Страница 7 из 13
Это глубоко закономерно. Если в центре мировоззрения находится человек, мировоззрение антропоцентрично, то мир организован совсем иначе, чем это принято сегодня в европейской науке. Одной из главных задач выступает здоровье человека, классифицируются его органы, его болезни и лекарства от этих болезней. А такая логически удаленная часть мироздания, как растения и животные, классифицируется в зависимости от функциональной роли их в лечении болезней человека, в целях удобства ориентации в списке создается алфавитное перечисление.
Список примеров можно было бы умножить – при рассмотрении самых разных традиций древней и средневековой медицины мы получили бы примерно одну картину, и она в общих чертах была бы похожа на то, что мы встречаем у Парацельса и его последователей. Отсюда можно попытаться понять, почему парацельсианцы не создали своей классификации растений. У них не могло возникнуть такой задачи, поскольку не было такого объекта науки – растения. До некоторой степени это произвол: реконструируя систему знаний и мотивы парацельсианцев, я попытаюсь ответить за них, почему они делали одно и не делали другого, но в конечном счете из таких попыток и вырастает понимание.
Итак, что за ботаника была бы сегодня, если б в её основу легла воображаемая классификация парацельсианцев?
Прежде всего, парацельсианцы – это металлисты. В алхимии и медицине начала Нового времени действовали две крупные школы – традиционные гербалисты и новые металлисты. Гербалисты пользовались старыми, испытанными сложными рецептами, пришедшими из прежних веков и состоящими из отваров многих трав, это – традиция Галена. Новаторство Парацельса состояло в том, что он (помимо трав) широко применял простые неорганические вещества, уловив связь некоторых болезней с неорганическими средствами.
Парацельсианцы – металлисты, они обращали большее внимание на действие неорганических веществ. В силу естественной логики борьбы, если бы парацельсианцы победили, они не слишком быстро приступили бы к обновлению инструментария гербалистов – ревизии действия лекарственных растений и работе с такой вторичной областью знания, как классификация лекарственных (а затем и прочих) растений для медицинских нужд. При победе парацельсианцев развитие «гербалистских» направлений было бы медленнее, и скорее всего ботаническая классификация появилась бы несколько позже.
Далее – парацельсианцы наследовали от основателя практический, медицинский подход ко всем проблемам биологии, для них все задачи начинались с человека. Значит, и развитие классификации растений было увязано с этими задачами. К счастью, можно и в реальной истории видеть, что это означает. Парацельсианцы-алхимики создавали ботанические сады и призывали к их созданию, чтобы выращивать там лекарственные растения.
В самом деле, с некоторой точки зрения ботаника так и начинается – создаются ботанические сады, в них разводится множество растений. Появляется возможность видеть различия в строении растений на разных стадиях развития. При формализации этой деятельности появляется именование и возникает классификация, как результат работы формализации со средствами именования объектов познания. Итак, в случае победы ятрохимиков мы увидели бы картину, очень похожую на то, что и в самом деле произошло – ятрохимики стали бы интенсивно основывать ботанические сады и аптекарские огороды, там умножалось бы число выращиваемых растений, составлялись бы их каталоги и описания – и постепенно возникала бы классификация. Может быть, лишь классификационный этап шел бы с небольшим запозданием по отношению к реальной истории.
Теперь следующий момент. У ятрохимиков была совсем особенная цель классификации, в их картине мира классификация занимала иное место, чем у ятромехаников. В зависимости от цели меняется образ результата и общий вид создаваемого интеллектуального продукта. В нашем случае – формулировка цели меняет форму системы организмов.
Стиль классификации может быть весьма различен. В науке XVII в. победили ятромеханики. В результате наша наука, которую мы знаем, развивалась в XVII в. на фоне побеждённой, отвергаемой, устаревающей алхимии. Алхимия была не всегда проговариваемым, но очень знакомым фоном, на этом фоне осуществлялась деятельность ученых.
Тем самым наука отталкивалась от алхимии, подчеркивала эту свою границу, и в то же время неизбежно находилась в связи с алхимией – как всякое идейное течение, которое старается себя чему-то противопоставить, находится в тесной связи с противопоставляемым: любое «анти-» находится в одной плоскости с «про-». Для возникающей ятромеханической науки было очень важно, какой была алхимия, каким образом там работали и какие обоснования использовали – чтобы быть непохожими. И если бы победили ятрохимики, мы также видели бы сильную связь ятрохимической науки с алхимией, только, видимо, иную по знаку – алхимия чаще бы упоминалась в текстах и среди перечисления качеств объектов чаще бы шли ссылки на алхимические и астрологические аспекты.
Те начатки классификации, что можно найти у ятрохимиков, не сильно отличались от прочих попыток того времени. Обычно растения делили на деревья, травы и кустарники – почтенная традиция, идущая ещё от Феофраста. По мере увеличения числа растений, которые требовалось различить в одной работе, увеличивалась изощрённость классификации. В этом смысле ведущим был количественный рост. Чем обширнее был некий ботанический сад, чем больше в нём было видов растений (прежде всего лекарственных), тем более дробная система требовалась для описания этих растений (логическая, схоластическая выучка у ятрохимиков была на высоте – все они наследовали схоластике с её изощрённым умением различений).
Постепенно традиция гербалистов – врачей, переписывающих Диоскорида и Плиния с добавлением местных форм – сменяется уже такими авторами, которых относят к «отцам ботаники»: Отто Брунфельс (Otto Brunfels, 1489–1534), Иеронимус Бок (Трагус, Hieronymus Bock, 1498–1554), Леонгард Фукс (Leonhart Fuchs, 1501–1566). Говоря языком не возникших ещё флористики и фаунистики, Брунфельс, Трагус и Фукс начали объединять локальные флоры – попытались свести вместе описания, до того разрозненные.
Характерно, что эпоха гербалистов заканчивается вместе с эпохой алхимии. Каспар Баугин (Caspar Bauhin, 1560–1624) считается последним гербалистом. В его работе (Pinax theatri botanici, 1623 г.) сведены названия растений, приведены синонимы. Что до классификации, то сочинение делится на книги, всего их двенадцать, каждая книга делится на нумерованные секции, а внутри секции – под номерами – названия растений (и их групп). То есть дана не иерархия классов с названиями, а скорее нумерованный список (хотя некоторые группы растений всё же имеют названия, но не все; эти баугиновские названия потом стали названиями родов). Морфологических описаний не приводится.
Алхимия Древнего Китая и классификация растений
Чтобы лучше представить, что же могло быть у Парацельса с системой растений, обратимся к совсем другому региону, где была развита своеобразная алхимическая традиция – к Древнему Китаю. Если мы посмотрим на то, какие аналоги классификации растений можно отыскать в китайской культуре, мы обнаружим древнюю, прочную и очень разветвлённую традицию классификационного знания. Пытаясь понять, что же перед нами, мы обнаружим нехватку слов. Это не привычная родовидовая классификация (Аристотеля): Китай не знал логики, в нем не было родовидовых схем. Можно сказать, что это один из видов «народного знания», некая фолк-таксономия. Однако это не просто язык, это вполне развитая система знания, весьма упорядоченная, устроенная по вполне осознаваемым закономерностям. Это, видимо, система, связанная с фолк-таксономией, выросшая из народного знания, но им не исчерпывающаяся.
Может быть, некоторые аналогии тому, что отыскивается в Китае, дают традиции пифагореизма и неоплатонизма, которые были довольно широко распространены в Европе, расцвели в античности, вновь были вспомнены в Возрождение. Однако в Европе это периферические традиции, а в Китае, напротив, – официальные, принятые, подтверждаемые всем авторитетом традиционной культуры.