Страница 3 из 8
— Он придет к тебе и маме, я вообще не буду присутствовать на этом дебильном ужине, — у девчонки глаза на лоб вылезти.
— Как ты можешь так говорить! — она не переставала кричать, и мне пришлось надавить пальцами на гудевшие виски, во рту от чего-то появился привкус железа, — ты просто бесчувственный мужлан! Как ты можешь так говорить! Тебе все равно что для меня это важно! — она подлетела ко мне и теперь смотрела сверху в низ. В её глазах горело пламя гнева, — Тебе плевать на то, что может я его люблю и хочу познакомить со всей своей семьёй и конечно же со старшим братом, — последние слова прозвучали больного, отчеканенные, Прим словно обожглась о них и замолчала.
Я поднял глаза на на неё. Девушка была одета в небесно-голубое платье с белым поясом, завязанным сзади на бант, подчеркивающим тонкую, кукольную талию. Её волосы были аккуратно уложены. Она была бы идеально красивой, если бы не капли алмазных слёз, скатывающихся по её лицу, от чего моё сердце сжалось. Я медленно, боясь нарушить создавшуюся неподвижную тишину, рукой аккуратно стер мокрую дорожку слез с ее розоватой щеки, осознав, какой она стала взрослой и прекрасной, черты стали менее угловаты, появилась до этого не свойственная ей женственность, совсем как Китнисс в шестнадцать. Но она не Китнисс! Реальность резко возвратила меня в действительность. Я быстро убрал руку с ее щеки и направился к двери.
— Тебе стоит уйти. Скоро придет твоя любовь, а ты в комнате с другим мужиком. Вот будет неожиданность, — я пытался говорить с обычной непринужденностью, но получилось слишком холодно.
Такие перемены в поведении видимо удивили девушку. Она долго и неподвижно стояла лицом ко мне, смотря на мое лицо невидящим взглядом, потом мгновенно оказалась напротив меня и, отмерив мне неплохую пощечину, выбежала из комнаты, звук прикосновения руки к щеке все еще звенел в ушах, а я все стоял, слушая гулко бьющееся, упавшее куда-то вниз сердце, не смея отпустить дверь, будто она вот-вот упадет и разрушит весь мир около меня. Щека горела, и эта жгучая боль расплывалась по всему телу, убивая меня изнутри. И как только эти нежные и ласковые руки будущего лекаря могут так ранить не только тело, но и душу.
И как я раньше всего не понял, как не разобрался в своих чувствах, как не догадался что любовь к Китнисс была всего лишь дружеской привязанностью, которую напрочь перебила любовь к маленьком у Утенку, к девчонке с нежной, солнечной улыбкой и небесно-голубыми глазами, которая всегда была рядом. Она так не похожа на свою сестру. Милый и нежный утенок вдруг, как-то резко, превратился в сильного и независимого, но такого же ранимого лебедя. Я был так глуп, не понимал, что все время после приезда в дистрикт питал сильные чувства к Лебедю, не замечая, что уже совсем не вспоминаю Сойку.
Я отдал Китнисс Питу когда-то давно, а сейчас к Прим придет ее Майкл. Смешно. Я опять проворонил свое счастье!
Угнетенный и расстроенный я быстро оделся и ушел из дома, краем глаза заметив, что ужин уже начался и вся семья вместе с Майклом мило общаются, от чего у самого заурчало в желудке, и мозг сам проложил кратчайший путь до бара, где можно было и утолить голод и залечить вскрывшиеся сердечные раны.
Через три часа я прилично пьяный все еще сидел в баре и опрокидывал далеко не первый (и не последний) бокал виски, твердя одно и то же слишком тактичному чтобы уйти бармену. Еще глоток: жидкость медленно течет по горлу, согревая остывшее тело, в голове вновь прокручивается призрачное видение Прим с заплаканными глазами и горькая, как алкоголь, пощечина, и удаляющиеся шаги.
— Она еще недавно была всего лишь ребенком! — не замолкаю я, — А мне двадцать два. Я слишком старый для нее, — нервно сглатываю и вбираю в легкие продымленный воздух, — Конечно этому Майклу не на много меньше, но эти два чертовых года все меняют! Все! — ударяю кулаком о барную стойку и кладу на него голову, продолжая говорить в бесчувственное лакированное дерево, — Я ведь знаю ее с рождения, она мне как сестра, — закрываю глаза, вспоминая маленькую девчушку и таким заразительным смехом и забавными веснушками, — Была. А сейчас… Меня ведь никто не поймет, никто не поддержит, — заливаю в себя очередную порцию алкоголя, проглатываю подступивший к горлу ком и пытаюсь остановить непрошенные слезы.
— Эй, парень, — не выдерживает бармен, — может хватит пить. Попробуй отвлечься, — он поднимает мою, потяжелевшую за вечер голову и показывает на блондинку в неприлично коротком голубом шелковом платье с вызывающим вырезом, оголяющим все достоинства ее груди.
Медленно киваю и собираю все силы, чтобы встать, намереваясь хоть на одну ночь забыть Прим в постели с красоткой. На ходу приглаживаю волосы и пытаюсь хоть немного протрезветь. Подхожу к красотке, обходя ее стул, и сажусь напротив. У нее белоснежные волосы и светлые голубые глаза. Совсем как у Прим. Пьяный мозг рисует мне подставную картинку Утенка в таком же платье, вместо своего невинного голубого, которое она так любила надевать по праздникам, оголяет до нельзя ее тело, от чего сердце начинает бешено биться. Я начинаю трясти головой, пытаясь убрать ложное видение из опьяненного сознания. » Нет! Она не будет такой! Она не шлюха! Она моя! Моя маленькая девочка!» — я кричу это в лицо ничего не понимающей незнакомки и выбегаю из душного, прокуренного зала на влажную от дождя улицу, вбираю в себя свежий мокрый воздух, наслаждаюсь живительной влагой небесных капель. Срываюсь с места и бегу, Бегу далеко за черту города, в лес, на обрыв, где раньше любил сидеть с Китнисс, падаю на колени и кричу, кричу, потому что устал от такой жизни, прошло немногим больше недели, а моя жизнь круто перевернулась на сто восемьдесят градусов. Из глубины души вырываются слезы. Они катятся по лицу, смешиваясь с дождем.
Через какое-то время дождь проходит, а вместе с ним и нахлынувшее на меня горе, а на его место приходит сильная усталость, но я еще долго брожу по лесу, вслушиваясь в шорохи деревьев, вспоминая прошлое и решая свое будущее.
========== Часть 4 ==========
— Какой же ты идиот! Ну как можно додуматься гулять под ливнем! Весной! — отчитывала меня Прим, подавая таблетки и намазывая на грудь лечебную мазь, приятно пахнущую мятой, — Ты же это специально, да?! Чтобы вместо прогулок с Майклом я сидела с тобой! — она убрала на поднос использованные склянки и скрестила руки на груди, — Или ты ревнуешь или просто большой придурок!
— Да мне плевать, — я перевернулся на бок, оказавшись лицом к стене, чтобы Прим не увидела моей лжи, — Можешь хоть сейчас идти к своему как там его. Чёрт — от разговора запершило в горле и я начал закашливаться.
— На, выпей, — девушка подала мне маленький мерный колпачок с налитым туда сиропом, — Тебе нежелательно говорить, горлу нужно спокойствие.
— Зато ты говоришь, не затыкаясь, — пробубнил я и опять отвернулся, по шуму понимая, что Прим собрала поднос и явно обиженная ушла из комнаты, хлопнув дверью.
Больше, пока я болел, она со мной не говорила. Она даже пыталась не быть со мной в одной комнате, только приносила лекарства, пока я бы прикован к постели и сам не смог их брать. За две недели, пока я болел, трещина между нами превратилась в глубочайшую впадину изо льда. Даже находиться рядом с ней стало невыносимо. Невыносимо чувствовать ее холодный взгляд, леденящее душу молчание и одиночество. Конечно, в доме всегда было шумно, ведь кроме Прим здесь жили Пози, Рори и Вик, но именно без нее мне становилось тоскливо и холодно даже в преддверии теплого лета. Иногда мне кажется, что я веду себя как малолетняя девчонка, страдающая из-за разрыва с парнем. Но ведь чувства они для всех, пусть не одинаковы, но похожи. Поэтому я просто не мог заставить себя не быть девчонкой, в то время, как Прим радовалась первой влюбленности и все свободное время проводила с Майклом, а так, как, по великой случайности, наши комнаты были соседними, я мог прекрасно слышать ее разговоры с подругами об их отношениях. Сегодня он дарит ей ее любимые цветы, завтра плитку шоколада, а послезавтра ведет в кино, ну просто принц на белом коне! Но, на этот раз, судьба была ко мне благосклонна и уже через две недели я смог вернуться в шахты к работе и друзьям. В кампании парней чувства притуплялись и вскоре я вновь смог жить как раньше, пусть и со все еще открытой, но уже не кровоточащей, душевной раной.