Прощай, Ариана Ваэджа!

Раз пять останавливался, присаживался то на пенек, то на сваленное дерево, а то — на брошенный посреди дороги плетень. И кого ж это угораздило такой ценный предмет оставить на произвол судьбы? Не иначе как с телеги свалился. И странно, а куда ж его везли? Может, еще какие деревеньки здесь поблизости попрятались, как маслята, нет, лучше — как грузди от грибника?

Он начал себя ловить на том, что с некоторых пор стал не только разговаривать, но даже и думать — как деревенский житель. Вот раньше... Разве обратил бы он внимание на какую-то изгородь из прутьев? Разве вертелись бы на языке названия деревьев или грибов? А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как покинул Санкт-Петербург! Вспомнив о родном городе, почувствовал легкий холодок в груди. Боже праведный! Надо как-то возвращаться туда, а не плутать по лесным просекам уездного городка! Не колесить по колдобинам да ухабам чертова медвежьего угла!

Солнце стояло в зените. Горячее, но — надменное, оно взирало на путника, словно спрашивало, подражая Архипу Пантелеевичу: «И что ж это ты, Ванек, хаешь такие красивые места? Любуйся, пока есть такая возможность! Наслаждайся и буйством красок, и ароматом луговых цветов и хвойного леса! А слышишь, как щебечут на разные голоса птицы?»

Из-за высоких деревьев начали проглядывать деревенские дома. Пока еще чуть размытой картинкой — далеко до них, он знал. Это зрительно кажется, что рукой подать, а на самом деле — топать да топать. И тут... Небо начали затягивать темные облака... И так быстро! Наполненные серым пеплом, тучи тянулись из-за вонзившихся в голубое небо сосен и затягивали пеленой весь небесный купол. Солнце спряталось за грязной простыней и потому побледнело. Да что это? Неужели к дождю? Надо же... Почти дошел — и вот тебе, бабушка...

Сибирцев слегка ускорил шаг, опираясь на палочку, которую прихватил еще у Архипа Пантелеевича. Где он такую же крепкую найдет по дороге? Эх, давно уже не отдыхал — надеялся, что Ныроб совсем близко. Ноги ломило, а в ступни словно раскаленного металла накачали. Они горели так, что казалось, вот сейчас пятки полопаются. Не выдержал, опять присел на какую-то корягу и снял сапоги. Поставил их на зеленый лохматый травяной ковер, а сам начал слегка поглаживать ноги. Пусть отдохнут минут пять.

Вдалеке прогрохотало. Сначала — гулко, на басах. Потом раскат грома послышался совсем близко, и на тон выше. Будто отозвалась на призыв возлюбленного его верная подруга. И он ей вновь ответил своим раскатистым голосом, с нотками своевластия, а она — словно оправдываясь, извиняясь не то за опоздание, не то за неправильно выбранный наряд — ну кто их, женщин, до конца поймет?

Сибирцев, поморщившись от боли, натянул сапоги, поправил за спиной котомку и, опершись на палочку, поспешил в сторону бледнеющих в сизом мареве домов. А парочка громовержцев продолжала переговариваться друг с другом. Особенно тот, что грохотал чугунным рыком. Оставшись недовольным ответом супружницы, он приложил к губам ржавую трубу да начал выкрикивать через нее непристойности уже граммофонным голосом. Хрипящие гортанные звуки, похожие на вопли рыкающего зверя, извергались яростно и натужно, пока их хозяин совсем не рассвирепел. И тогда он выстрелил в возлюбленную из своего лука с огненными стрелами. Одна! Вторая! И — острый наконечник пропорол черную тучу, а из нее хлынули тонкие водяные нити. Их становилось все больше и больше, и вот уже вода ниспадала с небес сплошной стеной.

Из поля зрения Сибирцева пропали очертания деревенских домов, и без того размытые в дымке. Но он продолжал идти к ним, уверенно делая шаг за шагом. И вот уже перестал чувствовать противные струи дождя, щекотавшие до этого за шиворотом, и даже — боль в ногах. Вместо них — две култышки, и те — деревянные, так что главное — вовремя их переставлять. Ать — два! Только лишь двигаться, туда — в Ныроб.

А под куполом потемневшего неба продолжалось светопреставление. Верховный громовержец, уставший, охрипший, продолжал доказывать свое превосходство. Его недавно рокочущий голос совсем ослаб, в нем появились нотки раздражения и усталости. Но он упорно продолжал извергать проржавевшие звуки и выстреливать молнии. Хаотично двигаясь, те разрывали тучи, начиненные влагой, и она как из ведра выливалась на землю.

Когда он дошел до первых домов, появилось жгучее желание постучаться в ворота. Вот бы отдохнуть немного, может, и горячего чайку испить, а вдруг — да переодеться в сухое, своя-то одежда вся до нитки... да пара «дедовских обновок» — тоже хоть выжимай. Но... внутренний голос подсказывал: не время останавливаться, надо спешить туда, куда шел! А куда? В Никольскую церковь!

Дождь хлестал в лицо. Ну надо же, именно встречный ветер! Если бы в спину — еще и ничего. А тут — застилает глаза. Поэтому шел, прихрамывая, опираясь на палочку-выручалочку, вдоль какого-то забора, чтобы не сбиться с дороги. Приземистые неказистые домишки совсем прижались к земле, как провинившаяся челядь. Они и в прошлый раз показались ему никудышными, а сейчас и вовсе — вот что делает непогода! И только гордая красавица-княжна в белоснежном платье, да с высоко поднятой головой — величавыми куполами, как возвышалась над всем Ныробом, так и стоит такая же, зовет-манит к себе.

Перед входом он остановился, чтобы перевести дыхание и, прислонившись к стене, постоял пару минут. Куда спешить, если все равно уже — как из проруби. Ног не чувствовал. Да и вообще ничего — ни рук, ни головы. Как будто тела вообще не было, и только где-то на уровне груди сжалась в комочек душа. И она призывно шептала: «Давай, вперед!». Он встал лицом к двери, трижды перекрестился и потянул к себе ручку. Слабо освещенное помещение было пустым. Кто мог в такую непогоду, да еще и между службами, прийти сюда? Сбросил с плеч котомку на стоявшую возле стены скамейку и подошел к ближайшей иконе. Это оказалась Пресвятая Дева Мария. Не успел перекреститься и поднести руки к образу, как услышал не то вздох, не то — шепот где-то справа. Повернул голову — а там, в самом дальнем и темном углу, стояли такие же вымокшие до последней нитки два путника. Один из них, тот, что был повыше ростом, тоже его заметил.

— Николай! — прохрипел Сибирцев. Натужно, вполголоса, как загнанный на тяжелой охоте зверь. Вымотанный и можно было бы сказать — выжатый, если бы до сих пор не стекали с него потоки воды.

Глава 34.

— Николай! — еще раз повторил он дрожащим от волнения голосом. Голосом странника, разуверившегося в том, что когда-нибудь наступит конец простирающегося до горизонта океана. И вот на его зыбкой поверхности, то гладкой как стекло, а то — морщинистой и даже — щетинившейся волнами, наконец-то появился мираж. И это видение на глазах становится реальностью!

— Иван? — разорвал тишину храма голос Арбенина полувопросом-полуутверждением. — Ты?

И вырвалось на волю необычайное жизнеутверждение, нет, — безудержный восторг.

Впервые за все время знакомства они не назвали друг друга по имени-отчеству.

Сибирцев сделал шаг навстречу, но ноги не подчинились, самодельная трость задела за подставку для свечей и с грохотом упала на плиточный пол. Арбенин бросился ему навстречу и подхватил грузное тело, оставшееся без опоры.

— Вот ведь Боже праведный! Спасибо тебе за то, что ты есть! Ну надо же... не думал уж... да что я говорю...

Он продолжал что-то невнятно бормотать, и различимы были лишь обрывки слов и отдельные междометия. Затем обнял коллегу, прижимаясь к его широкой груди, и с непокрытой головы стекали по лицу струи дождя, так похожие на слезы.

Потихоньку дохромал до них Сиротин и тоже прижался, уже к ним обоим, однако на его лице застыло удивление, словно он не понимал, что здесь происходит. Скорее всего, он пока еще не осознал, знает ли этого человека.

— Богдан! Дорогой... как же я рад видеть и тебя?

Тот молчал, лишь всхлипнув пару раз. А может, шмыгнул носом, потому что насквозь промок? Он лишь сильнее прижался к плечу этого человека, ощущая в нем невероятную силу. И вдруг...