Рассекающий поле

Сева взорвался.

Уезжал он из дома со скандалом – потому что было 18 августа и оставался еще месяц до начала учебы. Мама не понимала, объяснять ей Сева ничего не хотел. Нечего тут было объяснять. Сева сказал, что устроится на работу, – и уехал последним вечерним рейсом в 23.30. В четыре утра автобус прибыл на автовокзал в Ростове. Схватил сумку, пошел к переходному мосту, ведущему на Западный микрорайон, в расчете встретить ночной автобус. Дорога была пуста. Сева ждал, деньги на такси тратить не хотелось – взял совсем мало. Но через двадцать минут остановил машину и сговорился с водителем за полтинник. Выходя возле общежития, усмехнулся: «Хорошенькое начало». Стал стучать в закрытую на ночь алюминиевую дверь общаги, пока не проснулась вахтерша тетя Маша. Обругала так, будто он ломится каждую ночь.

Лифт не работал. На девятый этаж Сева поднимался неторопливо. В общаге не было ни души. Прошел по кафельной галерее между пролетами, на ходу доставая большой ключ от двери, которую за минуту мог открыть отверткой. Переступил обитый порог и включил свет. Со стен в щели подались тараканы. На стенах грязной желтизной бросились в глаза зеленоватые, местами отставшие обои. Роль штор выполняли две оранжевые тряпки, не скрывавшие облупившегося окна. Бросил сумку возле внутристенного шкафа. Сел в ободранное, но прикрытое приличным покрывалом кресло, закурил. Возникло ясное чувство потерянности в коммунальной вселенной. На полу стояла большая пыльная кастрюля. Сева протянул руку, чтобы заглянуть в нее. Плесень за месяц выросла почти до половины – он забыл вылить недоеденный суп. «Завтра, все завтра», – и, скинув джинсовую куртку, лег животом вниз на нерасcтеленную кровать. Как только рассвело, Сева вышел из комнаты и автобусом поехал в центр. Там он сел на транспорт до Аксая.

Когда Сева добрался до ее девятиэтажки, было почти девять утра, уже палило августовское солнце. Он ехал на автобусе и почти не встречал людей. Показалось, что сегодня он единственный, кто вернулся в этот город. Дверь открыла ее мама. Сказала, что Марина уехала на работу. «Она работает», – это была новость. Сева подробно расспросил, где ее найти. Так, гостиница «Турист», пятый этаж.

Поехал и теперь уже оказался в суете проснувшегося города. Эта бесконечная дорога. Приехал почти к одиннадцати. Поднялся на пятый этаж, пошел по коридору, прислушиваясь к голосам. Вот полуоткрытая дверь. В проеме видна часть голубого платья. Сева заглянул. Марина сидела за столом почти спиной к нему, она держала в руке ручку, перед нею лежал блокнот. С такими же вокруг стола сидели еще несколько женщин и мужчина. Он осторожно открыл дверь, все повернулись.

– Добрый день. Марина, можно тебя на минуту? – спросил Сева совершенно ровным голосом.

Она обернулась и вспыхнула. На лицах позади нее приподнялись брови. Извинилась и выскочила.

– Привет, – прошептала она горячим шепотом. – Пойдем отсюда. Пойдем скорее – я на несколько минут.

Быстро спустились по лестнице, вышли, огляделись – некуда идти. Просто зашли за гостиницу, и там Сева остановил и прижал к себе тело, мгновенно узнанное ладонями. Он прижимал ее и чувствовал, что все тело уже разговаривает с нею – а из горла слова не идут.

– Когда ты освободишься сегодня?

– Нет, сегодня не получится.

– Я тебя встречу.

– Нет!

– А когда?

– Давай завтра утром.

– Ну конечно.

– В десять часов. На пересечении Ворошиловского и Садовой.

– Конечно, конечно…

Сева заскулил, вдохнув запах ее шеи. Она улыбнулась, прикрыв глаза и будто сваливаясь в дурман касаний. И Сева, тут же откликнувшись, взял ее лицо в руку и, большим пальцем коснувшись губ, поцеловал – надолго, запойно…

Она, наконец, отстранилась и сказала, что уже пора. Он подвел ее ко входу в гробницу гостиницы. Как только Сева отпустил ее руку, она исчезла внутри.

Постояв несколько секунд, Сева огляделся. Неподалеку, около гаражей, работали экскаваторы. Он вдруг понял, что они жутко громко гудят.

Марина шла независимо. В тот самый момент, когда Сева ее увидел, что-то внутри него оборвалось. Он видел ее издалека. Но шла она не к нему навстречу, а просто шла. Ее вид был невозмутим, независим. Минуту назад готовый подхватить ее на руки, теперь Сева, медленно выдохнув, будто осадил себя. Она приблизилась и улыбнулась, когда его увидела, но коротко и деловито. Внутри начало свербеть. На ней была белая, знакомая ему, полупрозрачная кофточка-паутинка, под которой никогда не могла укрыться ее острая грудь. Когда Марина одевалась так, Сева невольно старался укрыть ее от чужих взглядов – чтобы те не играли с тем, чем ему хотелось дышать. Но сегодня скрывать было нечего. Паутинка сегодня лежала, как броня, облачая ее всю, не выдавая ничем скрытой за нею плоти.

Немного оглушенный мгновенным предчувствием, на всякий случай, как недотепа-купальщик, который пытается поутру убедиться, что на реке лед, Сева сказал:

– Поехали ко мне, – и сам не поверил своему голосу.

– Нет, – голос прозвучал резко. – Давай где-нибудь сядем.

Сева мгновенно успокоился. Мысли, совпав с реальностью, перестали пугать – они и вовсе пропали, замененные происходящим.

Какое-то время они молча шли к парку. Мучительный путь. Парк Горького – самое официальное место, какое только можно придумать: карусели да кабаки – они никогда здесь не были вместе, предпочитая дикий, почти глухой парк Революции. Они сейчас как будто шли по отдельности, мешали друг другу.

Нашли место под ивами, перед пустым фонтаном. Сева успел собраться, откинуть все, с чем он шел на эту встречу. Он сосредоточился на подвижно острой тени листьев, прикрывавших выбранный уголок от яркого, но еще не знойного солнца. Повисла пауза. Сева медленно взял ее руки в свои.

– Говори, Марина, – сказал он мягко. – Что за сомнения тебя мучают?

– Сева, я подумала, что нам лучше остаться друзьями.

– Мы уже друзья.

– Я теперь работаю… и отношусь к этому очень серьезно.

– Это хорошо.

– Мне… вот те отношения, которые у нас сложились… это больше не нужно.

– Чего именно не нужно? – переспросил тихо.

– Ничего.

– Ничего не нужно, – повторил Сева механически.

«Вот ведь недоразумение: мне нужно все, а ей не нужно ничего». Он ничего не чувствовал, это был анабиоз. Но как-то отчетливо подумалось: не может же человек не понимать, что он говорит. Сейчас его Марина, с которой они полгода дышали в такт и лишь ненадолго прервались – казалось, только затем, чтобы больше не расставаться, – эта Марина сейчас сказала, что ей от него не нужно ни-че-го. Нет, это положительно нуждается в осмыслении.

Сева внимательно смотрел на нее. Сейчас, сказав эти слова, она перестала быть чужой – она сделала тяжелое для нее дело, оно ей нелегко далось. Сева вдруг улыбнулся ей, как бы стараясь поддержать. И она улыбнулась в ответ – широко, неожиданно, не без ноты вины. Оскорбительной вины. Сейчас можно было протянуть руку и погладить ее. Потому что это была его Марина. Но это была уже Марина, сказавшая ему то, что сказала. А это значит, что минутная слабость пройдет. Что выпущенные на волю слова вот-вот подскажут ей иное выражение лица. Может, она ошиблась, может, как раз эти слова – минутное? Они даже не ссорились никогда. Они не выпускали друг друга из рук. Но от одного-единственного слова появилось твердое чувство необратимости. Ничего не вернуть. Отношения, в которых не было ни трещины, можно только разбить.

– Хорошо, – ответил Сева. Он сделал паузу, еще раз рассмотрел ее лицо. И почувствовал, что сейчас станет очень больно.

– Пойдем, я провожу тебя до остановки, – мягко предложил он.

От этих слов у нее выступили слезы. Она сжала его ладони.

«Ничего не надо», – фраза уже отрезала прошлое, и за нею еще не просматривалось будущее. Он сейчас будто переживал период жизни, который состоит только из одной фразы, которую надо постичь, изучить, как неудачливый путешественник изучает необитаемый остров.