Семья в огне

Сейчас они как раз обсуждают свадьбу. Та, что пошумнее и каждое предложение начинает с «Нет». «Нет, ты не поверишь!» «Нет, Кэрол, это просто что-то». «Нет, я бы никогда…» «Нет, ты только представь…» «НЕТ ТЫ МЕНЯ ПОСЛУШАЙ» – словно бы говорит она всякий раз, когда открывает рот. При этом ее громкая речь, на пару децибел громче общего звукового фона, и так привлекает внимание. Ее дочь скоро выходит замуж в Нантакете. По легкой вибрации в голосе женщины Лидия понимает, что это ее любимая тема для разговора.

– Как же нам повезло с организатором! Она, конечно, любит покомандовать, зато дотошная и вообще – организатор от Бога. Даже медовый месяц помогла устроить, подарок от родителей жениха. Месяц в Азии, представляешь? Если честно, мне даже неловко, это как-то слишком – эдакий чересчур дорогой приз, который их ждет после милой, но отнюдь не роскошной церемонии. Они из Нью-Джерси. Большая итальянская семья. – А потом добавляет, как будто никто еще не понял: – Простые такие, без претензий.

На этом дама не успокаивается.

– Дети объедут полмира! – Лидия так и видит ее хвастливо сдвинутые брови, прищуренные глазки. – Индия, Вьетнам, Таиланд. – Она перекатывает названия заморских стран на языке, словно марки дорогой одежды из толстых глянцевых журналов (дамы вроде этой обычно бросают их на пол в уборной, словно полотенца, которыми лишь раз вытерли руки).

Пока дама продолжает вещать – у семьи жениха с 50-х годов свой бизнес, аренда лимузинов, и, кстати, они католики, да еще с жутким акцентом, – Лидия смотрит в окно на единственный здешний мотель – «Бетси». Большая деревянная вывеска, выкрашенная белой краской, потрескалась и облупилась лет сто назад. Венчает вывеску сандрик, как будто за деревьями, в конце подъездной аллеи, вас ждет роскошная гостиница в колониальном стиле, а не дешевый одноэтажный мотель из белого кирпича на двадцать номеров. Ничего роскошного в «Бетси» нет, если не считать претензией на роскошь овальные плашки светло-бирюзового цвета с позолоченной каймой – номера комнат. Мать хозяина мнила себя народной художницей и подарила эти плашки сыну на открытие мотеля, в конце 60-х. Он сам однажды рассказал об этом Лидии – за кружечкой пива, спустя несколько лет после продажи собственности. Лидия убирала тамошние комнаты лет шесть или семь подряд, пока новые хозяева не наняли мексиканок, которые каждое утро приходят пешком из-за границы штата. Пока Лидия работала на Томми, они почти и не разговаривали, но потом оба зачастили в один бар и однажды зацепились языками. «Терпеть не могу голубой цвет», – признался он спустя несколько кружек. Лидии он напоминал шестидесятипятилетнего подростка: немытые седые волосы, печеночные пятна, надтреснутый голос, ярко-синие глаза, неприкаянность. Всю жизнь он носил одинаковые белые рубашки с брюками защитного цвета. «Мать заставила меня выкрасить номера в голубенький и повесить на стены ее идиотские картины. Она даже кровати сама расписала – цветочками. Я назвал гостиницу в честь нее, рассчитывая, что тогда она будет охотней помогать деньгами. Не тут-то было! Как прикажете жить на доход от мотеля, если никакого дохода нет? Здешние туристы в мотелях не останавливаются, они снимают дома».

Все в городе знали, что Бетси Болл давным-давно вышла замуж за наследника алкогольного магната, но он умер молодым и оставил ей все состояние. Томми большую часть жизни провел в мамином доме и даже комнату не сменил, так и спал в детской. Лидия гадала, переехал ли он в хозяйскую спальню после смерти матери – или остался в прежней комнате на втором этаже огромного кирпичного дома на Саут-мейн-стрит. Если не считать четырех лет в Пенсильванском университете и одного-двух лет в городе, Томми Болл почти не покидал Уэллса, ни с кем не встречался и не был женат. Бетси Болл каждый день виделась с сыном, и он ее ненавидел. Подумаешь! Пусть сын ее терпеть не мог, зато она была не одна. Даже когда городская библиотека (которой Бетси в итоге пожертвовала кругленькую сумму денег) устроила праздник по случаю ее столетия, она приехала и уехала в сопровождении Томми. Да, старуха была глуха как тетерев, не помнила собственного имени и наверняка мочилась под себя, но в тот вечер она возвращалась домой не одна.

Вот уже полгода как Лидия проводит свои дни в полном одиночестве. После обеда она идет в кафе, чтобы немного отдохнуть от телевизора, который смотрит сутками напролет. Это превратилось в полноценную работу. Если утреннее ток-шоу началось без нее, ей кажется, что она пропустила нечто очень важное, пренебрегла единственной возложенной на нее обязанностью. Теперь на телевидении почти не встретишь шоу в духе Фила Донахью: когда простые люди попадают в самые немыслимые ситуации. Нынешние передачи посвящены медицине, питанию или жизни звезд, которые временами становятся тебе как родные – вроде двоюродных братьев и сестер, от которых ты получаешь весточки на Рождество и с которыми встречаешься лишь изредка, на свадьбах, похоронах и выпускных. Лидии приятно видеть на экране одних и тех же людей на одних и тех же диванах и креслах. Они стареют вместе с ней, и ведущие шоу тоже стареют. Ей кажется, что они все заодно, все в одной упряжке.

– Нет, ты представляешь: кейтерам так и не заплатили!

Поначалу Лидия думает, что шумная дама по-прежнему рассказывает о свадьбе своей дочки в Нантакете, но вскоре до нее доходит, что рассказ идет в прошедшем времени. Речь о другой свадьбе. И скоро ей становится ясно о какой.

Лидия ищет взглядом официантку, беременную блондинку по имени Эми, которая раньше вроде бы работала в продуктовом. Лидия видит ее каждый день и, заказывая кофе, все порывается спросить, но каждый раз словно теряет дар речи. А потом Эми приносит кофе, и вроде бы уже можно ни о чем не говорить.

Все, кто пришел в кафе пообедать, разошлись. Лидия аккуратно выбирается из-за столика, стараясь не повернуться лицом к шумной даме и ее спутницам. Даже если они не знакомы лично, Лидию могут узнать – судя по теме их разговора. Она хочет уйти как можно быстрее и незаметнее. Эми нигде не видно: у кого же попросить счет? Деваться некуда, придется слушать эту тетку, которая тараторит без умолку, даже не переводя дух:

– По-моему, шатер уцелел. А вот большой дуб за домом сгорел почти полностью. То, что от него осталось, до сих пор не спилили. Он стоит в пустом поле, черный и страшный, словно какая-то жуткая декорация к Хеллоуину. Нет, ты представляешь?

– Мой брат раньше работал на Люка Мори… – заговаривает другая, помоложе. – Он был у них дома как раз накануне пожара, с друзьями – они стригли газон, собирали упавшие ветки, пололи клумбы… Сайлас до сих пор отказывается об этом говорить. Ему всего пятнадцать. Полицейские и пожарные задавали ему вопросы, но он ничего не знает. Он уже три лета у Люка подрабатывал.

А Лидия-то думала, что подобные разговоры давно утихли. Полгода прошло как-никак. И никто не осмеливался заговаривать об этом при ней: завидев Лидию, народ умолкал или менял тему. Она привыкла к внезапно воцаряющемуся молчанию и опущенным в пол взглядам – в аптеке, в продуктовом и даже здесь, в кафе. Но эти женщины попросту ее не заметили.

Эми, наверное, отдыхает – желающих пообедать сегодня было немало, а она минимум на пятом месяце. Сама Лидия драила чужие дома вплоть до родов и потом вышла на работу, когда Люку было две недели. Так уж получилось. Эрл вышвырнул ее из дому без гроша в кармане, и все отнеслись к этому с пониманием. Настоящий отец Люка даже не знал о его существовании и никогда не узнает, а мать тоже едва сводила концы с концами. Лидия с мамой всю жизнь сами себя обеспечивали. Отец умер от сердечного приступа вскоре после ее рождения, оставив им только долги: неподъемный кредит в банке и выплаты за снегоуборочную машину, с помощью которой он за деньги чистил зимой подъездные дорожки. «О какой пенсии может идти речь, когда ты зарабатываешь на жизнь продажей дров да уборкой снега!» – говорила мать, сидя за кухонным столом и куря сигареты. «Он был трудяга», – добавляла она. И больше о своем отце Лидия ничего не слышала. Судя по паре фотографий из семейного альбома, именно от него она унаследовала темно-каштановые волосы и высокие скулы. На всех карточках он выглядел одинаково: высокий, красивый, серьезный. «Он трудился не покладая рук, – говаривала Натали Ханнафин о своем покойном супруге, – да только на деньги у него была аллергия». Его семья жила в Уэллсе с 1800-х, и в свое время их развелось здесь не меньше, чем Мори, однако с годами – из-за болезней, тяги к странствиям и повального рождения девочек – род почти прекратился. Так и вышло, что Лидия теперь – последняя из Ханнафинов.