Кофейный роман

— Не надо делать выводов! Не тебе их делать, — она вздохнула. — Понимаешь, что ты что-то делал не так? Так исправь, а не продолжай в том же духе. Только сначала… Слав, ты подумай. Не за нее, слышишь, а за себя! Сможешь ты со всем, что знаешь о ней, жить каждый день. Оно ведь никуда не денется. Ты сможешь сам не вспоминать и ей не напоминать? Потому что пока не похоже, чтобы ты ей доверял. И сам не знаешь, нужен ли ей. Только версии выстраиваешь, юрист хренов!

Ярослав откинулся на подушку и уставился в потолок. Он молчал долго. Сестра была права. Но права только в том единственном допущении, которое касалось его. В том случае, если он принял решение. Чего он сам хотел. Действительно. По-настоящему.

— Знаешь, чего боюсь?

— Чего?

— Что когда в Киев вернусь, ничего не изменится. Все будет так же. Я буду заниматься с ней сексом во всех мыслимых и немыслимых локациях и позах. А ей будет плевать. Как думаешь, мазохизм лечится?

— Идиотизм точно не лечится, — отмахнулась Тася.

— А я зажрался, — рассмеялся вдруг Слава. — Обычно это меня любят.

13

В феврале был апрель. В марте — январь. Погода сошла с ума и была под стать так и не нашедшему умиротворения Ярославу Сергеевичу Закревскому.

Он въехал во двор высотки, в которой жил последние два года с тех пор, как купил квартиру. К тридцати годам у него было все, о чем он мог мечтать, когда после школы приехал поступать на юрфак в столицу. Ничего не зная, ничего не умея. Ума набирался по ходу дела.

Поступил легко. Даже на удивление легко. И первый курс среди мажоров сыграл свою роль, когда он думал, что легко будет и дальше. Когда подражал, когда забывал, какой ценой даются родителям деньги на его содержание. Когда обнаглел настолько, что соблазнил дочку декана, за что фактически был отчислен после летней сессии.

А потом контрактное обучение. Работа по ночам. И ощущение абсолютной потерянности. Наверное, зацепился и выплыл только в силу молодости и характера. Скольких жизнь обламывала, он имел представление. Но, тем не менее, теперь у него была квартира в Киеве. Была хорошая машина. И была приличная работа, которую он любил. Охеренно круто!

Закревский припарковал машину на своем месте, приподнял воротник пальто и даже поправил шарф. Выбрался из салона, хлопнул дверцей и повернулся к подъезду, у которого, слегка притопывая, бродила Оля. На лавке наблюдался большой пакет. Определенно с едой.

— Ярик! — бросилась она к Закревскому.

— Я-рос-лав! — огрызнулся он. — Ты что? Ночевала тут?

— Нееет, — протянула Оля. — Ночевала дома, конечно. А то папа, ну ты помнишь… Приехала с утра. У меня тут пончики. С вишней.

— Я похож на голодающего?

— Это вкусно! — с этими словами она прижалась к его губам поцелуем. Ее губы сегодня тоже были с вишневым привкусом. Закревский резко отстранился и, придерживая ее за руки, рассмеялся. Смех был злой, дурацкий, самому не нравилось ржать. Но плечи его тряслись, а лицо было искажено гримасой безудержного веселья. Когда унялся, выдал:

— Я никогда в жизни больше не буду есть вишни.

— А что будешь? — неунывающим тоном спросила девушка.

— А ничего не буду. Из того, что ты таскаешь. Кстати, на хрена таскаешь-то? Типа заботливая?

— Ну типа да… ты ж на завтрак только кофе и пьешь. А это вредно, — заявила Оля.

— Заведи собаку. А мне на работу надо, — он кивнул на прощанье и направился, было, к крыльцу, как вдруг остановился и снова посмотрел на нее. Несколько мгновений молчал, а потом совершенно серьезно сказал: — Оль, кончай давай это дело. Я тебя видеть уже не могу, правда.

— Ярик! Но ты же лучше собаки, — пробормотала Оля ему в спину.

Он на ходу хохотнул и скрылся за дверью в подъезд. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл ключом квартиру. Бросил в угол сумку и осмотрелся. Кроме пыли, все было по-прежнему. Изменился только он сам. Да и изменился ли так уж сильно? Всего-то пришел в себя, будто его снова отчислили из универа после того, как зарвался.

Не спеша разделся, отправился в душ. Выпил свой кофе, который был, по мнению Оли, вреден. Закурил по привычке в форточку. Все это на автомате. Ни минуты не задумываясь над действиями.

Может быть, не следовало выезжать в такую рань из Житомира, черт его знает. Но беда в том, что со сном теперь были проблемы. Едва засыпал, снилась… Ника снилась. Просыпался и уже не мог заснуть. Потому что боялся этих снов. Они были мучительными, душными, липкими. Как неутоленное желание. Симптомы его собственной болезни.

Закревский захлопнул форточку и пошел одеваться.

Менее чем через час, он вошел в приемную Максима Вересова, на ходу здороваясь с радостной Санькой и прочими ошалевшими сотрудниками.

— Шеф у себя? — бросил он новой помощнице (и когда Макс успевает их менять?).

— Да, но…

— Я Закревский! — объявил он, будто это что-то объясняло, и толкнул дверь в кабинет.

— Он — Закревский! — подтвердила Санька, торчавшая в приемной.

— Привет! — бросил Вересов появившемуся на пороге Ярославу.

— Бить будете? — хитровато спросил тот, закрывая за собой дверь.

— Охота была руки марать! — рассмеялся Макс и кивнул на кресло. — Ну и что это был за финт ушами?

— Надо было, — пожал Слава плечами. — Если считаешь нужным, увольняй. Повышай безработицу в стране.

— Пока не буду, — Вересов махнул рукой, — живи. Давай лучше кофе где-нибудь выпьем. Обсудим кое-что.

— Ну пошли, — криво усмехнулся Закревский.

После последнего их совместного с Максом «кофе», он вляпался по уши в Каргиных. И потом просиживал за этим самым столиком, ожидая Нику. Кофейный роман. В то время как она сама едва ли считала происходящее романом.

Механически помешивая сахар, Закревский отвлеченно думал, что пора возвращаться к работе. В этот месяц, валяясь в Житомире в доме родителей с пневмонией, он учился считать, что есть вещи важнее рыжей (если она еще рыжая) занозы в заднице. Получалось плохо. Возвращение вышло невеселым. Более того, теперь в нем поселилась дикая и нелогичная уверенность в том, что самое важное — это и есть она.

— Давай к делу, — попросил он Макса, глядя на снующую между столиками официантку. — Надо же как-то восстанавливать твое доверие.

— Уверен? — Вересов глянул на Ярослава. — Тогда забирай к чертям своего Каргина!

Слава поперхнулся, делая глоток. И несколько капель окрасили коричневым цветом белую рубашку.

— Иди к черту! — рявкнул он.

— Ну некогда мне им заниматься! Там немного осталось. Пара-тройка слушаний — как пойдет. А он тебе и гонорар приличный выписал.

— Какой еще гонорар, Вересов! Я его кинул! — процедил сквозь зубы Слава, позабыв про свой кофе.

— Зато жена его отказалась от всех своих материальных требований. Каргин на радостях и не поскупился. Потому получай свое, честно заработанное, — усмехнулся Макс.

— Как отказалась? — тупо переспросил Закревский.

— Как обычно. Полностью.

Теперь Закревский забыл не только про кофе.

Значит, Вероника Каргина сдулась. Дожал. Дожал все-таки. Когда? На той чертовой встрече, которую он велел назначить Саньке? Согласилась на его условия? Продалась, как Каргин и говорил?

Нет.

Чушь.

Иначе зачем ему еще адвокат.

Значит, что-то упустил.

Он напряженно смотрел на Вересова, будто ожидая, что тот еще что-то скажет, но эта сволочь молчала, делая глоток кофе.

— То есть их так и не развели? — осведомился Закревский. — Дай угадаю! Клиент желает сохранить семью?

— Крайне озабочен этим вопросом. Получил месяц на примирение. Слушание на следующей неделе.

— Твою ж мать… — хрипло выдохнул Слава. — Что за идиотка! Там же еще квартира… Она сама от всего отказалась? На нее не давили?

Макс удивленно взглянул на Закревского.

— Ну я точно нет. Про Каргина не знаю. Ты чего?

— А того… что! — сорвался, в конце концов, Слава, вскочив со стула и потянувшись к вешалке за пальто. — Пусть Каргин засунет свой сраный гонорар в задницу. Она сама отказалась. Я ни при чем.