Страница 31 из 56
Он знает.
Божебожебоже, слишком поздно, уже слишком поздно.
— Ты любила Мину? — Он требует ответ, но я слышу в его голосе страх. — А она тебя любила?
Хотела бы я знать ответ на последний вопрос.
— Кайл тебе рассказал.
— Господи боже, — выдыхает Трев, и я осознаю, что Кайл ничего не говорил — вместо этого я только что подтвердила страх, сидевший глубоко внутри разума Трева.
Он заметно бледнеет, это видно даже под насыщенным летним загаром. Для поддержки он льнет к двери всем телом. Даже жаль, что этот разговор не состоялся в гостиной, там бы он смог присесть на диван — как, собственно, и я. Мои ноги дрожат, ладони липкие от пота.
— Господи боже, — повторяет он, качая головой, глядя перед собой, словно меня здесь нет. — Все это время... — Он переводит на меня глаза. — Почему ты никогда мне не говорила?
— Тебя это не касалось.
— Не касалось... — Из него вырывается недоверчивый смешок. — Ты же знала, что я люблю тебя. Не считаешь, что можно было и упомянуть, что парни тебе не нравятся? Все это время я убеждал себя, что тебе нужно... — Он затихает. — Ладно. Не важно. Больше не важно. — Он качает головой и отворачивается, собираясь открыть дверь.
— Эй. — Я ловлю его за руку.
Зря я к нему прикоснулась. Это сразу же становится ясно. Теперь нет никакого оправдания. Не списать на шок после смерти Мины. На пьяную ночь и тонкую рубашку.
Только он и я. Последние двое. Из всех людей только он тоскует по ней так же, как я, с кем у нас общие воспоминания о ней, чья любовь ко мне совсем противоположна ее: открытая и непоколебимая.
Он не шевелится. Не может, потому приходится мне. Ради нас обоих.
— Это не изменится, — уверенно говорю я. — Ты и я. Это химия. Или называй как хочешь. У нас с тобой своя история... Ничего не изменилось, Трев. Обещаю.
— Но ты по девочкам.
— Я не лесбиянка; я би. Это разные вещи.
— А Мина?
Мое молчание говорит само за себя, и он молчит тоже.
— Это была Мина, все это время?
Единственное, что я могу ему сейчас дать, — горькую правду. Ту, что перепишет все его воспоминания — о нем и мне, о ней и мне, о них двоих, о нас троих.
— Это всегда будет Мина.
40
ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ)
Туалетная комната пуста. Мина стоит у зеркал, роясь в косметичке.
Меня переполняют эмоции.
А она даже не смотрит на меня. Просто начинает мазать блеском губы, будто мы только для этого и пришли сюда.
— Какого черта ты творишь? — вопрошаю я.
— Подкрашиваю губы, — отвечает она. — Не слишком темный для меня, как считаешь?
— Мина!
Она вздрагивает. Тюбик выпадает из ее рук на коричневый кафельный пол. Она находит в зеркале мои глаза, а после отводит взгляд.
— Что ты творишь? — спрашиваю снова.
— Ничего, — бормочет она.
— Ничего? Ты пытаешься свести меня с Тревом.
— И что такого? — вопрос быстрый и оборонительный, словно я оскорбила ее брата. — Трев милый, и хороший, и честный. Он будет отличным бойфрендом.
— Он — Трев, — говорю я, как будто это все объяснит.
— Он любит тебя, сама же знаешь.
Конечно я знаю. И потому-то все, что она делает, кажется таким неправильным. Она не настолько глупа — но именно настолько сообразительна. Если я буду с Тревом, то стану неприкосновенной, и это убережет ее от пересечения любых границ. Это единственное, что остановит ее. Остановит нас.
Мне хочется накричать на нее. Хочется попросить у Трева прощения, потому что между нами могло бы что-то быть, не уничтожь меня Мина для других людей. Хочется сбежать отсюда, хлопнув дверью с такой силой, чтобы пошли трещины.
Хочется прижать ее к раковине и попробовать на вкус ее ключицы.
— Зачем ты так поступаешь? — Делаю к ней шаг, а она отступает назад, но я иду вперед, пока ее лопатки не упираются в зеркало. То, что я выше Мины, становится моим преимуществом. Я пересекла ее личное пространство и не собираюсь отступать. Никогда прежде не была такой напористой. Инициатива всегда исходила от парней, но сейчас все меняется. Я изменилась. Теперь я могу что угодно. Я могу стать кем угодно.
Я могу провести тыльной стороной пальчика по нежной коже ее шеи, заставляя издать звук, от которого начнет тянуть низ живота.
Что я и делаю.
— Софи. — Это предупреждение, на издыхании. — Я просто... хочу, чтобы все вернулось на свои места.
— Не выйдет, — шепчу я.
Она облизывает губы.
— Нам нельзя.
— Можно.
— Но Трев... — Она затихает. — Моя мама. Все. Не получится. Ты и я — это неправильно. Ты и Трев — правильно. Естественно. Все этого ждут. Я пытаюсь помочь.
— Ты пытаешься спрятаться.
— Я так хочу.
— А я говорю, что это не обязательно.
Она вырывается из моей ловушки.
— Обязательно! — выпаливает она. — Что, считаешь, все будет прекрасно, если я признаюсь маме, что я лесбиянка? Да она соберет толпу священников и начнет молиться. Как думаешь, что почувствует Трев, когда поймет, что девушка, которую он любит, спуталась с его младшей сестренкой? А в школе — помнишь, что случилось с Холли Джейкобс? Хочешь на своей машине ЛЕСБА огромными буквами? Потому что именно это нас и ждет, Соф. Прятаться — безопасно. Выбрать Трева — безопасно.
Слезы наполняют мои глаза, катятся по щекам. Что бы я ни сказала, ее не переубедить. Мы не живем в большом городе. Семья Мины не из тех, что принимают подобное со спокойствием. Она права, ее мать позовет священника. А Трев... что бы ни случилось, больно всегда будет Треву.
Ее не переубедить. За годы своей любви я ее изучила. Ненавижу, что она загнала себя в ловушку и тянет меня за собой.
— Трев тебя любит, — произносит она в пугающей тишине, что повисла между нами. — Он тебе подходит.
— И я люблю Трева, — говорю я. — Настолько, что не могу так с ним поступить. Не могу использовать его как ширму лишь потому, что это безопасно, или из-за твоего желания.
— Будь умнее, Софи, — в ее голосе больше угрозы, нежели мольбы. Раньше такого не было. — Выбери его.
Я отхожу от нее — это почти легко, будто мною кто-то управляет, — но оборачиваюсь, едва дойдя до выхода. Она стоит у зеркала, наблюдая за мной в отражении, и я ловлю ее взгляд.
— Я выберу тебя. Неважно, насколько это трудно. Неважно, что скажут люди. Всякий раз я выберу тебя. Пора и тебе сделать этот выбор.
Закрывая за собой дверь, я слышу, как она плачет.
41
СЕЙЧАС (ИЮНЬ)
Трев подпирает спиной дверь, длительное время храня молчание.
Нам обоим больше нечего сказать.
Слов уже не осталось.
Только наконец открывшаяся правда. Ее бремя накрывает его, разрушая изнутри. Ненавижу себя за то, что так поступила, что причинила ему такую боль, но в то же время мне становится легче.
Он — все, что у меня осталось, мой друг по умолчанию. Безмолвное, стабильное присутствие которого в моей жизни не дает мне пропасть. Я столько раз пользовалась этой стабильностью, что не могу прекратить даже сейчас, и от этого на душе еще отвратнее.
Он резко возвращается к жизни, словно правда, которую я в него бросила, его заморозила. Он выпрямляется и начинает быстро говорить, стаккато срывается с напряженных губ:
— Если наркотики не причем, мне нужно рассказать маме. Полиция...
— Нет, ни за что.
— Но если ты считаешь, что у тебя есть зацепка...
— Ничего у меня нет, — перебиваю я. — Только записи Мины по нераскрытому делу трехлетней давности. У меня нет доказательств того, что ей угрожали. Я не могу пойти к детективу Джеймсу и типа: «Здрасьте, вот вам прорыв в расследовании, которому, по-вашему, я препятствую».
— Но если Кайл объяснит, что лжесвидетельствовал, то они обязаны тебе поверить.
— Черта с два. Там обнаружили наркотики. На пузырьке были мои отпечатки пальцев. Пока делом руководит детектив Джеймс, я лгунья, которая покрывает своего дилера. И какие-то заметки Мины по делу Джеки вряд ли что-то изменят. Но очень поможет выяснение, кто же угрожал Мине. Кто бы ни избавился от Джеки, он же убил и Мину — и я найду его.