Высокое окно

Она улыбнулась. Улыбку нельзя было назвать безусловно очаровательной, потому что она появилась на лице, не рассчитанном на подобные мимические упражнения. Но все-таки это была улыбка.

— Да, — мягко сказала она. — Именно так. И в этом случае… — она умолкла, и улыбка ее стала шире, еще шире и наконец превратилась почти в экстатическую, -…и в этом случае моя невестка может быть замешана в этих убийствах.

С четверть минуты я наблюдал, как она радуется посетившей ее мысли.

— И вы в диком восторге от этого, — сказал я.

Она кивнула, все еще улыбаясь приятной мысли, прежде чем осознала грубость моего тона. Тогда лицо ее окаменело, и она плотно сжала рот. И процедила сквозь зубы:

— Мне не нравится ваш тон. Мне совсем не нравится ваш тон.

— Я вас не виню, — сказал я. — Мне и самому он не нравится. Мне вообще все не нравится. Мне не нравится этот дом, и вы, и эта атмосфера подавленности вокруг, и напряженное лицо этой девочки, и ваш прощелыга-сын, и правда, которую вы мне говорите, и ложь, которую вы мне говорите…

Именно тогда она взревела; пятнистое лицо ее исказилось, полные жгучей ненависти глаза выкатались из орбит:

— Вон! Вон из дома, сейчас же! Сию же минуту! Вон!

Я встал и поднял с полу шляпу:

— Буду рад.

Я устало поклонился и пошел к двери. И прикрыл дверь очень тихо, аккуратно придержав ее и подождав, пока язычок замка с мягким щелчком не встанет на место.

Без всякой на то причины.

22

За моей спиной послышались торопливые шаги, и кто-то произнес мое имя, но я продолжал идти и только посередине гостиной остановился и обернулся. Она, запыхавшаяся, с готовыми выскочить из-под очков глазами и забавными бликами в медно-золотистых волосах, нагнала меня.

— Мистер Марлоу! Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите. Она нуждается в вас. Правда.

— Провалиться мне на этом месте, да у вас сегодня «молодежная яркая» на губах! Ничего смотрится.

Она схватила меня за рукав:

— Пожалуйста.

— К черту, — сказал я. — Передайте ей, пусть утопится в пруду. Марлоу тоже может разозлиться. Пусть утопится в двух прудах, если одного для нее окажется недостаточно. Сказано не умно, зато экспромтом.

Я посмотрел на лежавшую на моем рукаве руку и похлопал по ней. Мерле быстро отдернула ее, и в глазах ее мелькнул ужас.

— Пожалуйста, мистер Марлоу! Она в беде. Она нуждается в вас.

— Я тоже в беде, — огрызнулся я. — Я в беде по самые уши. Чего вы плачете?

— О, я правда так люблю ее. Я знаю, она бывает груба и вспыльчива, но у нее золотое сердце.

— К черту ее сердце тоже, — сказал я. — Я не собираюсь знакомиться с ней настолько близко, чтобы это имело какое-то значение для меня. Она толстомордая старая врунья. И я сыт ею по горло. Да, вероятно, она погрязла в неприятностях по самую макушку — но я не компания по выкорчевыванию. Мне нужна правда.

— О, если вы только будете терпеливы, я уверена…

Я автоматически положил ей руку на плечо. Она отпрыгнула фута на три в паническом ужасе.

Мы стояли, уставившись друг на друга и тяжело дышали; я — как это слишком часто со мной бывает — приоткрыв рот, она же — плотно сжав губы, и бледные крылышки ее носа вздрагивали.

— Послушайте, — медленно сказал я, — с вами когда-то давно что-то произошло?

Она кивнула, очень быстро.

— Вас напугал какой-то мужчина — или что-то вроде этого?

Она снова кивнула и прикусила губу маленькими белыми зубами.

— И с тех пор вы такая.

Она стояла молча — очень бледная.

— Послушайте, — сказал я, — я не сделаю ничего такого, что может вас испугать. Никогда.

Ее глаза наполнились слезами.

— Если я дотронулся до вас, то это так, как я дотронулся бы до стула или до двери. Я ничего не имел в виду. Понимаете?

— Да, — она наконец обрела дар речи. В глубине ее наполненных слезами глаз еще метался страх. — Да.

— Вот и договорились. Со мной все в порядке. Меня нечего боятся. Теперь возьмем Лесли. Его голова занята другими вещами. И вы знаете, что с ним все в порядке — в том смысле, в каком мы говорим. Верно?

— О, да, — сказала она. — Да, конечно.

— Теперь возьмем старую винную бочку. Она груба, резка и считает, что может грызть стены и отплевывать кирпичи в сторону, и постоянно орет на вас — но при этом глубоко порядочна по отношению к вам, да?

— Да, мистер Марлоу. Я вам пыталась это объяснить…

— Конечно. А почему вы не положите всему этому конец? Он что, все еще где-то поблизости… тот, который испугал вас?

Она подняла руку ко рту и вцепилась зубами в большой палец, не сводя с меня глаз.

— Он умер, — сказала она. — Он выпал… из… окна.

Я поднял ладонь, прерывая ее:

— О, этот. Я слышал о нем. Забудьте все это. Сможете?

— Нет, — она серьезно покачала головой. — Не смогу все это забыть. Миссис Мердок всегда говорит мне, чтобы я это забыла. Она подолгу разговаривает со мной, убеждая меня, все забыть. Но я не могу.

— Было бы значительно лучше, — раздраженно сказал я, — если бы она подолгу держала свою пасть закрытой. Она просто не дает вам это забыть.

Девушка казалась удивленной и уязвленной:

— О, это не все. Я была его секретаршей. Она была его женой. Это был ее первый муж. Естественно, она тоже не может это забыть. Как можно?

Я почесал ухо, хотя оно вовсе не чесалось. Сейчас почти ничего нельзя было прочесть на ее лице, кроме разве того, что она как бы разговаривала сама с собой. Я был чем-то абстрактным, и мой голос был почти что ее собственным внутренним голосом.

Потом на меня снизошло одно из странных — и зачастую обманчивых — озарений.

— Послушайте, — сказал я, — а среди вашего окружения нет ли человека, который производит на вас то же впечатление? Больше, чем все остальные?

Она испуганно осмотрелась по сторонам. И я вместе с ней. Комната была пуста — никто не прятался под стулом и не подглядывал в дверь или окно.

— Почему я должна говорить вам? — выдохнула она.

— Вы не должны. Вы поступите как захотите.

— Вы обещаете никому не говорить — никому на свете, даже миссис Мердок?

— Ей в последнюю очередь, — сказал я. — Обещаю.

Она открыла рот, и на лице ее появилось подобие робкой доверительной улыбки… и потом что-то не получилось.

Слова застряли у нее в горле. Она издала какой-то хриплый, сдавленный звук. И зубы ее застучали просто оглушительно.

Я хотел было крепко встряхнуть девушку, но побоялся до нее дотронуться. Мы стояли. Ничего не происходило. Мы стояли. И проку от меня было как от пятого колеса в телеге.

Потом она повернулась и бросилась прочь. Я слышал ее удаляющиеся по коридору шаги. Потом хлопнула дверь.

Я пошел к канцелярии. Она рыдала за дверью. Я стоял и слушал ее рыдания.

И ничего не мог поделать. И вряд ли кто-нибудь мог что-нибудь здесь поделать.

Я вернулся к застекленной двери, стукнул и просунул в нее голову. Миссис Мердок сидела в той же позе, в какой я ее оставил.

— Кто нагнал страху на девочку? — спросил я.

— Убирайтесь из моего дома, — процедила она, не разжимая толстых губ.

Я не пошевелился. Тогда она хрипло расхохоталась:

— Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?

— Я не задавался этим вопросом.

— Ну а если зададитесь?

— За ваш счет.

Она пожала мощными плечами:

— Возможно, и так.

— Вы ничего не добились, — сказал я. — Я все-таки должен буду все рассказать в полиции.

— Я ничего не добилась, но и ни за что не заплатила. А монета возвращена. Будем считать, это мне стоило тех денег, которые я отдала вам, — это меня устраивает. Теперь уходите. Вы мне надоели. До предела.

Я закрыл дверь и пошел обратно. За дверью канцелярии никто не рыдал. Было очень тихо. Я прошел мимо.

Я вышел из дома, остановился у двери и послушал, как солнечные лучи сжигают траву. Поодаль заработал мотор, и из-за угла показался серый «Меркурий». За рулем сидел мистер Лесли Мердок. Увидев меня, он остановился, вышел из машины и торопливо подошел ко мне. Он был премило одет — во все новенькое: габардиновые штаны кремового цвета, черно-белые ботинки с блестящими белыми носками, спортивную куртку в очень мелкую черную и белую клеточку, кремовую рубашку без галстука; из кармана рубашки торчал черно-белый носовой платок. На носу у мистера Мердока были зеленые солнцезащитные очки.