Страница 52 из 70
Я хочу подразнить его, а заодно снизить градус растущего во мне дикого отчаяния. Я шепчу, с трудом справляясь с голосом, на одном дыхании: «Не торопись. Мне не надоедает за этим наблюдать.»
Четыре пуговки. Пять. А затем шесть. Пока он не расстегивает мою рубашку нараспашку и наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в ямочку на шее. Между грудей. В середину живота. И прямо по центру моих разведенных ног. Четыре поцелуя, после чего он проводит носом у меня между ног.
— Мне тоже не надоедает быть с тобой, Рейчел.
Я вспоминаю, как смущалась раньше. В этот раз, когда он проводит языком по моему клитору, я стону и расставляю ноги шире, приподнимая бедра вверх, пока шепчу «Малкольм, Малкольм, Малкольм...»
— Хмм, — бормочу я час спустя, когда он покусывает мое ухо, пока я возвращаюсь к реальности после недолгого сна в каюте.
— Твое ушко, — говорит он хрипло прямо в объект своего гастрономического внимания. — Я пристрастился к нему, а еще оно идеально подходит ко второму твоему ушку.
Я потягиваюсь, улыбаясь, а он отстраняется, смотря вниз, наблюдая за мной.
— Мне очень нравится здесь, на твоей яхте, тут так тихо, — говорю я, проводя пальцами по его загорелой груди.
— Я никогда не бываю здесь один. Слишком тихо. Слишком хорошо слышу свои мысли. — он хмурится, пока встает с кровати и идет к одежде. Все еще сонная, я перекатываюсь на свою половину кровати, уставившись на его невероятно завораживающую физическую форму, пока он натягивает брюки. — Ты счастлива, работая в «Эдже»?
Окончательно проснувшись, я сажусь, с одной только простынью вокруг груди, и шарю по кровати в поисках своего белья.
— Почему ты спрашиваешь?
— Ходят слухи, что его дни сочтены.
Сент просовывает руки в рукава, оценивая мою реакцию, пока застегивает пуговицы.
— Надеюсь, что нет. Мне очень нравится «Эдж».
Каким-то чудом мне удается найти свои трусики и лифчик, и приходится сбросить простынь, чтобы одеться.
— А что? Ты рискнул замахнуться на издательское дело...? — спрашиваю я в страхе.
Молча он заправляет рубашку в брюки, застегивает ремень и становится Малкольмом Сентом прямо на моих глазах.
— Нет, я не покупаю журнал, не вижу в этом финансового смысла. Бизнес требует времени и дальновидности. Меня не увлекает восстановление действующего предприятия, — мгновение он смотрит на меня. — Ты мечтаешь о владении собственным делом?
— Нет, я хочу писать. Хочу зарабатывать достаточно, чтобы много писать. Больше, чем много.
Он улыбается.
— Ты такая малышка. Меня возбуждает мысль о том, как эти маленькие ручки печатают твои большие идеи.
Мне льстит сам факт того, что он думает обо мне.
Он наблюдает за тем, как я одеваюсь.
— Значит ты видишь свое будущее в этом журнале, даже если у тебя есть огромный выбор возможностей? — спрашивает он.
Я захвачена врасплох. Зерно сомнения посеяно, словно крошечная, приносящая дискомфорт булавка в животе. Я тщательно обдумываю свой ответ.
— Думаю... в целом, мое идеальное будущее - это чувствовать себя в безопасности в плане карьеры, да и вообще в жизни. Хочу, чтобы моя мама была и чувствовала себя в безопасности, а если я еще и в городе смогу повлиять на безопасность, это вообще будет мечта. Вот о такого рода вещах я хочу писать. Но такая журналистика требует времени, а в «Эдж» я получила больше возможностей, чем где-либо еще. Я чувствую себя каким-то образом привязанной к этому месту. Если оно продолжит развиваться, и я смогу развиваться вместе с ним в правильном направлении, это тоже было бы мечтой, правда, — признаю я.
Сент подходит, садится на кровать и наклоняется вперед, его лицо напряжено.
— Что, например, ты бы хотела сделать для города? В чем заключается твоя идея? — Своей большой рукой он убирает волосы у меня со лба, всматриваясь в лицо.
— Не знаю. Перемены не наступят, без существенных коллективных усилий, если только ты не очень влиятелен.
Уголки его губ вздрагивают, а в глазах вспыхивает хищный огонек, который не перестает меня восхищать.
— Ты спишь с очень влиятельным мужчиной.
Я кусаю губу.
— Да, да, так и есть, — я смеюсь, чувствуя, как щеки заливаются румянцем. Он кладет ладони по обе стороны моего лица, и снова я подаюсь ему навстречу, желая его прикосновений. — Ты не такой, каким я тебя представляла, а у меня ведь очень хорошее живое воображение, — шепчу я.
— Это от того, что ты вся создана только из хорошего. А я — результат влияния плохих вещей.
— Ну уж нет, — я смеюсь, а он нет. Он молчит. — Мы все - результат как хорошего, так и плохого.
— Так ли это? — он снова изучающе смотрит на меня. — Что ты видишь во мне?
Я хмурюсь.
— В каком смысле?
— Я не простой человек, со мной нелегко справится, кто-то даже скажет, что я отказываюсь подчиняться. У меня никогда не было серьезных отношений, не было раньше и я не думаю, что будет. Тебе не нужны мои деньги, ты не хочешь быть со мной… не так, как остальные. Ты и спать со мной не хотела. А потом пришла ко мне, словно ища у меня защиты, и мне захотелось быть мужчиной, который сможет это тебе дать.
Я молча смотрю на него.
Он всегда говорил, что я привожу его в замешательство, и прямо сейчас он выглядит настолько сбитым с толку, что это и меня приводит в смятение.
— Малкольм, — начинаю я, но что я могу сказать? Так много правды, но, расскажи я все, он бы решил, что все было ложью. Внезапно одна только мысль об этом ломает меня.
— Когда моей маме поставили диагноз... — он замолкает на мгновение. — Я пообещал, что всегда поддержу ее. Всегда буду рядом. Ей давали два года. У нее все еще оставалось полтора года... — он снова замолкает, но так и не отводит от меня взгляд. — Она не хотела, чтобы я знал, что лейкемия вернулась. И когда оставались часы, мой отец запретил кому-либо говорить мне. Он считал, что я должен быть наказан за то, что уехал из страны на день рождения Тахо.
Я чувствую, как кровь отхлынула у меня от лица.
— Так что, видишь? Я не особо хорошо исполняю обещания. Но к твоим намерениям я отнесусь серьезно, как к своим собственным.
— Мне так жаль. Я... когда моего отца не стало, я была слишком юна. И все равно мне порой снятся кошмары о том, как он умер в одиночестве.
Мы смотрим друг на друга.
— Умирая, она звала меня.
Он отводит взгляд, потом встает, направляясь к телефону и другим вещам, его челюсть сжата.
— Она знала, что ты любишь ее, — шепчу я.
— Думаешь?
— Женщины такое знают. Моя мама говорила... она знала задолго до того, как отец и сам понял, что он ее любит. Женщины такое знают. Мужчины не созданы для таких нюансов и тонкостей, вас надо по башке стукнуть, чтобы дошло, а любовь иногда прокрадывается внутрь, даже если все окна и двери плотно захлопнуты, — он смотрит на меня, не отводя глаз, и я продолжаю, — все рождаются с любовью к своим родителям.
— С возрастом ты переростаешь эту любовь. В любви нет смысла. Искренность и преданность — вот, что остается с тобой.
Утратив дар речи, я не уверена, что удивило меня сильнее - его слова или будничный тон, которым он их произнес, что лишь наглядно продемонстрировало, насколько он на самом деле сентиментален.
Но особенно меня поражает тот факт, что он не верит в любовь, ни в какую из ее проявлений.
Я опускаю голову, чтобы скрыть, насколько уязвленной я себя чувствую, что, я уверена, он смог бы увидеть в моих глазах. От эмоций у меня перехватывает дыхание.
А ведь у нас с Сентом столько общего. Мы любим работать. Мы тяжело трудимся, лишь иногда позволяя себе отвлечься. Мы амбициозны, возможно, слегка замкнуты. Я тоже считала, что не верю в любовь, во всю ту романтику, которую так любит Уинн. Так почему же я резко поменяла свое мнение по этому поводу?
Я одеваюсь, не в состоянии снова взглянуть на него.