Сестричка

По трем ступенькам с ковровой дорожкой мы спустились в кабинет высотой в два этажа. Вдоль стен тянулся заставленный книжными полками балкон. Не хватало там лишь плавательного бассейна. В углу стоял большой концертный «стейнвей», было много белых застекленных шкафов, письменный стол размером с площадку для бадминтона, кресла, кушетки, столики. На одной из кушеток лежал мужчина без пиджака, с шелковым шарфом под расстегнутой рубашкой.

Лоб и глаза мужчины закрывала белая марля компресса, а проворная блондинка выжимала еще одну в стоящий на столике возле кушетки серебряный таз.

Мужчина был крупным, хорошо сложенным, с вьющимися черными волосами и сильным, загорелым лицом. Рука его свисала к ковру, от сигареты между пальцами поднималась тонкая струйка дыма.

Блондинка искусно сменила компресс. Человек на кушетке тяжело вздохнул.

Спинк сказал:

– Вот этот парень, Шерри. Его зовут Марлоу.

Человек на кушетке тяжело вздохнул.

– Что ему нужно?

– Не говорит, – ответил Спинк.

Человек на кушетке сказал:

– Тогда на кой черт ты притащил его сюда? Я отдыхаю.

– Ну, ты сам знаешь эти дела, Шерри, – ответил Спинк. – Иной раз просто никуда не денешься.

Человек на кушетке спросил:

– Как, ты сказал, его звучное имя?

Спинк повернулся ко мне.

– Теперь можешь сказать нам, что тебе нужно. И поживее, Марлоу.

Я промолчал.

Человек на кушетке медленно поднял руку с сигаретой. Устало поднес ее ко рту и затянулся с безмерной вялостью старящегося в разрушенном замке выродившегося аристократа.

– Тебе говорю, приятель, – хрипло произнес Спинк. Блондинка, ни на кого не глядя, снова сменила компресс. В комнате воцарилось едкое, как дым сигареты, молчание. – Ну давай же, болван. Говори, не тяни.

Я достал сигарету «Кэмел», закурил, выбрал кресло и сел. Вытянул руку и посмотрел на нее. Большой палец каждые несколько секунд подергивался вверх-вниз.

– В распоряжении Шерри не весь день, – раздался яростный голос Спинка.

– А что он будет делать? – услышал я свой вопрос. – Сидеть на кушетке, обитой белым атласом, и покрывать ногти позолотой?

Блондинка резко повернулась и уставилась на меня. У Спинка отвисла челюсть. Он захлопал глазами. Человек на кушетке медленно потянулся к марле на глазах. Приподнял ее так, что один его карий глаз глянул на меня.

Марля мягко легла на место.

– Здесь нельзя так говорить, – грубо заявил Спинк.

Я поднялся.

– Забыл захватить молитвенник. Не знал до сих, пор, что Бог работает за комиссионные.

С минуту никто не произносил ни слова. Блондинка снова сменила компресс. Человек на кушетке сказал:

– Убирайтесь к черту, мои дорогие. Все, кроме нового приятеля.

Спинк, сощурясь, злобно посмотрел на меня. Блондинка бесшумно вышла.

– И почему я сразу не вышвырнул его отсюда? – воскликнул Спинк.

Из-под марли раздался усталый голос:

– Я думал об этом так долго, что потерял всякий интерес. Убирайся.

– Иду, босс, – ответил Спинк. И неохотно направился к выходу. У двери он остановился, еще раз злобно глянул на меня и вышел.

Услышав, как закрылась дверь, человек на кушетке сказал:

– Сколько?

– Вам не придется ничего покупать.

Он снял с головы компресс, отшвырнул его, медленно сел, опустив на ковер ноги в шитых на заказ шагреневых ботинках, и провел рукой по лбу.

Выглядел он усталым, но не рассеянным. Извлек откуда-то еще одну сигарету.

Закурил и сквозь дым мрачно уставился на пол.

– Продолжайте.

– Не знаю, зачем вы устроили это представление, – сказал я. – Но уверен, у вас хватит ума понять, что в данном случае вы ничего не сможете купить и быть уверенным, что это куплено.

Бэллоу взял фотографию, которую Спинк положил ему на длинный низенький стол. Потом вяло протянул руку.

– Вся соль, конечно, в отрезанной части.

Я достал конверт, протянул ему отрезанную часть и смотрел, как он их складывает.

– С лупой можно разобрать заголовок, – сказал я.

– Лупа на письменном столе. Очень прошу вас.

Я пошел к письменному столу и принес лупу.

– Вы привыкли, чтобы вас все обслуживали, а, мистер Бэллоу?

– Я плачу за это.

Он внимательно разглядел фотографию через лупу и вздохнул.

– Кажется, я видел этот бой. Нужно побольше заботиться о боксерах.

– Как вы о своих клиентах, – сказал я.

Бэллоу отложил лупу, откинулся назад и уставился на меня спокойным, холодным взглядом.

– Этому человеку принадлежат «Танцоры». Фамилия его Стилгрейв. Женщина, само собой, моя клиентка. – Он вяло указал на кресло. Я сел. – Сколько вы хотите, мистер Марлоу?

– За что?

– За все отпечатки и негатив.

– Десять тысяч, – сказал я и устремил взгляд на его губы. Он довольно-таки весело улыбнулся.

– Тут потребуется еще кое-что объяснить, не так ли? Я вижу только, что двое людей обедают в общественном месте. Вряд ли это погубит репутацию моей клиентки. Полагаю, вы имели в виду именно это.

Я усмехнулся.

– Вы ничего не сможете купить, мистер Бэллоу. У меня может оказаться позитивный кадр, сделанный с негатива, и еще один негатив, сделанный с позитива. Если этот снимок представляет собой улику, вы не можете быть уверенным, что уничтожили ее.

– Странный разговор для шантажиста, – сказал он, продолжая улыбаться.

– Я всегда удивляюсь, почему люди платят шантажистам. Они никогда ничего не могут купить. Однако платят, иногда по многу раз. И в конце концов ничего не добиваются.

– Сегодняшний страх, – сказал Бэллоу, – неизменно пересиливает завтрашний. Суть драматических переживаний состоит в том, что часть представляется важнее целого. Если на экране очаровательной кинозвезде грозит серьезная опасность, то боишься за нее лишь одной, эмоциональной стороной сознания. Но при этом рассудочной стороной сознаешь, что актриса исполняет главную роль в фильме и ничего страшного с ней не случится. Если подозрения и опасность не пересилят рассудка, переживаний почти не будет.

– Очень верно, на мой взгляд, – сказал я и выпустил сигаретный дым.

Глаза Бэллоу немного сузились.

– Теперь о возможности что-то купить. Если я выложу значительную сумму и не получу того, что купил, то приму свои меры. Вас отделают как бог черепаху. А по выходе из больницы вы, если только у вас будет желание сводить со мной счеты, можете добиваться моего ареста.

– Со мной такое случалось, – сказал я. – Я частный детектив. Понимаю, что вы имеете в виду. Почему вы разговариваете со мной?

Бэллоу засмеялся. У него был грудной, приятный, непринужденный смех.

– Я агент, малыш. И всегда был склонен думать, что продавцы непременно держат что-то в резерве. Но разговора о десяти тысячах у нас не будет.

Таких денег у нее нет. Пока что она зарабатывает лишь около тысячи в неделю. Однако не скрою, что вскоре ее ждут большие деньги.

– Это навсегда положит конец ее карьере, – сказал я, указывая на снимок. – Не будет ни больших денег, ни плавательных бассейнов с подвеской, ни фамилии неоновыми буквами, ничего. Все развеется, как дым.

Бэллоу презрительно засмеялся.

– Значит, ничего страшного, если я покажу этот снимок полицейским? – спросил я.

Глаза Бэллоу сузились. Он перестал смеяться. И очень спокойно спросил:

– Что в нем для них интересного?

Я поднялся.

– Кажется, дела у нас не выйдет, мистер Бэллоу. Вы занятой человек. Я ухожу.

Он встал и потянулся во весь свой шестифутовый рост. Очень крепкий мужчина. Подошел вплотную ко мне. В его карих глазах сверкали золотые искорки.

– Покажите-ка документы, малыш.

Он протянул руку. Я сунул в нее свой бумажник. Он просмотрел фотокопию лицензии, вынул несколько вещичек, осмотрел их. Потом вернул бумажник.

– Что произойдет, если вы покажете эту фотографию полицейским?

– Я прежде всего должен буду связать ее с делом, над которым они работают – то есть со вчерашним происшествием в отеле «Ван Нуйс». Связать через эту женщину. Она не пожелала говорить со мной – и тем самым вынудила меня обратиться к вам.