Страница 7 из 56
— Нет, мамочка. Мы не из-за наркотиков были там, я клянусь тебе! Мина встречалась с кем-то для статьи в газете. Я не на таблетках! Я не собиралась что-то принимать или покупать. Я чиста! Результаты анализов из больницы чисты! Уже пять с половиной месяцев!
— Прекращай свои игры, Софи. Твоя лучшая подруга умерла! Она мертва! На ее месте могла быть ты! — Она бросает кроссовку через комнату. Та попадает в дальнюю стену и настолько пугает меня, что колени слабеют. Я падаю на пол, укрываю голову руками, горло сжимает страх.
— Господи, милая. Мне жаль, боже, прости. — Мамино лицо — воплощение раскаяния, она опускается на пол рядом со мной, берет мое лицо в ладони. — Прости, — повторяет она. Извиняется она не просто за брошенную обувь.
Я изо всех сил пытаюсь дышать, не могу находиться к ней так близко. Отталкиваю ее, отодвигаюсь, пока не упираюсь в стену. Присев рядом со шкафом, она испуганно смотрит на меня.
— Софи, прошу, расскажи мне правду. Все будет хорошо. Только расскажи. Мне нужно знать, только так я смогу уберечь тебя от неприятностей. Тебе станет лучше, милая.
— Я не лгу.
— Нет, лжешь, — отрицает она, ее голос так и сочится льдом. Она выпрямляется, вставая прямо передо мной. — Я не позволю тебе губить себя. Ты останешься чистой, даже если мне придется запереть тебя.
Она кромсает остатки моей наивности. Теперь ее кусочки валяются на полу вместе с моей жизнью. Мама разрывает все, что еще осталось целым, полная решимости найти таблетки, поймать меня на лжи — что угодно, лишь бы подтвердить правоту Кайла и детективов.
Она ничего не находит. Потому что и находить-то нечего.
Но это не имеет никакого значения: слова Кайла, таблетки в моей куртке, их достаточно, чтобы убедить любого. Даже ее. Особенно ее.
Через две недели она отсылает меня в Центр.
7
СЕЙЧАС (ИЮНЬ)
— Ты серьезно, Софи? — Кайл складывает руки на накаченной груди, переводя взгляд со спрея на дверь и обратно. — Да ты тронулась. Опусти, себе же хуже сделаешь. Вентиляция здесь отстойная.
Да, наверное он прав. Но я по-прежнему направляю баллончик на него.
— Ты солгал полицейским о том, почему мы с Миной были на Поинте. Невиновные люди, которые хотят, чтобы поймали убийцу их девушки, так не поступают.
Он недоуменно смотрит на меня.
— Ты думаешь, что я имею к этому отношение? Издеваешься? Я любил ее. — Его голос дрожит. — Мина мертва, и это твоя вина. Если бы ты так не увлекалась наркотой, она была бы жива.
Крепче сжимаю баллон.
— Раз уж она так тебе небезразлична, скажи, почему солгал.
Кто-то барабанит в дверь. Я вздрагиваю и роняю баллон. Тот катится по полу, и Кайл пользуется моментом и отпрыгивает к выходу.
— Я не остановлюсь, — предупреждаю его, пока он мыкается с замком.
— Да пошла ты, Соф. Мне нечего скрывать.
Дверь захлопывается за ним. Мне слышны голоса снаружи, обрывки разговора, слова Кайла «Не ходите туда, парни», а затем воцаряется тишина.
Прижимаю руку к сердцу, словно это может успокоить его. Пальцами чувствую бугристые шрамы, оставшиеся от операций после аварии.
Поднимаю спрей с пола, убираю в сумку и шагаю на выход. Сейчас Кайл уже явно свалил куда подальше. Наверняка разносит новости, что Софи Уинтерс вернулась домой, да еще более чокнутая, чем прежде.
У двери кто-то стоит, когда я открываю ее. Почти врезаюсь в его грудь, отступаю назад, спотыкаюсь и подворачиваю больную ногу. Меня удерживает чья-то рука, и даже без единого взгляда я понимаю, кто передо мной.
Ужас окутывает меня, липкий и вязкий. Я не готова к такому. Я избегала мыслей об этом моменте многие месяцы.
Не могу находиться рядом с ним.
Но не могу и уйти.
Только не снова.
— Трев, — все же решаюсь сказать.
Брат Мины глядит на меня в ответ, высокий и такой привычный. Заставляю себя смотреть ему в глаза.
Глаза, так похожие на ее.
8
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ)
Прошло четыре дня. А казалось, что больше. Или меньше.
Родители порхают поблизости безмолвными стражниками. Они планируют. Готовятся к войне со мной. Как только до мамы доходит, что я не собираюсь говорить полиции то, что они хотят, она переходит в режим юриста. Она все время кому-то названивает, а папа ходит туда-сюда по дому, поднимается по лестнице, потом снова спускается, ходит по коридорам, пока я не убеждаюсь, что он уже себе дорожки прорыл.
Мама пытается оградить меня от колонии для малолетних. Флакон с Окси, который нашли в моей куртке, не то чтобы очень, но может навлечь на меня неприятности — если бы у мамы не было столько друзей в нужных организациях.
Она старается спасти меня, как спасает всегда.
Она не думает, что помогла и первый раз, но так и было. Она отправила меня к Мейси.
Дни проходят под цокот маминых каблуков и стук папиных шагов. Он каждый раз вскрывает мою дверь, когда видит ее закрытой — так, на всякий случай. Но дни не так уж и плохи.
Ночи намного хуже.
Каждый раз, как закрываю глаза, я снова на Букер Поинт.
Поэтому я держу глаза открытыми. Не сплю. Напиваюсь кофе. Бодрствую.
Так не может продолжаться.
Мне нужно принять что-нибудь. Внутри все зудит, голос в голове игриво шепчет: «Тебе станет лучше». Какие-то части тела начинает колоть так, словно кровь хлынула потоком в онемевшую ногу.
Я игнорирую.
И дышу.
Пять месяцев. Три недели. Пять дней.
Два ночи, и не сплю я одна. Сижу, завернувшись в одеяло, на подоконнике в столовой. Осматриваю двор, словно ожидаю того человека в маске, что он придет закончить начатое.
Колеблюсь между ужасом и надеждой, что именно это и произойдет. Смертельная прогулка по канату у купола, и я не уверена, хочу упасть или же быть спасенной.
Мне нужно все закончить.
От мыслей меня отвлекает свет, льющийся из старенького дома на дубе в глубине моего сада. Я выхожу наружу, босиком шагаю через двор. Веревочная лестница вся потрепанная, и подниматься с больной ногой по ней тяжело, но я справляюсь.
Внутри, спиной к стене и поджав колени, сидит Трев. Его темные волнистые волосы спутаны. Под глазами круги. Он тоже не может уснуть.
Конечно не может.
Его пальцы снова и снова проводят по пятну на полу. Когда поднимаюсь, вижу, что это доска, где Мина вырезала наши с ней имена.
— Похороны в пятницу, — говорит он.
— Знаю.
— Мама... — Он замолкает и проглатывает ком в горле. Его серые глаза — так похожие на ее, что больно в них смотреть, словно она рядом, но это не так — блестят от непролитых слез. — Мне пришлось самому идти в похоронное бюро. Мама просто не смогла с этим справиться. Так что я сидел и слушал, как тот парень заливает про музыку и цветы, и чем должен быть оббит гроб, бархатом или атласом. Но мог думать лишь о том, что Мина боялась темноты, и как странно, что я позволю им опустить ее в землю. — Он напряженно усмехается, и это ужасно слышать. — Самое глупое, что ты от меня слышала, наверное, да?
— Нет. — Я хватаю его руку, крепче сжимая, когда он пытается ее вырвать. — Нет, это не глупо. Помнишь тот ее ночник с Снупи?
— Ты его еще мячом разбила. — Он почти улыбается воспоминанию.
— А ты меня прикрыл. Она не разговаривала с тобой потом неделю, но ты не сознался.
— Ну, кто-то же должен был за тобой приглядывать. — Он смотрит в окно, куда угодно, но не на меня. — Все пытаюсь представлять. Как все произошло. На что это было похоже. Было ли это быстро. Было ли ей больно. — Теперь он поворачивается лицом ко мне, полная эмоций открытая книга, желающая, чтобы я залила своей кровью все его страницы. — Ей было больно?
— Трев, пожалуйста, не начинай. — Мой голос надламывается. Хочу выбраться отсюда. Не могу об этом думать. Пытаюсь вырваться, но теперь он меня держит.
— Ненавижу тебя, — бросает он почти будничным тоном. Но взгляд его глаз — он превращает его слова в путанный комок лжи и правды, давящий на меня и такой знакомый. — Ненавижу, что выжила ты. Ненавижу то облегчение, что испытал сам, когда услышал, что ты в порядке. Я просто... ненавижу тебя.