Страница 8 из 46
— Ты думаешь, это прилично? — спросила старшая сестра, кивая на отражение Юны.
Девушка, пожав плечами, крутнулась перед зеркалом так, чтобы многослойные юбки из серого газа красиво разлетелись, показав ножки, обвитые шипастыми ветвями черной игольницы вместо ремешков. На шипы Юна додумалась насадить красные ягодки арги, будто капельки крови, алый сок попятнал ступни.
— Я знаю, что выглядит странно. Но это самые мои любимые туфельки, а их никто не купит. Они тоже заслуживают постучать по бальному паркету...
— А какая в них магия?
— Не знаю. Наверное, какая-то темная...
«Я не человек» — то ли с горечью, то ли с радостью в который раз подумала Юна, рассматриватия себя. Треугольное лицо с огромными застывшими глазами, почти карикатурно длинная шея, похожая на белый стебель, согнувшийся под тяжестью цветка-головы. Волосы тонкие, как паутина, каштановые с медным отливом, сниспадают по спине густой вьющейся гривой. Неправдопдобно-хрупкие пальцы, в мозолях и ранках от занятий недевичьим ремеслом. Корсет почти болтается на ребрах, слишком широкий для Юниной талии. Утопить бы его в кружевный оборках, сменить серый цвет на более яркий... Но Юна будто нарочно выбрала наряд, каждой деталью подчеркивающий ее нечеловеность и теперь молча ужасалась.
Нинель била отца полотенцем:
— Ты пил? Я слышу — пил, пил, скотина! Вот я тебе! Вот, получай! Как теперь в таком виде перед такими господами... У-ууу!
— Из-за папы не поедем на бал? — спросила младшенькая, быстро-быстро моргая, будто готовясь зареветь. Вообще-то тринадцать лет — слишком рано для появления девушки в свете, но все прекрасно понимали, что, возможно, это их единственный в жизни выезд в высшее общество, поэтому никто не стал лишать Лиру такого удовольствия. Белокурая, пухленькая, вся в бледно-розовом, она казалась сбежавшим с новогодней открытки ангелочком.
— Поедем даже без папы! — свирепо сказала старшая. Голубой корсет, украшенный шелковыми бантами, грозит треснуть на груди, мощные кулаки в кружевных тоненьких перчатках угрожающе рассекают воздух, ярко-алые губы поджаты. Юна вовремя отняла у нее свеклу, которой сестра собиралась щедро измазать уста и щеки, взамен торжественно подарив коробочку карминной помады. Нила умудрилась за один раз вымазать всю коробочку, измазюкав и щеки, и шею, и уши по принципу «чем больше, тем лучше». Юне так и не удалось убедить ее хоть немного стереть румянец, Нила осталась в убеждении, что бледнокожий задохлик Юна ей завидует.
Наконец за ними приехал извозчик, старый папин приятель, тут же начал громко изумляться, что вот когда-то жили по-соседству, курили трубку вечерком на крылечке, а теперь он везет их, как настоящих господ, на бал у самого губернатора... Не замолвите ли там, среди знатных, словечко за бедного соседа? Мачеха с Нилой смешно важничали, говорили нарочно неохотно, жеманно, подчернуто не глядя даже на старого знакомого: «Да-а, личное приглашение госпожи губернаторши... Она очень ценит наше общество, знаете ли...»
— Эти люди должны знать свое место. Видали, как я с ним? Ишь, ты словечко! Приятель он нам, ишь ты, с кем себя сравнивает! — ворчала Нинель негромко, когда все уже уселись.
— Он хороший мужик, не трогай! — возмутился отец. — Всегда поможет, а из твоих этих знатных кто выручит, когда беда придет?
— На чарку когда не хватает, выручит! Хороший мужик! Лапоть необтесанный! Это он тебя подпоил?! — завопила новоявленная приятельница губернаторши и едва не вцепилась отцу в физиономию.
— Вы носы-то не задирайте, — не утерпела Юна. — Извозчики — это как раз ваш круг, а на балу вы будете посмещищем, готовьтесь. Хотя бы тихо себя ведите, незаметно.
— Ха! Чего это я должна тихо? Это над тобой они смеются, а что — ты им не ровня! Посмотри на свои руки! Прислуга, башмачница, ха-ха! А мы с Нилочкой госпожи, наши ручки белые, чистые, ремеслом не запятнаны, на коленях не корячимся, ноги всяким покупателям измеряя!
Да мне, если уж по-правде говорить, стыдно появляться перед губернаторшей в твоем обществе... Это же дочек скомпрометирует, сестры башмачницы...
— И дочери башмачника! — рыкнул отец. Он редко злился, но сейчас аж покраснел от гнева. — Я горжусь своим ремеслом, и дочкой горжусь!
— Не забывайте, что это роскошное платье куплено для вас на мои деньги, а вы пришли в дом отца с одной ржавой сковородкой, нахлебница и бездельница, — добавила Юна.
— Прекрати. Она все-таки твоя мать, — велел отец.
— Эта хрю-хрю мне не мать. И сегодняшняя ночь покажет ей, кто она в глазах господ... Впрочем, она так тупа, что, когда над ней будут смеяться, ей, чего доброго, покажется, что ей аплодируют...
— Ты слышишь, что она говорит?! Ты слышишь, как она меня оскорбляет?! Заткни рот своей уродине! — взвыла Нинель.
— Не обижай маму! — Нила больно ущипнула Юну за руку.
— Юна, не смей! Извинись немедленно!
— Извиняюсь, отец, за свою глупость! И зачем я только выпросила у губернаторши это приглашение? Больше никогда!
— Эй, не ссорьтесь там! Мы прибыли! — крикнул извозчик.
***
От крыльца к пятачку, на котором останавливались экипажи, была протянута ковровая дорожка, чтобы нежные туфельки дам не касались снега. Вокруг особняка светло, как днем — блеск множества зажженных люстр щедро выплескивался сквозь все окна. Младшая сестра зачарованно открыла рот, старшая от волнения едва не упала и даже мачеха заметно нервничала. Отец то и дело поправлял воротничок. Они поднялись на крыльцо, где лакеи в красно-зеленых ливреях встречали гостей поклонами, и дальше Юна уверенно повела свое семейство по парадной лестнице к широко распахнутым дверям бальной залы. Очередной лакей громко обьявил их имена. Губернаторская чета лично встречала каждого гостя. Губернатор, кряжистый седовласый мужчина в военной форме был намного старше своей маленькой суетливой супруги. Юна с удовлетворением заметила выглядывающие из приподнятого лилового подола платья губернаторши свои туфельки. Подчеркнуто-миниатюрная ножка стоит на скользком паркете одновременно и изящно, и твердо, золотым кокетством роскоши поблескивают розочки.