Страница 3 из 14
Марина стала тихо ненавидеть телефоны. Юмор Ирека был так кстати. А однажды они с Иреком даже встречали Новый год вместе, на дежурстве, слушали радио и много шутили… Мысли Марины оборвала машина, которая, не притормозив на повороте, обдала Марину грязным снегом. На ней уже было весеннее светлое пальто, и теперь на нем красовались мокрые грязные разводы. «Вот и выпендрилась, – вздохнула Марина, – пальто повышенной сложности!» Она только вчера забрала его в ателье. Материал достался очень недорого по случаю, фурнитуру нашла дома, а фасон придумала и нарисовала мастеру сама, сама же сделала отделку беечкой из бархата, оставшегося от вечернего платья, которое Марина сшила недавно. Но, когда она пришла расплачиваться, старший мастер выписала квитанцию за работу вдвойне. «Почему?»,– искренне удивилась Марина. «Ну, у Вас же такой необычный фасон, – пояснила та ей, – смотрите, какая прелесть получилась, мы еще никому так удачно не шили, вот что Вам придумали. Пальто повышенной сложности!». «Да это не Вы, а я придумала. И, пожалуйста, можете мою идею использовать, мне не жалко, только сделайте скидку». Так цена за пошив не только вернулась к первоначальной, но даже стала ниже прейскуранта. Хотя был ранний март, Марина не удержалась и надела его, и вот, пожалуйста, такая незадача…
За невеселыми мыслями она не заметила, как дошла – нужный подъезд, второй этаж. Маринка не любила улицу Комлева – на первом курсе она опоздала на лекцию – выросшая в маленьком военном городке, с всего лишь тридцатилетней историей улиц, не ожидала, что в старой Казани застройка сплошная – чтобы не было ветров на холмах, промежутков между домами и дворами нет. Она свернула не на ту улицу, и собиралась просто вернуться через ближайший двор… «Опоздание десять минут, – серые глаза Лябиум смотрели довольно холодно. Тонкий носик был презрительно сморщен, – можете не проходить на занятие, придется отработать». Маринка вздохнула, но спорить не стала – бесполезно. Любви к городу это не прибавило. «Вот окончу институт, получу диплом и сразу же уеду – даже на выпускной не останусь», – в который раз уже подумала она.
Улица Комлева и с фасадов зданий выглядела довольно убого. «Долой трущобы!», «Снести развалины!» – эти и менее оптимистичные «Ванька – козел» и «Серковы – ведьмы» украшали деревянные старокрашенные доски. Тем не менее во дворах одно и двуэтажных зданий было еще безысходнее. Весеннее солнышко не могло ни расцветить слежавшиеся кучи мусора около непонятного предназначения ржавых бочков ни уничтожить запах мочи и чего покрепче из туалета, покосившегося в сторону дома, к которому вела пока еще не растаявшая натоптанная ледяная дорожка.
Да-а, и изнутри такой же, без попыток хозяев приукрасить действительность, старый дом, стойкий запах кошачьей мочи, сумрак, пыльные подъездные окна, обитая непонятно-серым материалом дверь… Открыла женщина неопределенного возраста, одетая в халат и поверх – растянутую коричневую кофту. В квартире тоже было пыльно и неряшливо. Деревянные полы, старая мебель, выцветшие занавески, бардак, газеты на полу, казалось, были одного возраста с мебелью. «Проходите – проходите, не разувайтесь, вот он, ему же в армию нельзя, ну как он там будет?» Не очень ориентируясь в происходящем, Марина все же прошла в указанном направлении к разложенному дивану, на котором без простыни, но на подушке с несвежей наволочкой лежал то ли парень, то ли уже пожилой мужчина. Наклонившись, Марина рассмотрела – парень, но с сильно помятым лицом, редкими, нечесаными волосами, желтушной кожей, и расширенными, почти без радужки, зрачками. Марина оттянула веко – склеры желтушные, взгляд расфокусирован. Печень плюс два, край закруглен, умеренно болезненный. Живот мягкий, безболезненный, Пастернацкий отрицательный, моча темная, кал светлый, вот уже пять дней, – привычно застрочила она в карточке. Задрала рукав порванной рубашки. Как и ожидалось, вены локтевого сгиба склерозированы, на кисти также следы многочисленных инъекций. «Ну так как? Как он в армию?», – опять спросила по-видимому, мать парня. «Вот Вам направление в первую инфекционную, на Достоевского. Сами доедете?» – «Нет, доктор, миленькая. Куда он сам?», – запричитала женщина. «Хорошо-хорошо, не волнуйтесь, телефон есть?» «Да, сюда, пожалуйста». «Алло, скорая? Вторая поликлиника, седьмой участок, врач Мишина… средней тяжести, ближе к тяжелому… ВГВ под вопросом… Комлева, 17-23… 30 минут?… Спасибо…Номер госпитализации?…А извещения?…Ага.» Марина повесила трубку, вздохнула, отодвигая три сотни, протянутые ей в прихожей и вышла, наконец, на улицу, торопясь в детский садик… Уже у дома Марина вспомнила, что к ужину надо хлеб, и, держа дочку за руку, повернула в магазин. У витрины ее маленькая, всегда скромная, никогда ничего не клянчившая Дашка, вдруг сказала, указывая на новый чупа-чупс в яркой красной обертке: «Мамотька, купи, позалуйста, кофетку!», – она старательно выговорила слова, подняла голову и просительно посмотрела снизу вверх на Марину. Продавщица умилилась, глядя на большие Дашкины глаза и смешные русые хвостики. «Я буду себя очень хорошо вести», – чувствуя Маринино замешательство, поспешно добавила она. Марине не надо было заглядывать в кошелек, она и так знала – там оставалось ровно 15 рублей на половинку черного или на чупа-чупс. А до зарплаты оставалось еще два дня. Марина и готовила, покупая продукты спозаранку с колхозных машин – так дешевле, и считала каждую копейку, но на зарплату врача и инженера ведь не разгуляешься..
В тот самый год, когда Марина получила красный врачебный диплом, вышло постановление правительства, которое гласило о невозможности работать лицам с врачебным дипломом на ставках с более низкой квалификацией. «Переходи на врачебную ставку, в день», – уговаривала ее начальница, Элеонора Викторовна, но Марину не смогла уговорить даже главный врач, которую она очень уважала: «Нет,– сказала ей, – днем я буду лечить людей, я для этого мединститут закончила. Не хочу бумажки перебирать». Да и платили по дневной ставке врачу дезстанции в три раза меньше, чем помощнику врача – эпидемиолога. То есть столько, сколько сейчас Марина и получала, работая врачом – инфекционистом. И не было больше вещевых премий: мешков сахара, муки, теплых пледов, которые нет-нет да и выдавались Марине и другим работникам стараниями строгой, но справедливой главврача.
Стряхнув тяжелые мысли, Марина наклонилась к дочке и виновато шепнула: «Прости, солнышко, сегодня у нас только на хлебушек. Вот скоро мама получит зарплату и накупит тебе «касеток». Торопливо купила хлеб, и, не глядя на продавщицу, опять взяла ручку грустной, притихшей Дашки и они вышли…
Эпизод 4. Мадина.
2002. февраль. Равия Газовна отодвинула овсяную кашку в фарфоровой тарелке поглубже, к середине стола, и строго сказала трехлетнему Ильдарику: «Не вертись!» Ее дочь, Мадина, участковый терапевт, на хорошем счету, с перспективой стать заведующей терапевтического отделения, опять задерживалась на работе. Равия Гаязовна, заслуженный врач РТ, кардиолог, еще работающий, понимала дочь, и, в душе, не осуждала ее за частые задержки. Но, считала она, детей надо воспитывать строго. И это правило распространялось не только на трехлетнего Ильдара, но и на тридцати двухлетнюю Мадину. Дверь хлопнула и на пороге появилась дочь с пакетом продуктов. «Мама!», – громко закричал Ильдарик, выбежал в прихожую и бросился ей на шею. «Кашлял?», – спросила скорее у бабушки, Мадина. «Да, и задыхался» – «А я ингалятор купила». Она очень осторожно достала квадратное устройство. «Дорогое», – полуспросила – полувздохнула Равия Гаязовна. «Папа оплатил», – отшутилась Мадина. Папа вот уже пять лет был региональным менеджером, РМ, крупной западной компании. Первое время Мадина радовалась и заработку супруга и блестящей черной иномарке и появившемуся дома компьютеру. К компьютеру Мадина в отсутствие мужа подходить не решалась, но, когда он работал за ним, потихоньку присаживалась неподалеку – училась. Беда началась как-то незаметно: муж стал сначала отсылать Мадину к ребенку или на кухню, не давая ей наблюдать за его работой, а, потом, если она быстро возвращалась, стал раздражаться и прикрикивать. «Устает», – думала Мадина. Она терпела его холодность, упреки, жалела. А он относился к этому как к чему –то само-собой разумеющемуся… Был очередной обычный тренинг в Москве. Необычной стала его задержка на субботу и воскресенье после тренинга, а в понедельник, когда он приехал, все прояснилось. Мадина вечером принесла чай с губадьей мужу к компьютеру и на экране увидела письмо: «Русланчик, скучаю очень. Милый, твои горячие поцелуи греют меня в холодной Москве»… Письмо было длинное, но Мадина не стала дочитывать, поставила поднос и прошла в соседнюю комнату. Чемодан мужа был еще не разобран после тренинга. Мадина достала еще один, побольше. Покидала туда рубашки, галстуки, два новых, купленных с последней зарплаты, костюма. Огляделась. На шкафу стоял покрывшийся легким слоем пыли кубок мужа с прошлого тренинга: «Лучшему региону по итогам 2001 года». Мадина подпрыгнула, ухватила кубок, но при этом задела их семейную фотографию на подставке, та упала, ударилась о край прикроватной тумбочки и разбилась. На шум заглянул Руслан. Оценил картину и спросил: «Ты уверена?», – Мадина кивнула. Слезы стояли у горла, реветь она не собиралась, поэтому говорить не хотелось. Руслан еще раз, уже как на чужую, оценивающе посмотрел на нее: тоненькая, светлые короткие взъерошенные волосы, «как одуванчик»,– подумалось ему. Прибежал и светловолосый, растрепанный Ильдарик, зацепился за ее ногу и, засунув палец в рот, насупившись, посмотрел на отца. «Копия – мать», подумал Руслан и решился: подхватил оба чемодана и вышел. Уже в прихожей он обернулся и зло бросил: «Ты без меня пропадешь, терапеоид. Что ты без меня сможешь?» дверь хлопнула, а Мадина вскинула подбородок, подхватила сына и потащила на кухню: « Пойдем с бабой чай пить!» «С пирожными?», – обрадовался Ильдар, – «С пирожными», – радуясь его радости и его пока такому непонятливому возрасту, откликнулась Мадина, вытирая плечом мокрые щеки. Как там, у Ахмадулиной?: