Сестричка

Я назвал девушке свой адрес, и она вышла.

Достав из кармана катушку с проволокой, я сунул ее обратно в ящик.

Бэллоу забросил ногу на ногу и стал раскачивать ею, глядя на сверкающий носок ботинка. Провел рукой по темным кудрявым волосам.

– На днях, – сказал он, – я совершу ошибку, которой люди моей профессии боятся больше всего. Буду заниматься делом с человеком, которому могу доверять, и буду слишком хитер, чтобы доверять ему. А это заберите с собой.

Он протянул мне обе части разрезанной фотографии.

Через пять минут я ушел. Застекленная дверь отворилась, когда я находился от нее всего в трех футах. Я миновал двух секретарш и пошел по коридору мимо открытой двери Спинка. Оттуда не доносилось ни звука, но я уловил запах сигарного дыма. В приемной, казалось, сидели те же самые люди. Мисс Хелен Грэди одарила меня своей лучшей улыбкой. Мисс Вейн просияла.

Я провел с их боссом сорок минут. Это делало меня ярким, как таблица хиропрактика.

Глава 19

У входа на киностудию полицейский за подковообразным столиком в стеклянной будке положил телефонную трубку и стал выписывать пропуск.

Оторвал заполненный бланк и сунул в узкую, не шире трех четвертей дюйма, щель над столешницей. Голос его металлически прозвучал через вмонтированное в стеклянную панель переговорное устройство:

– Прямо по коридору до конца. В центре патио увидите питьевой фонтанчик. Там вас встретит Джордж Уилсон.

– Спасибо, – сказал я. – Это стекло пуленепробиваемое?

– Конечно. А что?

– Просто любопытно, – ответил я. – Ни разу не слышал, чтобы люди стрельбой пролагали себе путь в кинобизнес.

За спиной у меня кто-то хихикнул. Я обернулся и увидел девушку в брюках, с красной гвоздикой за ухом. Она улыбалась.

– О, братец, если б для этого было достаточно пистолета.

Я пошел к оливково-зеленой двери без ручки. Она зажужжала и поддалась толчку. За ней оказался коридор с голыми оливково-зелеными стенами и дверью в дальнем конце. Мышеловка. Если ты вошел в нее, тебя в случае чего можно остановить. Дальняя дверь так же зажужжала и щелкнула. Мне стало любопытно, как полицейский узнал, что я подошел к ней. Подняв взгляд, я обнаружил устремленные на меня из наклонно установленного зеркала глаза блюстителя порядка. Когда я коснулся двери, зеркало стало чистым. Здесь было предусмотрено все.

Снаружи, под жарким полуденным солнцем в маленьком патио с мощеными дорожками, с бассейном посередине и мраморной скамьей, буйно росли цветы.

Питьевой фонтанчик находился возле скамьи. Пожилой, шикарно одетый мужчина, развалясь на скамье, глядел, как три желто-коричневые собаки-боксеры вырывают с корнем кусты похожей на чайную розу бегонии. На лице его было выражение глубокого и спокойного удовольствия. Когда я подошел, он даже не взглянул на меня. Один из боксеров, самый большой, подошел и помочился на скамью рядом с его штаниной. Мужчина нагнулся и погладил короткошерстную голову собаки.

– Вы мистер Уилсон? – спросил я.

Он недоуменно поднял на меня взгляд. К скамейке рысцой подбежал средний боксер, принюхался и помочился там же, где и первый.

– Уилсон? – У мужчины был ленивый, слегка протяжный голос. – Нет. Моя фамилия не Уилсон. Вы ошиблись.

– Извините.

Подойдя к фонтанчику, я ополоснул лицо. Пока утирался платком, самый маленький боксер подошел к скамье и исполнил свой долг.

Мужчина, оказавшийся не Уилсоном, любовно произнес:

– Всегда делают это в одном и том же порядке, меня это восхищает.

– Что делают? – спросил я.

– Справляют нужду, – ответил он. – Видимо, дело здесь в старшинстве.

Сперва Мейзи. Это мать. Потом Мак. Он на год старше Джока, младшего.

Всегда по очереди. Даже у меня в кабинете.

– У вас в кабинете? – переспросил я. Никто и никогда не задавал какого-либо вопроса с более глупым видом.

Мужчина, приподняв белесые брови, взглянул на меня, вынул изо рта простую коричневую сигару, откусил ее кончик и выплюнул его в бассейн.

– Рыбкам это не пойдет на пользу, – сказал я.

Он оглянулся на меня.

– Я развожу боксеров. А рыбки – черт с ними.

Я решил, что это в чисто голливудском стиле. Закурил сигарету и сел на скамью.

– У вас в кабинете, – сказал я. – Что ж, каждый день приносит новую мысль.

– На угол письменного стола. Всякий раз. Секретарши мои злятся.

Говорят, впитывается в ковер. Что за женщины теперь пошли? Меня это ничуть не раздражает. Наоборот. Если любишь собаку, приятно смотреть даже на то, как она справляет нужду.

Один из боксеров подтащил к его ногам полностью расцветший куст бегонии. Мужчина поднял его и бросил в бассейн.

– Садовникам это, наверно, не нравится, – сказал он. – Ну и ладно. Если недовольны, могут в любое время... – он умолк и стал смотреть, как стройная девушка-почтальон в желтых брюках намеренно удлиняет свой путь, чтобы пройти через патио. Она искоса бросила быстрый взгляд на мужчину и ушла, поигрывая бедрами.

– Знаете, что скверно в этом бизнесе? – спросил он.

– Никто не знает.

– Слишком много секса. Секс хорош в свое время и в своем месте. Но мы получаем его вагонами. Увязаем в нем. Тонем по горло. Липнем к нему, как мухи к липкой бумаге. – Мужчина встал. – И мух у нас слишком много. Рад был поговорить с вами, мистер...

– Марлоу, – сказал я. – Боюсь, что вы меня не знаете.

– Я никого не знаю, – сказал мужчина. – Память сдает. С кем только я ни встречаюсь. Меня зовут Оппенгеймер.

– Джулиус Оппенгеймер?

Он кивнул.

– Да. Закуривайте.

И протянул мне сигару. Я показал ему свою сигарету. Оппенгеймер швырнул предложенную мне сигару в бассейн и нахмурился.

– Память сдает, – грустно сказал он. – Выбросил пятьдесят центов.

Напрасно.

– Вы управляете этой студией, – полуутвердительно-полувопросительно сказал я.

Оппенгеймер рассеянно кивнул.

– Нужно было сберечь эту сигару. Сбереги пятьдесят центов, и что ты будешь иметь?

– Пятьдесят центов? – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– В кинобизнесе нет. Здесь сбережешь пятьдесят центов – и положишь на свой счет пять долларов.

Оппенгеймер умолк и поманил боксеров. Те перестали выдирать цветы и уставились на него.

– Нужно только заниматься финансовой стороной дела, – сказал он. – Это нетрудно. Пошли, детки, обратно в бордель. – Затем вздохнул и добавил:

– Полторы тысячи кинотеатров.

Очевидно, на лице у меня опять появилось глупое выражение. Оппенгеймер обвел рукой патио.

– Открыть полторы тысячи кинотеатров – и все. Это гораздо легче, чем разводить чистокровных боксеров. Кино – единственный бизнес на свете, где можно совершать всевозможные ошибки и все же делать деньги.

– И должно быть, единственный бизнес, где можно иметь трех собак, поливающих мочой стол в кабинете, – добавил я.

– Нужно открыть полторы тысячи кинотеатров.

– А собаки слегка мешают взяться за дело, – сказал я.

На лице у него появилось довольное выражение.

– Вот-вот. Это главная помеха.

Оппенгеймер через зеленый газон поглядел на четырехэтажный дом, представляющий собой одну из сторон незамкнутого квадрата.

– Там находятся все конторы, – сказал он. – Я туда ни ногой. Вечные перестановки. Смотреть противно, как и что кое-кто тащит к себе в кабинеты. Самые дорогие таланты на свете. Даю им все, что душе угодно, столько денег, сколько хотят. С какой стати? Да ни с какой. Так, по привычке. Что и как они делают – совершенно неважно. Мне бы только полторы тысячи кинотеатров.

– Вам не хотелось бы, чтобы ваши слова появились в печати, мистер Оппенгеймер?

– Вы газетчик?

– Нет.

– Жаль. Было бы приятно, если бы кто-то упомянул, наконец, в газете этот простой несомненный факт. – Он сделал паузу, потом сердито фыркнул:

– Никто не напечатает. Побоятся. Идем, детки.

Старшая Мейзи подошла и встала возле него. Средний выдрал еще одну бегонию, а потом побежал рысцой и встал возле Мейзи. Младший Джок занял свое место, но вдруг с внезапным воодушевлением поднял заднюю ногу и стал мочиться на манжету хозяйских брюк. Мейзи небрежно оттолкнула его.