Харами

— Ты чего не ждал меня на развилке!? Я там зря десять минут простоял!

Я сделал крайне удивленное лицо и, кося под тупого, протянул:

— Ты же сказал, что не возьмешь меня…

Видно, папоротник сам забыл об этом, потому что орать перестал, и даже как бы ему стало неудобно.

Мы с худощавым Папеном быстро вскарабкались на броню, но тут наши пути разошлись: сержант бодро плюхнулся задом прямо в грязь, а я остался на корточках и решил держаться до последнего — мне было жалко свои штаны, итак не отличавшиеся чистотой.

МТЛБ крякнул, шумно испортил воздух черным выхлопом и потянул нас всех наверх — к жадно ожидавшим завтрака военнослужащим нашего блока.

По прибытии я сразу выцепил взглядом Васину фигуру, указал на нее Папену, и приказал ему бежать докладывать о своем прибытии. А сам торопливо затрусил быстрым шагом к солохиной «шишиге». Я залез наверх и сразу же принялся разбирать кучу грязных тряпок непонятного назначения. У меня были очень нехорошие предчувствия.

Ну и что вы себе думаете? Естественно, они полностью оправдались. Одна из грязных тряпок кое-что мне напомнила. А если более точно, она напомнила мне мой многострадальный вещмешок, который я так давно не видел, что боялся не угадать. Угадал я его по косвенным признакам — внутри лежали мои мыльно-рыльные принадлежности. Само собой, никаких консервов и водки там не было. Был котелок, кружка и…Ну и, собственно говоря, все. Я, кстати, уже и не мог вспомнить, а было ли там вообще что-то еще. Или больше ничего и не было?

Я выпрыгнул из кузова и потащил остатки своего барахла в землянку. Ну а что я еще мог сделать в такой ситуации? Волосы, что ли, выдергивать из разных мест? Не дождетесь… Кстати, слегка непривычное состояние постоянной трезвости начало мне нравиться. Это было что-то новое, необычное. Мне даже казалось, что я способен с призрением отвернуться от налитой рюмки. Правда, случая проверить эту гипотезу все как-то не представлялось. Но Вася расстроится. Конечно, расстроится. Мы так мечтали о моем вещмешке… Так мечтали вдвоем на холодном утреннем дежурстве, обойдя посты и трясясь от холода и сырости около буссоли, в которую, один хрен, из-за тумана мало что было видно.

Наши мечты рухнули. Прозаично, грубо, резко — как это обычно бывает.

Снилось мне, что сижу я с родителями и родственниками за большим столом, уставленном закусками и бутылками, ковыряюсь вилкой в салатах, ору песни громким голосом, и так хорошо мне, так тепло и головокружительно, что и вставать из-за стола не хочется. Что-то я там еще и умное рассказывал… Вроде бы о том, как в горах красиво, но мерзко — так что ли…

Но от тряски за плечо пришлось открыть глаза. Врать себе бесполезно: пару секунд я не мог сообразить, где нахожусь — это точно. Сыро, запах специфический, и шум по крыше оглушительный. Но ведь за шиворот не течет и насквозь не продувает. А надо выходить. Чего трясли-то? Моя смена, оказывается, подошла. Папен, негритенок этакий, по моим же часам, которые собственно говоря, я ему для этой цели и вручил, меня же на подъем и вызывает. Минута в минуту!

Да, исполнительный товарищ — надежда нашей батареи. Когда они с Романцевым друг друга увидели, аж затряслись. Оказывается, земляки — их родные леспромхозы рядом расположены.

— Рамир! — закричал Папен.

— Папен! — закричал Романцев.

Вот те на! А я-то думал, что новое имя Попову придумал. А он оказывается давным — давно Папеном стал, оттого никак на мои слова тогда и не отреагировал. М-да, промашечка небольшая вышла… Ну да ничего. Зато с Романцевым Толей определились: Толя — слишком фамильярно, Романцев — слишком официально, а вот Рамир… Рамир — это в самый раз! Это то, что надо.

Все это промелькнуло у меня в мыслях за ту минуту, что я вставал, застегивал бушлат и добирался к выходу через сваленные в кучу тела. Но только когда я выглянул наружу, тогда понял, что сегодня непогода несколько разыгралась.

Ливень лупил такой, что я промок в своем бушлате за несколько минут пребывания под открытым небом до нитки! В сочетании с порывами ветра, почти сбивавшими с ног, создавалась полная иллюзия океанского шторма, как это обычно снимают в фильмах о кораблекрушениях. Да еще приходилось искусно лавировать между полузатопленными траншеями и стрелковыми ячейками. Стоило оступиться, и мои ноги очутились бы по колено в воде. А это кранты, только заболеть мне еще не хватало. Пока же, тьфу — тьфу, ни одна зараза меня не беспокоила. Даже живот ни разу еще не болел, хотя хавал я всякой дряни предостаточно.

Организм, похоже, мобилизовался, прекрасно понимая, что помочь я ему при всем желании все равно ничем не смогу.

Хорошо, что на полпути до точки дежурства меня перевстретил лейтенант Маркелов — два метра в высоту, метр в ширину, и со своего барского плеча кинул мне огромного размера ОЗК. Я немедленно нырнул под защиту резины, а Маркелов, пожелавший мне спокойной смены, гигантскими прыжками поскакал в свою землянку. Мне оставалось ему только позавидовать: сейчас он зайдет в штаб, где сухо и тепло, где есть чай и хлеб с маслом, закусит и рухнет дрыхнуть.

Собственно, чему удивляться — ведь я как раз его и менял. Я сам и выбрал себе время с трех ночи до десяти утра. После десяти все уже просыпались и начинали шарахаться по лагерю. Как такового наблюдения уже не было. В это время я шел спать. Это было необыкновенно удобно тем, что так я как бы выпадал из-под организационных мероприятий нашего верховного командования.

Когда с вечера Скрудж бегал и проверял посты, совещался с командирами взводов и прочими официальными лицами, я отдыхал перед ночным дежурством. Когда же выспавшийся к утру командир блока заворачивал организационно-хозяйственные идеи, я отдыхал после ночного дежурства. А в это время за все отвечал Вася. Впрочем, как с ног до головы кадровый офицер, он от ответственности и не отказывался — и рулил, и разруливал. Я лишь помогал по мере сил и возможностей. Ну плюс еще выполнял обязанности интересного и остроумного собеседника. Разве этого мало?

Добравшись до пункта назначения, я в первую очередь осмотрел состояние минометов. Слава Богу, стволы были закрыты чехлами, прицелы — собственными футлярами, а мины надежно лежали в ящиках, поставленных на камни. Мы как-то сразу сообразили, что даже опосредованный контакт с мокрой насквозь почвой весьма губительно скажется на состоянии пороха в дополнительных зарядах к минам. Запасные основные заряды Вася вообще таскал чуть ли не в карманах.

Ну что же, сам-то я выполз. А где мои бойцы? Должно было быть двое — по одному на миномет, так, на всякий случай. Стараясь ступать только по траве, я начал поиски. Ага, одну фигуру удалось увидеть сразу — закутанный в плащ-палатку человек кого-то мне напомнил. Я тронул его за плечо. Плащ-палатка зашевелилась, из-под нее выглянула чумазая небритая морда Бабаев. Я успокаивающе похлопал его по спине, и он снова спрятал свою голову, как черепаха в панцирь.

Второго я что-то не видел. По моим расчетам, стоять на вахте должен был сержант Крикунов. М-да, трудновато выволочь это чудо из теплой землянки под такой ливень. Устроились они там весьма неплохо. На ящики с минами накидали откуда-то внезапно появившиеся шинели, добавили плащ-палатки, что вовсе было удивительным, армейское одеяло, и уютные лежанки были готовы.

Ну что ж, надо прекращать наглое игнорирование воинского долга. Я направился к сержантской палатке и протиснулся внутрь. На душе у меня отлегло — никаких особых усилий по поддержанию дисциплины прилагать не придется: Крикунов самостоятельно поднявшись, тупо смотрел на меня.

— В чем выйти, товарищ лейтенант, — спросил он своим проржавевшим голосом; как несмазанные петли скрипнули. — Промокну же насквозь.

— Одевай бушлат, плащ — палатку сверху и выходи. А что еще?.. ОЗК нет.

— У меня есть ОЗК. Он у меня в вещмешке лежал, оказывается. Я вчера обнаружил.

Я обрадовался:

— Тогда одевай ОЗК и выходи. Я жду у минометов.

Шум дождя прорезали далекие автоматные очереди. Вялые, безинициативные — кто-то просто «прочищал» местность на всякий случай. У нас тоже был любитель пострелять в белый свет — политрук Косач.