Загадки Красного сфинкса

– Прости! – крикнул я девушке, высунувшейся из окошка. – Я перепил, мне так жаль!

– Приходи еще, – грустно ответила Мариэтт. – Шляпу лови, черноглазый!

Я поймал свою шляпу и повернул за угол, где меня снова вывернуло. В горле саднило, из глаз текло, в ушах звенело – таким нашел меня Рошфор, заявивший:

– Похоже, стрела Амура попала тебе в желудок.

Глава 13. Выстрел

После неудачного похода на улицу Кающихся грешников Рошфор ненадолго оставил меня в покое. Да и не так уж часто он появлялся этим летом на вилле Флери, будучи почти все время в разъездах – часто вместе с Монсеньером. Говорили, что Ришелье становится все более необходим королю, и в ближайшее время решится, будет ли кардинал первым министром. Так что Монсеньер нередко приезжал только спать – после покушения в Шатонёфе он избегал ночевать где-нибудь еще, а так как от виллы до Лувра было приличное расстояние – его вторым домом стала карета. Завидев султан из красных страусовых перьев, покачивающийся на ее крыше в такт лошадиному аллюру, все больше людей во Франции узнавало человека, который в ней ехал.

У меня в хозяйстве тоже были красивые перья испанской курицы, собранные в метелку для стирания пыли. Сегодня была очередь коллекции оружия, что украшала собой кабинет его высокопреосвященства. Со времен военной академии Монсеньер любил оружие, как современное, так и старинное, и на стене гвизарма времен Карла IV соседствовала с колесцовыми пистолетами работы лучших оружейников с Нового моста, а двуручный фламберг – с полноэфесной шпагой.

Я стирал пыль с аркебузы, последний раз стрелявшей, наверное, в Варфоломеевскую ночь, и заметил на замке подозрительное пятно, похожее на ржавчину. Снял со стены тяжеленное орудие, дуло накренилось и оттуда, к моему изумлению, выкатилась пуля – свинцовый шарик величиной с перепелиное яйцо. Аркебуза была заряжена! Какое счастье, что я схватился за ложе, а не за курок. Не знаю уж, кто ее заряжал и когда, не отсырел ли порох и не сгнил ли пыж, но со свинцовой пулей ничего не сделалось, и следовало ее тотчас найти, пока на нее кто-нибудь не наступил. Вернув аркебузу на место, я спрыгнул со стремянки и начал поиски. Прогремев по паркету, пуля как сквозь землю провалилась – пришлось опуститься на колени. Может, закатилась под стол Монсеньера? Я распластался на ковре, заглядывая под стол.

И тут в кабинете возник Рошфор, пребывавший, на беду, в самом игривом настроении:

– Туше! Кто отправил тебя в партер?

– Здравствуйте, монсеньер! Никто, я сам.

– Сейчас я покажу тебе кое-какой прием – уложишь на лопатки любого!

Я не успел возразить, как Рошфор легким движением руки снял шляпу, отправив ее в полет до входной двери, а сам очутился на полу. Шпага его тяжело брякнула рядом со мной, я подался назад, но был остановлен – молниеносным движением граф схватил меня за руку ниже локтя, обдав запахом фиалкового корня и конского пота.

– Ты перехватил противника за руку, – назидательным тоном произнес Рошфор, – противник силен и вырывается. Ты можешь удерживать его руку, используя для этого весь свой вес и все свои силы… а можешь, – тут он сделал паузу и усмехнулся, – можешь просто дернуть вниз, быстрое, легкое движение, а твой противник сам – я подчеркиваю – сам перевернется, – он дернул мою руку вниз и мне же за спину, и я действительно перевернулся на живот, потому что локоть затрещал от боли. – Не благодари. Но если он еще дергается или лягается – просто поднимай руку к затылку, и если он не акробат с вывернутыми суставами – он будет думать только о своей руке, а не о борьбе.

Тут он резко отпустил мою руку, я быстро сел, но сбежать мне не удалось – граф еще не закончил: – Противник настолько силен, насколько сильна его самая слабая точка! Не трать экю там, где хватит одного денье!

Допустим, – мурлыкнул он, хватая меня за запястья, – допустим, ты укладываешь соперника на лопатки… – он навалился всем весом, но я держался. – Нажми коленом на бедро!

Его колено надавило мне сверху на бедро, и я удивился, насколько это болезненно. Бедро ведь не глаз, не мошонка, не нос – а здорово больно!

– И если он еще сопротивляется – перенеси на колено весь вес! – быстрым шепотом произнес Рошфор и сделал это. Мало того, что ногу прострелило болью так, что я не мог сопротивляться и упал на спину, так еще и пуля из аркебузы именно в этот момент решила найтись – я грохнулся с размаху прямо на нее, и она пребольно впилась мне под лопатку.

– А-а-а! Граф, пустите! А-а-а! – заорал я, пытаясь скинуть его и избавиться хотя бы от пули.

– Довольно! Хватит! – раздался над нами гневный голос Монсеньора. – Хватит.

Вытянув шею, я увидел мсье Армана, застывшего в дверном проеме и мечущего молнии – в шляпу Рошфора у его ног, в самого Рошфора, который, чуть помедлив, отпустил мои руки и поднялся, лишь на меня его высокопреосвященство не смотрел, и это-то и было самое страшное.

– Вы, граф, если я не ошибаюсь, должны быть в Компьене? – спокойно произнес Монсеньер, но это спокойствие показалось мне нарочитым.

– Срочное донесение, – как ни в чем не бывало промурлыкал Рошфор, вытягивая из-за обшлага плотный желтый конверт с синей сургучной печатью и протягивая его Монсеньеру. Тот быстро сломал печать и развернул бумагу, одновременно пробегая ее глазами. На миг он замер, выражение лица сменилось на спокойно-задумчивое – пока взгляд его опять не упал на Рошфора, который решил достать платочек и прикоснуться к вискам, увлажнившимся от нашей возни на полу.

– Я отправлю ответ обычной почтой, – бросил Монсеньер, сминая бумагу. Граф, не меняя томного выражения лица, склонился в глубоком поклоне и вышел за дверь, подхватив по пути шляпу.

Мсье Арман сел за стол и начал писать, а я поднял эту треклятую пулю и вернул ее в дуло аркебузы, повесив так, чтобы ствол глядел в потолок. Видимо, злоключениям моим не суждено было кончиться, потому что я чуть не слетел со стремянки, услышав за спиной гневное:

– Мерзавец! Сколько раз тебе говорить! – мсье Арман тряс над листом песочницей, которая, увы, была пуста. Он швырнул ее на пол с такой силой, что она раскололась, хоть и упала на толстый ковер. – Пусто, как в твоей голове!

Тут он внезапно утих, замолчал и с подчеркнутым спокойствием несколько раз махнул листом, чтобы чернила высохли: сначала вверх-вниз – чтобы строчки не растеклись, потом влево-вправо. Сложив письмо, но не запечатав, он положил его на стол и подошел к развешанному по стене оружию, по прежнему на меня не глядя. Душа моя от его передвижений ушла в пятки, так что когда он снял с гвоздя хлыст для верховой езды, я был благодарен, что не пистолет и не двуручный меч – такой уж у него был вид.

– Я тебя выпорю, – спокойно произнес Монсеньер.

Я молчал.

– Снимай штаны.

Я расстегнул штаны, нижнее белье и спустил до колен.

– Куртку долой.

Сняв куртку, я уже без подсказок поднял рубаху и забрал ее в горсть, чтобы не спустилась обратно.

– Наклонись.

Я наклонился и оперся руками о стремянку.

Я не слышал его шагов – только свист, с которым скользила по ковру его шелковая сутана. «Как будто змея ползет», – подумал я, и тут раздался другой свист – резкий, короткий – и мою задницу обожгла боль. Конечно, почти все господа били своих слуг – кто хлыстом, кто кулаком, а кто и дубьем – но у дю Плесси такого в заводе не было.

Удары сыпались часто, и казалось, что их наносит не хлыст кордовской кожи, а раскаленный шомпол. Я знал, конечно, что мсье Арман не будет истязать меня раскаленным металлом, но кожу жгло как никогда в жизни. Решив молча терпеть все, я стискивал зубы и не издавал ни звука.

Удары между тем стали реже, а потом мсье Арман и вовсе прекратил меня бить, тяжело дыша и встряхивая уставшей рукой. Но вскоре переложил хлыст в левую руку и продолжил.

Удары стали намного слабее и реже, и вот тут-то я взмолился о боли как о спасении – потому что мое тело повело себя неожиданно и дико. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в чресла. Прилив был стремительным до ломоты – я кусал губы, чтобы не заорать от нестерпимого желания. Больше всего я боялся, что мсье Арман заметит это и сочтет меня порочным, нечестным, недостойным. Тут меня настигло воспоминание – однажды я видел сон, в котором я, без штанов, стоял перед Монсеньером, а тот готовился меня выдрать – тогда я проснулся в мокрой рубахе и с бешено колотящимся сердцем…