Страница 56 из 89
Стрельба велась непосредственно вокруг Джоан, но спрятаться ей было негде. Она была уверена, что какая-нибудь пуля рикошетом обязательно попадет в нее.
Глядя на стену, она поняла, что от той скоро ничего не останется.
Джоан зажала уши руками.
— Прекратите! — закричала она охране. — Что вы делаете? Остановитесь!
Но они не слышали или не хотели слышать. Кусок глины ударил ее по лицу. Джоан дотронулась до щеки и ощутила на пальцах кровь.
Наконец охранники прекратили стрельбу. К этому времени вся улица была окутана огромным облаком дыма. Не спеша люди вышли из своих укрытий и вновь занялись работой как ни в чем не бывало. Все происшедшее казалось Джоан невероятным: ведь это их деревня, так почему же они позволяют солдатам запугивать себя?
Джоан решительно подошла к старшему из охраны. Оказавшись с ним лицом к лицу, она не испытала страха.
— Почему вы стреляли по стене? Что он написал? Что значит эта надпись?
Лицо солдата сохраняло жестокую холодность и бесстрастность. Не проронив ни слова, он ушел.
Джоан схватила за руку старую женщину, продававшую манго.
— Почему они расстреляли надпись? Что она означает?
Но старуха лишь покачала головой и вывернулась из ее рук, притворившись, что не понимает. Но Джоан видела выражение ее лица, она заметила страх в глазах старой женщины.
Джоан не собиралась сдаваться. Она схватила молодого крестьянина лет тридцати. Он производил впечатление человека семейного, ответственного и основательного.
— Что он написал? — настойчиво спрашивала у него Джоан. — Что он написал?
Человек отшатнулся от нее и скрылся. Ярость в его взгляде боролась со стыдом. Джоан чувствовала, что подбирается к истине. Может быть, он скажет ей потом, когда не будет охраны?
Позади нее из гущи толпы раздался голос.
— Требуем возвращения Алмаза!
Джоан повернулась в тот момент, когда голова старика, произнесшего эти слова, скрылась в толпе, и она не разглядела его.
— Алмаза? Какого Алмаза? — вопрошала она толпу и вдруг поняла, что никакого языкового барьера не существует.
Охрана подошла к Джоан и подхватила под руки. Они приподняли ее и понесли.
— Эй, что вы делаете? Пустите, пустите меня! Я же гость!
Один из охранников прокладывал дорогу сквозь толпу, орудуя прикладом, а другие двигались сзади, неся Джоан. Чем энергичнее она отбивалась, тем сильнее ей сжимали руки: порой казалось, что еще немного — и у нее захрустят кости. Джоан стала вырываться, требуя опустить ее на землю, но они не ослабили железной хватки.
Омар не отрываясь смотрел на свое отражение в освещенном зеркале. Он наблюдал за работой гримера, который осторожно наложил слой темной тональной пудры под высокие скулы, а затем плоской кисточкой из верблюжей шерсти покрыл все лицо бронзовым блеском. Омар придирчиво осмотрел себя: кожа сверкала, но выглядела естественно. Очень важно, чтобы макияж не был заметен. Его народ не поймет этого: они вообще не допускают мысли, что мужчина может пользоваться косметикой. Но он хитрее их. Омар улыбнулся, глядя на свое отражение, и остался доволен, решив, что сегодня красив как никогда.
Гример подчеркнул рисунок бровей, затем наложил краску для век вокруг огромных круглых глаз, после чего кисточкой из верблюжей шерсти убрал лишнее. Трудными в работе оказались густые черные ресницы.
Он открыл глаза.
— Достаточно. Я не Валентине.
Гример поклонился и снял с Омара полиэтиленовую накидку, которая защищала его форму — очень дорогую и искусно сшитую. Второй такой формы не существовало во всем мире. Омар заказывал ее у Ива Сен-Лорана.
Материал, из которого были сшиты брюки и китель, отличался изумительной чистотой синего цвета и был изготовлен из смеси хлопка и шелка. Необычайный цвет напоминал синеву темных ночей над Сахарой или небо во время заката. В центре каждой пуговицы, сделанной из куска золота, сверкал сапфир. На талии мундир перечеркивал огненно-красный пояс, а плечи украшали золотые эполеты. Омар никогда не служил в армии, но был уверен, что многочисленные войны, которые он вел в юные годы на улицах родного города, дают ему право носить ордена и медали, красовавшиеся на груди. По сей день он не уставал поражаться, что никто так и не спросил его, откуда эти награды и за что они получены. Но если бы такое произошло, он бы их — любопытствующих, а не ордена — убрал.
Закрыв шею Омара полотенцем, гример осмотрел свою работу, пробормотал: «Так, так», — повернулся и обмакнул тоненькую кисточку в баночку с коричневыми тенями. Легкими движениями он нанес тени, отчего глаза Омара стали казаться еще более проницательными. Омар снова придирчиво осмотрел себя. Он был доволен своим видом, однако боялся, что грим будет все же заметен.
В следующий момент постучали, и, обернувшись, Омар увидел Джоан.
Она была одета в свободный комбинезон, перехваченный малиновым поясом. У нее оказалась очень тонкая талия, и Омару понравилось, как красиво лежит ткань на ее бедрах. Белокурые волосы были распущены и рассыпались по плечам. Ему импонировала манера западных женщин одеваться, но, в то же время, он усматривал угрозу в развитии своей страны по западному образцу, желая одного: чтобы его народ — и мужчины, и женщины — оставался тем, чем был — его собственностью.
Джоан выглядела взволнованной, когда решительными шагами подошла к Омару. Тот почувствовал недоброе.
— Проходите, Джоан, садитесь. Мне накладывают макияж перед выступлением по телевидению. Мой народ желает знать о моих делах и мыслях. Как вам кажется, у меня не очень затемнены глаза?
— Нет… — ответила она, посмотрев на Омара. До этого ей не приходило в голову, что он пользуется косметикой. — Они прекрасны.
— Отлично. Вы хорошо проводите время? — спросил он вежливо. Его сверкающие глаза смотрели с заботливым участием, давая понять, что она должна чувствовать себя как дома и что все ее желания будут исполнены.
Джоан показалось, что он говорил, скорее, как управляющий отелем, а не Божий избранник. Нехорошо если он заметит ее огорчение. В жизни она наделала немало ошибок, но никогда не была столь глупа. Поддавшись очарованию Омара, она позволила заманить себя в ловушку и теперь подвергалась огромной опасности.. Он сыграл на ее чувствах, как на музыкальном инструменте, воспользовавшись замешательством из-за книги, и заманил сюда. Все это было так не похоже на нее: Джоан никогда не принимала скоропалительных решений. Все знали, что она несколько дней обдумывала, какой фильм посмотреть во время уик-энда, а тут меньше чем за два часа приняла предложение Омара.
Инцидент, произошедший днем, лишь подтвердил ее ночные предчувствия. Может быть, Шана Александер и могла бы получить удовольствие от такой работы, но для Джоан лучше убраться с этой земли притворства и обмана.
У нее еще оставалась слабая надежда выбраться отсюда.
— О да, все.., замечательно, поэтому не сочтите меня невежливой. Я вдруг вспомнила, что в четверг вечером должна быть в Нью-Йорке. Вы понимаете, что, путешествуя и встречаясь со множеством людей, и все такое.., в общем, я перепутала все назначенные встречи, и двадцать третьего должна присутствовать на книжной ярмарке. Она проводится всего раз в год, и от этого зависит, как будут расходиться мои книги. Как бы я ни хотела присутствовать на вашем торжественном провозглашении, боюсь, мне придется уехать.
Джоан старалась, чтобы ее слова прозвучали искренне, непринужденно и в них не чувствовалось страха.
— Вы не можете уехать, — ответил он спокойно.
— Но мне нужно. Если вы пришлете мне необходимую информацию, я с радостью напишу эту книгу.
Она старалась не задеть его самолюбия. В конце концов, этот человек только что спросил ее, не слишком ли сильно подведены его глаза.
— Сожалею.
— Поймите мои чувства, — засмеялась она, но улыбка быстро сползла с лица: ей не удалось обмануть Омара.
— Вам придется остаться.
— Если уж там должны присутствовать Мейлер, Беллоу и Апдайк, то мне сам Бог велел. — Она сделала еще одну попытку, понимая, однако, что играет со смертью.