Загадки Красного сфинкса

На следующий день кардинал не смог встать с постели. Он был в полном рассудке, нервный припадок больше не повторился, но события последних дней вымотали его больше, чем он хотел бы показать. Умывшись не вставая с постели, Монсеньер отказался от завтрака, потребовал бювар, перо и чернильницу и работал с бумагами, выдворив меня из спальни.

До обеда он ответил на четыре письма из Лувра, присланных со срочным курьером, но не съел ни крошки.

– Люсьен, вина! – потребовал Монсеньер в полдень. Я принес ему бокал кло-де-вужо и на обратном пути заглянул в нужник, подняв крышку: так и есть, коленкоровые лоскуты все в крови.

– Опять кровит, – подтвердил я немой вопрос мэтра Шико. Так что явившемуся вскоре отцу Жозефу был поставлен ультиматум: или обед, или никакой работы. Отец Жозеф снисходительно глядел на медика из-под бурого капюшона, показывая в улыбке свои редкие зубы. Видимо, содержание бумаг в его толстом портфеле было отрадным, иначе б капуцина не остановил даже конный Валленштейн. Он согласился, и в спальню мы вошли втроем: отец Жозеф, мэтр Шико и я, с судком куриного паштета на подносе.

– Никакого обеда, я же сказал! – вознегодовал Монсеньер.

– Надо лечиться, – мэтр Шико был непреклонен.

– Так пустите мне кровь!

– Монсеньер, вы и так теряете кровь, вам нужно подкрепить свои силы, иначе я не ручаюсь, будете ли вы в состоянии завтра написать хоть шесть строчек.

– Что там? – обреченно спросил кардинал, косясь на поднос.

– Питательный паштет из пулярки и куриного желтка, все только что приготовленное!

– Ну что ты там стоишь, как Юдифь с головой Олоферна, давай сюда этот питательный желток… – я поспешил к нему, и мсье Арман быстро поел, видимо, сил ему придал довольный вид отца Жозефа, принесшего благие вести.

С капуцином кардинал провел несколько часов под непрестанное снование курьеров и шпионов. К радости мэтра Шико, Монсеньер велел подавать ужин, и вдвоем с отцом Жозефом они почти ничего не оставили от каплуна по-монастырски.

После ухода капуцина мсье Арман позвонил в колокольчик.

– Да, монсеньер?

– Люсьен, – кардинал выглядел уже не таким изможденным – на фоне подушки лицо его было бледным, но без утренней желтизны, а волосы, пышно обрамлявшие лицо, скрадывали остроту скул. – Люсьен, я ведь не поблагодарил тебя за твою отвагу в Шатонёфе.

– Я счастлив служить вашему высокопреосвященству, – вчера на груди мсье Армана я заметил кровоподтек, оставленный пулей разбойника, и не стал даже думать, что могло быть, будь Монсеньер без кирасы.

– А я счастлив, что у меня есть такой слуга, как ты, – просто сказал Монсеньер. Я молчал, боясь опять зареветь. Так и не подняв головы, я услышал звон, и на ковер рядом со мной упал увесистый кошелек из мягкой кожи с монограммой Монсеньера.

– Тут сотня пистолей. Это лишь малая часть моей благодарности – та ее часть, что может быть выражена в золоте.

Он всегда умел сказать так, что пробирало до глубины души. Я поднял кошелек, такой приятно увесистый – никогда я еще не держал в руках так много денег!

– Благодарю вас, монсеньер, – я поцеловал его перстень, но он не дал мне подняться с колен, озадачив вопросом:

– Люсьен, может быть, ты хочешь чего-то еще? Есть у тебя заветные желания? Сейчас подходящее время, чтобы их озвучить.

Я замер. Наверное, я ждал чего-нибудь такого – не такого, как всегда. Какой-нибудь особенной награды. Из разряда не просто недосягаемого, но запретного. Мсье Арман ждал. Я еще малость помедлил и наконец сказал:

– Мсье Арман, если говорить о моих желаниях… То я хотел бы… Не сочтите мою просьбу слишком дерзкой… Я хотел бы ваш красный дублет из венецианского бархата!

– Люсьен! – я вскинул глаза, проверяя, не слишком ли я зарвался. Кардинал смотрел на меня с изумлением, как мне показалось, и сдерживая смех, а еще в глазах его промелькнуло и ушло на глубину что-то незнакомое, но не несущее мне угрозы. – Ты хочешь получить в награду за свое самопожертвование – мой дублет?

– Из венецианского бархата, – подтвердил я, опять засомневавшись в безопасности своих притязаний. – Красный.

– Что ж, если ты хочешь такой награды, то бери. За верную службу, Люсьен Лоран, я жалую тебе мой красный дублет из венецианского бархата.

Я почувствовал, что сейчас опять расплачусь – так это было красиво. Мсье Арман кивнул мне, позволяя подняться, и предложил:

– Возьми сейчас, напомни, каким сокровищем я обладаю.

Меня не надо было долго просить. Я открыл сундук, где хранились дублеты и камзолы, и на ощупь, по памяти пальцев, вытянул свою награду – одеяние из мягчайшего, нежнейшего шелкового бархата, алого как кровь!

– Примерь.

Я торопливо снял бомбазиновую форменную куртку и облачился в бархат. Казалось, что он невесом, так нежно прильнул он к моим плечам, облекая их в царственный оттенок кармина.

Конечно, дублет был мне не по росту – мсье Арман был меня выше почти на две головы, и рукава длинны, но вот в плечах сел как влитой, рукава были малость узки – руки у меня были толще, и мягкая ткань обтянула мне плечи как перчатка.

Взгляд Монсеньера показался мне тяжелым, но может, все дело было в неверном свете свечей.

– Он тебе велик.

– Ничего, я перешью! Главное, что сел в плечах – моя сестра Мадлен, белошвейка, говорит, что это самое главное, а рукава легко укоротить.

– Ну что ж… владей, – усмехнулся Монсеньер, – в конце концов, Венеция только что вошла в антииспанскую лигу…

– Я счастлив служить вашему высокопреосвященству! – ликуя, я отправился к себе в комнату.

Еще я любил виллу Флери за то, что у меня тут была комната с окном и настоящей кроватью. Сундук стоял у стены, храня в своих недрах свернутый тюфяк, служивший мне постелью во время разъездов. Впрочем, и на этом сундуке мне прекрасно спалось. Я еще немного погладил свою награду, затем снял и тщательно развесил на спинке стула. Завтра придумаю, как его перешить. Дублет застегивался на четырнадцать круглых пуговиц, обтянутых красным шелком, внизу имел шлевки для ремешка, главным его украшением была ткань, он был самого простого покроя – без разрезов, с облегающими рукавами, «гугенотский фасон и римская фактура» – прокомментировал Монсеньер, но носил нередко, сверху надевая камзол с разрезными рукавами и баской. На миг я почувствовал себя неловко, вспомнив порванную дзимарру – сплошной урон гардеробу мсье Армана. Но я не мог сейчас грустить – все мое существо ликовало. Ложась в постель, я переставил стул поближе к кровати, чтобы утром сразу увидеть свою награду.

Но я проснулся задолго до рассвета. Рука невыносимо зудела, как будто крохотный червячок заполз под кожу и прокладывал там лабиринт, я слышал от Жюссака, что так чешется рана, когда заживает. Отрадно, но руку грызло так, что я не сдержался и заплакал от несильной, но непрерывной боли. Чесать не помогало, казалось, что надо залезть именно под кожу. Да что же это такое!

Я повернулся на другой бок и в полутьме заметил на стуле свой подарок. Я протянул руку и погладил рукав. Шелковый ворс, будто шерстка любимого зверя, был теплым и льнул к моей руке. Я еще раз провел ладонью по ткани, потом сгреб дублет со стула и уткнулся в него, вдыхая слабый запах яблок, ладана и лаванды. Бархат, пахнущий мсье Арманом, впитал мои слезы, а я уже спал.

Глава 11. Непонятное слово

В ближайший свой выходной день я поспешил к матушке и батюшке. Нечего и говорить, что я надел подаренный дублет и всю дорогу ловил восторженные взоры. Мне казалось, что весь мир восхищен мной, Люсьеном Лораном – таким молодцом, получившим достойную награду за достойную службу!

Я подвернул и подшил рукава и на шесть дюймов распорол снизу боковые швы, чтобы дублет не трещал на бедрах. Вместе с кюлотами из тонкого сукна и рубашкой с кружевным воротником дублет превращал меня просто в роскошного кавалера, ну а скромные шляпа и туфли позволяли определить мой род занятий: слуга, которому благоволят хозяева. Лиловая лента на шляпе людям знающим позволяла безошибочно отнести меня к причту его высокопреосвященства, что сразу поднимало меня среди слуг на вершину иерархии. Если б я так не торопился, то мог бы вообще не дойти – так улыбались мне девушки, а то и почтенные матроны, мне показалось, что я заинтересовал даже красивую знатную даму, бросившую на меня одобрительный взор, пока ее карета, запряженная парой караковых лошадей, неспешно проезжала мост Сен-Мишель.