Страница 11 из 15
Песня заканчивается, и я громко аплодирую вместе со всеми. Я смотрю в конец ряда и вижу самодовольную Мать и скучающего Отца. Карнелиан как всегда угрюмая, но ее компаньон хмурится даже больше, что странно.
Суррогат протягивает руку, чтобы перевернуть страницу на другое произведение, и немного морщится. Она начинает следующую песню, и что-то явно не так — кажется, она потеет, и ее губы плотно сжаты. Внезапно ее смычок с визгом съезжает по струнам и падает на пол. Она с ужасом смотрит на свои колени.
Виолончель падает с неприятным звуком, и все подскакивают. Теперь мы можем видеть, почему она запнулась.
Через ее платье просочилась ярко-красная кровь, и она продолжает идти, стекая по ее подолу и капая на пол. У нее все руки в крови. Я вижу, как ее губы двигаются, и думаю, что это «помогите». Я не раздумывая встаю. Она падает, и, прежде чем я успеваю что-то сделать, из-за кулис появляется белое пятно.
Люсьен ловит ее, прежде чем она падает на землю.
— Приведите доктора! — кричит он. Женщины начинают кричать, все в замешательстве.
— Что происходит? — спрашивает Корал.
Я не знаю. Что происходит?
Мать вбегает на сцену, за ней Курфюрст, и я спешу за ними, пока вокруг меня образуется толпа. Я слышу стоны суррогата, когда Люсьен мягко укладывает ее. На сцене лужа крови, и ее подол больше красный, чем зеленый. Мать в ужасе.
— Доктор в Банке, — говорит она.
Получается, суррогат может умереть. Я знаю, что суррогатов постоянно убивают, но одно, когда знаешь, а другое, когда сам видишь.
— Мы немедленно отправим кого-нибудь, — говорит Курфюст.
— Нет времени, нам нужно остановить кровотечение. — Люсьен в ярости. В его спокойном внешнем виде, который он так хорошо поддерживает, появилась брешь, и в ней я вижу абсолютную панику и страх. И я осознаю, что Люсьен любит это девушку.
— Моя госпожа, где ваш медицинский кабинет? — спрашивает он. Мать молча смотрит. Никогда не видел ее такой растерянной. — Госпожа!
Она очнулась. — Сюда, — говорит она.
Люсьен осторожно поднимает девушку, словно она стеклянная, и несет ее мимо Матери, мимо меня сквозь толпу знати, которая выглядит одновременно шокированной таким поворотом событий и жаждущей распространить новости о Кровавой Помолвке Гарнета.
Затем Люсьен, Мать и девушка исчезают из зала. Отец выглядит пораженным.
— Что же, — говорит он, хлопая мне по плечу, — нам нужно…
Он кивает на всех гостей.
— Я это сделаю, — ворчу я, потому что Отец может быть таким бесполезным на светских мероприятиях.
— Дамы и господа, — призываю я, и в зале наступает молчание. — Премного благодарен за ваш визит на мою помолвку. Приношу извинения за прерывание торжества, но очевидно, что суррогат моей матери нездоров. Нашей семье необходимо уединение.
— Конечно, — говорит Курфюрстина, которую с виду поворот событий вечера не особенно расстроил. Затем она обращается к залу, будто это ее дом и ее вечеринка. — Давайте покинем Графиню с миром и надеждой, что ее суррогат переживет эту ночь. Я слишком хорошо знаю, что такое потеря суррогата, и я не пожелала бы этого никому из королевской семьи.
Данное заявление смехотворно по нескольким причинам — во-первых, она не совсем королевская семья, и, во-вторых, она точно пожелала бы смерти суррогата такому конкурентному Дому, как наш. Но это заставляет всех уйти, и за это я благодарен.
— Мне остаться? — спрашивает Корал, схватив меня за локоть.
— Что? — говорю я— Нет. — Затем, осознавая, что это прозвучало грубее, чем я хотел, добавляю, — Тебе следует пойти домой со своей матерью. Я… сообщу о состоянии суррогата завтра. — Я улыбаюсь для верности.
— О. Да, конечно, — Она улыбается мне, когда подходит Леди Пера, чтобы забрать ее.
Концертный зал медленно пустеет. Не знаю, должен ли я стоять у дверей и всех провожать, но у меня нет сил, и в чем смысл иметь бунтарскую репутацию, если я не могу ей хорошенько воспользоваться, когда нужно?
Я в одиночестве стою на сцене. Кровь суррогата разливается по начищенному полу, окружая ее виолончель, словно красное озеро, и это кажется неправильным, потому что она, несомненно, любит эту виолончель. Я стягиваю пиджак своего смокинга, подбираю инструмент и начинаю вытирать с него кровь. Но у меня неуклюжие руки, и получается так, что я больше размазываю ее, чем вытираю.
Дверь за кулисами распахивается с громким стуком. Ко мне мчится Аннабель; ее глаза наполняются слезами, когда она видит кровь на полу, виолончель в моих руках. Она поднимает на меня взгляд, ее лицо полно ужаса, и трясущимися руками она пишет:
Мертва?
— Нет, — говорю я. — Она в медицинском кабинете. Думаю, Люсьен ей занимается. Это… выглядело нехорошо.
Она зажимает рот рукой, и по ее щекам текут слезы. Затем она устремляется вперед и выдергивает из моих рук виолончель.
— Я просто пытался… пытался ее вытереть, — говорю я, но она не может писать, потому что у нее рука занята виолончелью. Поэтому она пылко смотрит на меня, а затем свирепо показывает себе на грудь, и я знаю — она говорит мне, что это ее работа. В этом жесте видно желание защитить, что напоминает мне о лице Люсьена, когда он смотрел на окровавленную фигуру девушки на полу. Аннабель тоже любит этого суррогата.
Она резко разворачивается и уносит виолончель из концертного зала, а я стою один на сцене, пока Мэри и какие-то другие служанки не приходят отмывать кровь.
Глава 8
Я не сплю всю ночь, сидя в своей гостиной, уставившись на аркан в моих руках, ожидая звонка.
Она в порядке? Что случилось? У меня теперь проблемы? Мне нужно было это предвидеть? Был ли я слишком занят, дуясь на всех по поводу своей помолвки, и упустил что-то важное? Люсьен теперь рассекретит детали моей интрижки с Циан? Аннабель ненавидит меня?
Вопросы повторяют себя снова и снова — бесконечный круг одних и тех же мыслей и страхов.
Как это со мной случилось? Вот он я, чуть не схожу с ума по поводу благополучия суррогата. Не думаю, что смог бы сказать, как выглядит любой из суррогатов, которых я встречал прежде. Блондинки, брюнетки, рыжие… они все как куклы, куклы с расплывчатыми лицами, которые не имеют значения, потому что кто они такие? Никто. Собственность. Но лицо Люсьена. И Аннабель…
Я даже не знаю ее имени. У них есть имена? Думаю, им дают номера на Аукционе. Может, они родились с номерами. Они вообще рождаются обычным способом? Я никогда не воспринимал их как настоящих людей, пока сегодня не услышал крик этой девушки.
Я ужасный человек?
Из-под штор просачивается бледный серый свет, признак нового дня. Я злюсь на себя, уже почти сдаюсь и иду в постель, когда серебряный камертон дрожит и поднимается с моей ладони.
— Она в порядке? — спрашиваю я, прежде чем у него появляется шанс заговорить.
На другом конце чувствуется легкое замешательство, и я думаю, что, скорее всего, я немного его удивил.
— Да, — говорит он, и звучит он необычайно устало. — Она будет жить.
Я выдыхаю, и ощущение, будто я держал этот вдох всю ночь. Голова гудит от облегчения.
— Это хорошо, — говорю я.
— Да. — И снова намек на удивление в его голосе.
— Что? — спрашиваю я, слишком усталый и измотанный, чтобы соблюдать вежливость. — Ты думал, что мне все равно? Ты думаешь, я не человек?
— Нет, — отвечает он. — Я думаю, что ты из королевской семьи.
Я чувствую завуалированное оскорбление, но не понимаю его.
— Что это значит?
— Это значит, что ты не видишь мир так, как видит его большинство людей в этом городе.
Я хмурюсь. — Этот город любит знать.
Люсьен посмеивается сквозь свою усталость. — О, Гарнет, — говорит он. — Ты ничего не знаешь об этом городе. Ты знаешь Жемчужину и Банк. Жемчужина терпит тебя из-за твоего высокого статуса, а Банк любит тебя, потому что с твоей помощью продаются газеты.
Никто никогда, никогда не говорил со мной так. Я открываю рот, чтобы напомнить ему, кто есть кто в наших отношениях, но затем из меня выходит весь воздух, и я осознаю, то он прав.