на официальные приемы. По таким случаям меня «по старой памяти» привлекали к иподиаконскому служению, хотя я уже был келейником наместника монастыря, затем экономом.
Однажды на Святки митрополит Филарет (Вахромеев) устроил прием в честь Святейшего Пимена, и меня, также по старой памяти, пригласили для этой приватной встречи. Гостями владыки Филарета в тот день были тогдашний наместник Данилов, теперь владыка
Пантелеймон, архиепископ Ростовский и Новочеркасский, Иван Семенович Козловский и Людмила Георгиевна Зыкина. Ну а какие Святки могут быть без калядок? Тут же составился хор: братья Соколовы, Иван Семенович Козловский и аз грешный. Отец Сергий должен был петь баском, Федя – баритона, Иван Семенович второго тенора, а я первого. Но получился маленький конфуз. Иван Семенович мне шепчет на ухо: «Я никогда второго не пел, я всюду пел только первого». А я тоже никогда не пел второго. И вот мы с ним оба пели первого тенора, отец Феодор второго.
Много лет прошло с тех пор. Тогда мы были молодыми и не думали, как быстро пролетит жизнь и как неожиданно она может оборваться. Импровизированный наш хор давно распался, трое из его состава уже предстали пред Богом. Вспоминаю о них в молитве ежедневно. Ничего не могу сказать об Иване Семеновиче, но отец Феодор и владыка Сергий, верю, молятся обо мне тоже. Причем в это я не только верю, я об этом знаю, и вот откуда.
Осенью 2000 года меня командировали в Венецию на богословскую конференцию по апостолу Луке. «Какой, – думаю, – из меня богослов?» Но за послушание Святейшему Патриарху сел в самолет и полетел. Летели мы с моим помощником в разных салонах, вернее, сидели-то рядом, свободные места в первом классе были, только на время обеда он должен был переходить в свой салон. В такой вот момент после обеда прикрыл я глаза, думаю о предстоящей конференции, о том, что богослов из меня никакой, что это совсем не моя стезя и что я там буду делать? В этот момент объявляют, что через три минуты мы будем пролетать над столицей Болгарии Софией, и у меня всплыла в памяти наша последняя поездка с отцом Феодором в Болгарию.
В штабе Военно-космических сил России. Справа от отца Феодора командующий ВКС России в 1992–1997 гг., генерал-полковник Иванов В. Л.
Летали мы туда по приглашению Ивана Сотирова, европейского директора Международного тюремного служения. Это уже был период наших совместных трудов в Отделе по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Церковь благословила нас заниматься восстановлением связей с государственными структурами. Теперь, конечно, мы виделись с отцом Феодором чаще. А когда меня возвели в сан епископа и благословили возглавить отдел, без его участия я вообще не представлял себе работы. Он лучше знал, например, московское духовенство, а это очень важно. Кого можно посылать в тюрьму, кого не стоит. «Этих пока не посылайте», – мог он мне подсказать, и я, конечно, поступал по его совету. И действительно, выяснялось, что у названных священников либо возникали какие-то разногласия с тюремным начальством, либо с заключенными.