Страница 33 из 34
Если бы брак и семейство в Риме были устроены более разумно и справедливо, чем это было на самом деле, то женщине оставалось бы только стремиться к полной равноправности с мужчиной. Но путь к этой цели заграждался прежде всего крепкими стенами патриархального семейства. Достичь какой бы то ни было свободы женщина могла не иначе, как сделав пролом в этих стенах или вовсе разрушив их. Прежде всего, ей нужно было освободиться от семейной неволи и добыть себе свободу полового чувства, которое в ней развивали в ущерб всем другим психическим функциям и в то же время монополизировали и делали его обязательным. Рабство всегда было, есть и будет противно природе человека вообще и женщины в частности; обязательность чувства – логическая нелепость, невозможность; поэтому-то в истории всех народов мы видим, что рабство женщины и семейства, обязательность любви, даже при отсутствии ее, и монополизирование половой функции всегда вели за собой падение семейства и стремление женщины к полной свободе половой страсти. Одним из лучших доказательств этой мысли служит история Рима. Монотонный, официальный, обязательно-неизменный характер брака не удовлетворял ни женщин, ни мужчин; естественное стремление к свободной любви, не находя себе надлежащего выхода, обратилось к проституции. Человек хотел страсти и наслаждения; его женили и предписывали ему производить детей; но он все-таки хотел страсти и находил ее в объятиях гетеры. Брачные обязанности делались чем-то вроде общественной повинности, а внебрачная любовная связь заменяла собой то, чем собственно должен бы быть брак. Гетера разрушала семейство и своей свободой прельщала семейную женщину, которая на ее примере видела, что порок освобождает, а официальная добродетель порабощает. Римлянка стала подражать гетере во всем, и толпы матрон, являясь в полицейскую префектуру, требовали помещений своих имен в проституционные списки. Гетеризм доставлял женщинам, хотя бы на время, экономическую самостоятельность и личную независимость. То же освободительное значение имело и занятие искусством. Танцорки, музыкантши, певицы не обременяли себя вовсе семейными узами, могли жить своим трудом и наслаждаться независимостью, неизвестной семейной женщине. Экономическая самостоятельность – это необходимое условие женской свободы, рано сделалась целью самых настойчивых стремлений семейной римлянки. И она скоро достигла своей цели. В плебейском браке имущество жены составляло ее полную, независимую от мужа собственность, которая давала жене возможность не только не делаться рабыней или содержанкой своего супруга, но даже управлять им. Муж богатой женщины становился обыкновенно ее кабальником, и, сделавшиеся экономически независимыми, римлянки начали эксплуатировать супругов силой своего капитала с таким же бессердечием, с каким мужья угнетали зависимых жен силой своей власти. Жена обыкновенно давала мужу взаймы на короткие сроки и под большие проценты; муж обыкновенно не мог расплатиться в срок, входил в новые долги, принимал на себя новые обязательства и, наконец, делался полным рабом своей дражайшей половины. Она могла и в конец разорить его и погубить его репутацию, подвергнув его столь тяжкой для римского гражданина infamia. Все подобные стремления римлянки к самостоятельности стоили ей упорной борьбы и напряженных усилий, направленных к ниспровержению власти мужа и половой опеки. Жена часто покорялась мужу и жила с ним только в силу необходимости, как рабыня и пленница. Когда началась война между Римом и латинами, то жены римлян тотчас побросали своих мужей и бежали к родичам-латинам. Стремление к независимости доводило римлянок не только до мужеубийства и других одиночных преступлений, но даже организовало между ними тайные общества и заговоры с целью ниспровержения патриархально-семейных порядков. Так, в 326 году до Р. X. Рим был поражен ужасной вестью о заговоре женщин с целью отравления мужей, о том, что матроны приготовляют для этого яд и уже многие мужчины пали жертвой их умыслов. Число заговорщиц исторические известия определяют неодинаково, одни считают 170, другие 360. Уличенных женщин судьи заставили выпить яд, приготовленный ими для мужей. Иногда римлянки доходили даже до открытых столкновений с правительством и силой принуждали его отменять законы, стеснявшие их свободу. Во время пунической войны консул Оппий провел закон, запрещавший женщинам иметь в своих украшениях более 1/2 унции золота, носить пестрое платье и ездить на паре. Когда финансовые дела Рима поправились, закон этот, все еще продолжавший существовать, сделался невыносимым для женщин, и римлянки, подав через двух трибунов петицию об его уничтожении, пустили в ход все средства, чтобы заставить правительство уступить их желаниям. Громадные толпы женщин, несмотря на запрещение своих мужей, стекались в продолжение нескольких дней в Капитолий, где обсуждался вопрос об Оппиевом законе; к римлянкам присоединились здесь женщины из окрестных поселений и городов; консулы и преторы были оглушаемы женскими криками и требованиями об отмене закона. В пользу женщин держал речь трибун Люций Валерий. При настоящем развитии общественного благосостояния, – говорил он, – закон Оппия является неуместным и несправедливым. «Мужчины и дети могут теперь носить роскошные платья, мужчина имеет право покрывать свою лошадь попоной из пурпура, но женщине не делается никакого снисхождения и лошадь одевается роскошнее, чем жена! Женщины наших латинских союзников могут щеголять золотом и пурпуром, ездить по городу, а римлянке это запрещено, римлянке, которая лишена доступа к важным должностям, к жреческому сану, не имеет участия в триумфах, не может получать никаких почетных наград. Оставьте же ей, по крайней мере, наряды и приличную обстановку!» Против Валерия поднялся знаменитый Катон, речь которого хорошо выражает и взгляд строго-патриархальных римлян на женщину и их страх перед ее эмансипационными стремлениями. «Если бы каждый из нас, – говорил оратор, умел поддерживать перед своей женой права и величество мужа, то мы справились бы мигом с бабами. Но мы допустили мужчину подчиниться женскому своеволию в семействе и вот теперь на форуме не можем устоять в борьбе с женщинами и боимся их. Опасность сделалась особенно сильной потому, что мы допустили сходки и тайные совещания женщин… Наши предки не дозволяли им без надзора мужчины заниматься даже частными делами; они хотели, чтобы женщины были под постоянной опекой своих отцов, или братьев, или мужей. Мы же дойдем, наконец, до того, что охотно допустим баб в управление государством, в дела форума, в национальные и избирательные собрания. Да и теперь разве они уже не достигли этого? Разве они не толкуют на улицах и перекрестках о принятии предложения трибунов, разве они не поднимаются за отмену закона! Предоставьте только свободно действовать этому роду, этим тварям необузданного характера, и вы увидите, могут ли они держаться меры, могут ли полагать для себя известные ограничения, если последних не определяет для них кто-нибудь другой. На все смотрят они с неудовольствием, для них невыносимы правила, предписываемые законом и обычаем. Они хотят свободы во всем или, правильнее говоря, необузданности, и что будет, если они достигнут ее? Они, наконец, сделаются совершенно равными вам, а сравнявшись с вами, они немедленно сделаются вашими повелителями!..». Но, не смотря даже на противодействие таких людей, как Катон, женщины взяли верх, и закон Оппия был отменен. – Во время второго триумвирата произошло другое замечательное столкновение римлянок с правительством. Триумвиры до того истощили народ сборами на военные издержки, что были вынуждены забрать наконец даже суммы, хранившиеся у весталок; но денег все-таки недоставало, и триумвиры вздумали сделать огромный сбор с 1400 богатых римлянок, которых они считали беззащитными, так как все это были жены, дочери, сестры и другие родственницы граждан казненных, изгнанных или преследуемых правительством. Но триумвиры ошиблись, – женщины сумели защитить сами себя. Густая толпа римлянок энергично двинулась на форум, пролагая себе дорогу через массы народа и стражу. Триумвиры распорядились силой разогнать женщин, но народ не допустил этого, и женщинам было дано право слова, которым превосходно воспользовалась Гортензия, дочь известного оратора того же имени. «Несчастные женщины, которых вы видите перед собой, – между прочим говорила она, – просят справедливости. Власть, достоинства, почести – все это не для нас, женщин; почему же мы должны участвовать в издержках войны, которая не может принести нам решительно никакой пользы? Правда, наши матери помогали республике в годину ее крайней нужды, но для этого их не заставляли продавать домов и земель, и их пожертвования были добровольными. Если бы теперь галлы или парфы раскинули свой лагерь на берегах Тибра, то вы нашли бы нас не менее ревностными к защите родины, чем были прежде наши матери; но мы решились не принимать никакого участия в войне междоусобной. Ни Марий, ни Цезарь, ни Помпей, ни даже сам Силла, первый водворивший в Риме тиранию, никто из них и не думал принуждать нас к участию в междоусобных смутах. Вы присваиваете себе громкое титло реформаторов государства, но это титло обратится вам в вечный позор, если вы, несмотря на законы справедливости, будете продолжать отнятие жизни и имущества у тех, которые не подали к тому никакого законного повода». Речь Гортензии привела триумвиров в бешенство, и только грозный голос народа удержал их от насилия над смелыми гражданками. Налог был сложен с 1000, но 400 женщин все-таки были принуждены уплатить его. В этих двух женских движениях, имевших целью отмену законов и административных декретов, мы видим, что эмансипационные стремления римлянок не ограничивались реформой семейного права. Особенно в борьбе с триумвирами женщины являются истыми гражданками, благородными врагами тирании, а в речах Валерия и Гортензии сильно заметно недовольство теми общественными порядками, при котором «власть, достоинства, почести – все это не для женщины». Но так как о доступе к общественной деятельности нечего было и думать при сохранении строго-патриархальных порядков, которые прежде всего и более всего давили женскую личность, так как большинство римлянок по своему воспитанию вовсе не годилось для какого-нибудь серьезного занятия, так как все население Рима, пренебрегая трудом, жило бессовестной эксплуатацией рабов и побежденных народов, так как господство плутократии, чудовищный деспотизм цезарей, постоянные организованные разбои за границей, систематическое разграбление мира и другие подобные условия делали из римлянина праздного барина, живущего кровью подвластных ему людей, то понятно, что первые и самые сильные удары женской эмансипации были направлены против семейства, понятно, что римлянка, зараженная всеми недостатками окружавшего ее общества, прежде всего должна была стремиться к тому, чтобы, сделавшись независимой от мужчины барыней, наслаждаться всеми благами жизни на своей воле. Конечно, такой порыв женской эмансипации достоин всякого сожаления, но это был порыв естественный, обусловленный всей предыдущей историей Рима. Большинство авторов, касающихся последней эпохи Рима и толкующих о крайней развращенности тогдашних женщин, не видят или не хотят видеть истинной причины такого положения дел. Рим жил не производительным трудом своих граждан, а грабежом мира и рабством. Поколения же людей, преемственно и неустанно занимающиеся этими позорными делами, всегда естественно вырождаются в отвратительную породу физических и нравственных чудовищ; из героев они делаются разбойниками, из людей прямых и независимых – раболепными угодниками и двоедушными мерзавцами, из ревнителей строгой жизни – отчаянными развратниками, из сильных и здоровых – физически искаженными и расслабленными. По этому закону шла и история Рима. Утверждение свободного брака, уничтожение половой опеки, облегчение развода, приобретение женщиной права личной собственности, реформирующее влияние государственной власти, ограничивавшей произвол домовладыки и гарантировавшей личность домочадцев, войны, колонизация покоренных земель, торговля и другие международные сношения – все это неизбежно расшатывало основы старинного семейства. Вместе с тем, под влиянием развившихся с цивилизацией половых противоположностей и под растлевающим действием рабства и богатств, хищнически отнимаемых Римом у покоренной им земли, половая страсть чувствовала себя неудовлетворенной даже в свободной форме брака. Сытый и думавший только о наслаждениях римлянин хотел превратить свою жизнь в непрерывное наслаждение страсти с переменными любовницами. Заботясь о половой нравственности жен, государство покровительствовало разврату с невольницами и отпущенницами, специально воспитанными для утонченного гетеризма. Большая часть несметных богатств, награбленных римлянами, пошла на проституток и сладострастные оргии. Женщину брак удовлетворял еще менее, чем мужчину. Мужья пренебрегали своими скучными, старомодными женами для прекрасных, остроумных и блестящих камелий; жены подражали мужьям, приискивали себе любовников по сердцу и старались поравняться в светскости, манерах и роскоши с гетерами, так увлекавшими и разорявшими мужчин. Главной заботой воспитания женщины сделалось то, чтобы развить из нее светскую львицу и обольстительную кокетку. Долго боролась женщина за право роскошничать наравне с мужем и его любовницами, долго завоевывала она себе экономическую самостоятельность. Ревнители старины употребляли все усилия, чтобы удержать ее от роскоши и с большим еще рвением старались об ограничении ее имущественных прав, так часто дававших ей полный перевес над мужчиной, что Катон говорил: «всем людям повинуются жены их, нам повинуются все люди, а мы повинуемся женам». Хорошо понимая эту эмансипирующую силу женского имущества, консервативное правительство старалось по возможности давить его своими репрессивными мерами, вроде вышеупомянутого закона Оппия и декрета триумвиров. Таков же был и закон Вокония, запрещавший назначать женщин наследницами или завещать им более, чем доставалось наследнику или наследникам. Целью закона было отчасти предупреждение раздробки семейных имуществ, а главным образом, обуздание «незаконно» присвоенной женщинами независимости, возраставшей все более и более. В своей речи в защиту этого Катон указывает главным образом на то, как женщины употребляют независимое состояние и богатство для унижения своих мужей, и напоминает, что у древних римлян муж был господином и судьей жены, мог подвергать ее наказаниям и казни. «Обличив ее в неверности, ты можешь убить ее, а она, обличив тебя в том же, и пальцем не смеет тронуть; так оно и должно быть!» Закон Вокония хотя был принят, но мало стеснял римлянок: в завещаниях назначали подставных наследников, а от них имущество переходило все-таки к женщинам. Утвердив свою имущественную самостоятельность, женщина начала пользоваться ей для преобладания над мужчиной и путем экономическим, и путем роскошного кокетства. Рабство и другие социальные порядки не дозволяли ей пока сделаться эмансипированным человеком, и она, сделавшись эмансипированной барыней-рабовладелицей, не отставала в роскоши от мужчины. Даже самые скромные и добродетельные римлянки, по словам Плиния, начали считать неприличным выходить из дома не в модном платье и без алмазов. Знатные матроны даже для простых визитов нанизывали на себя алмазов иногда на 200 миллионов сестерций и держали стада ослиц специально для того, чтобы ежедневно купаться в их молоке. Туалетное искусство было очень развито, туалетная прислуга дамы многочисленна, туалетные занятия богатой римлянки отнимали у нее все утро. Власть цензора сделалась бессильной для того, чтобы удерживать женщину в пределах семьи и старинных нравов. Не патриархальная традиция, а мода стала управлять внешней жизнью гражданок, законодательницами же моды и новых общественных обычаев были женщины. В царствование Гелиогабала, по настоянию его матери, матроны составляют из себя «малый сенат», который держит свои заседания на квиринальской горе, постановляя законы моды и светских приличий, решая разные вопросы о жизни женщин. Это был предшественник средневековых «судов любви». Роскошь, наряды, кокетничанье были только простыми средствами к удовлетворению половой страсти, привлекавшими к нарядной кокетке толпы поклонников. Поэтому вместе с борьбой женщины за право роскошничать и кокетничать идет борьба за свободу половой страсти. Выведенная из терпения рабыня сначала мстить мужу секретной изменой, а потом разбивает свои тайные цели и с одурением пускается в оргии публичного разврата. Через десять лет после отмены Оппиева закона учреждаются вакханалии, на которые сначала сходятся одни женщины, а потом они привлекают и мужчин, убивая для сохранения тайны тех из них, которые не соглашались любиться с ними. Преследование и запрещение этих сладострастных сборищ нисколько не задерживает быстро усиливающегося разврата и своеволия женщин. Сами цезари, эти венчанные артисты порока, предаваясь ему до отвала, нередко пытались в видах государственной пользы ограничить его между своими подданными, преследуя безбрачие и бездетность. Lex Julia запрещает безбрачную жизнь мужчинам от 20 до 60, а женщинам – до 50 лет. Для того чтобы пользоваться всеми гражданскими правами, мужчины с 25 лет, а женщины с 20 лет обязывались иметь детей. Имение нескольких детей доставляло мужчинам земельные наделы и освобождало их от известных повинностей, а женщин от половой опеки. Безбрачие и бездетность наказывались штрафом; безбрачный не имел права ни получать наследства, ни делить завещания; бездетный получал только половину следующего ему наследства. Подобные меры еще более разрушали брак, делая его ненавистной официальностью, необходимой только для приобретения известных прав. «Люди женились не для рождения наследников, а для получения наследства», – говорит Плутарх. Мужья меняли жен, а жены мужей иногда ежегодно; случалось, что женщина имела преемственно до 20 мужей и больше. Нарушение супружеской верности сделалось всеобщим, и Дион Кассий, при своем вступлении в должность консула, нашел в Риме 3000 жалоб на прелюбодеяние. Скоро настало еще худшее время, когда на неверность жены или мужа не только не жаловались, но даже не обращали внимания. Брак заменился конкубинатом. Мужчина обзаводится содержанками; матрона, при неимении добровольного любовника, держит для этой роли гистриона или раба и нередко, бросая мужа и детей, убегает на чужбину со своим фаворитом. От строгих мужей, от детей, от соискателей наследства женщина отделывается часто посредством кинжала или яда. А где можно защитить себя или удовлетворить свои желания посредством закона, там римлянки начинают процесс и ведут его с такой настойчивостью, что дают основание тогдашней сатире нападать на них, как на самых отчаянных сутяг. Главной обязанностью древней римлянки была материнская, но, скажем словами Россбаха, «матери древних времен лежали в могилах, а матери нового времени не имели более любви к своим детям, предоставляя воспитание их рабам. Раб же знал, что питомец будет со временем его господином, и чтобы приобрести его благосклонность в будущем, поблажал его страстям и открывал источники еще неизвестных ему наслаждений. Плод, семена которого были насажены рабом, окончательно созревал под влиянием театра и цирка». Воспитание дочери если и велось матерью, то, во всяком разе, стремилось к тому, чтобы приготовить из девушки не семейную женщину, а свободную кокетку. Воспитание, таким образом, значительно содействовало разложению семьи и падению древних нравов; то же самое делали и религия, и искусства, и литература, и торговые сношения, и войны, и одуревшие от деспотизма правители, и обессмысленные тиранией народные массы. Это был радикальный переворот, который долго совершался незаметно для глаз наблюдателей и только в эпоху императоров созрел до окончательного взрыва. Основанное на рабстве и силе, аристократическое военное общество губило само себя; порабощенная государству, человеческая личность стремилась к освобождению; рабы, с яростью Самсона, потрясали основы общественного здания, дети отбивались от родительского деспотизма и гарантировали от него свою личность с помощью закона, женщины разбивали стены своей семейной темницы. Взгляните на эту эпоху анархий и всеобщего разврата не с моральной, а с социально-физиологической точки зрения, и вы увидите, что это только кризис долговременной болезни, порожденной рабством народов Риму, рабством граждан государству, рабством невольников господам, рабством женщины мужчине. Во всех этих отношениях человеческая личность стремилась к свободе, и с каждым ее шагом вперед по этому пути разрушались и погружались в анархию семья, государство и другие юридические институции, всецело поглощавшие до тех пор индивидуумов, входивших в состав их и бывших не активными личностями, а пассивными частями юридических лиц. Это был не только закат античной цивилизации, но и заря новой. Стоики учат жить согласно с природой, умирать за истину и твердо переносить несчастия. На место разоблаченного суеверия философия ставит разум, на место прежних юридических понятий являются идеи справедливости, равенства, верховной власти народа; справедливость и любовь к ближнему ставятся идеальными основами общества; литература вооружается против войны и просит мира; римляне уравниваются с иностранцами; императоры делают в одной из варварских областей попытку ввести представительное правление; Лукан поет о святой любви к вселенной; Сенека проповедует космополитизм, вооружается против гладиаторских побоищ, отрицает рабство. Вместе с этими новыми общественными принципами рождаются и проникают сначала в римскую жизнь, а потом, с дарованием прав римского гражданства, и ко всем жителям империи новые семейные начала. Борьба женской личности за свою самостоятельность в семействе кончилась в пользу женщины. Брак окончательно принял форму моногамии. Выходя замуж, женщина оставалась под опекой отца или другого родственника, но когда эта форма брака вполне утвердилась, то половая опека была уже уничтожена, власть отца значительно ослабла, а относительно замужней дочери сделалась чисто номинальной и действительной лишь в одном том, что она устраняла собой власть мужа над женой и делала последнюю лицом вполне самостоятельным. Жена имела свою отдельную собственность, которой она управляла и пользовалась независимо от мужа. Наследственные права женщины, расширенные и окончательно утвержденные, сделались сильной опорой ее экономической независимости. Приданое жены составляло общее достояние супругов; но без согласия жены муж не мог сделать из него никакого употребления, ни продать, ни заложить его; по закону Юстиниана, он не имел на это права даже и при согласии жены. Закон требовал, чтобы супруг гарантировал жене ее приданое равною ему суммой своего приданого (dos propter nuptias). Имущество жены после ее смерти переходило к ее наследникам. Между мужем и женой, как между лицами совершенно самостоятельными, совершались договоры, денежные займы и т. п. Вместе с развитием свободного брака падала и половая опека над женщиной. Под влиянием эмансипационных стремлений женщины и идей естественного права позднейшая римская юриспруденция отступает от своей прежней теории, по которой женщина подлежала пожизненной опеке «по причине ее легкомысленности». Юрисконсульты признали, наконец, равенство полов принципом своего кодекса справедливости. Гай опровергает защитников половой опеки, доводы которых основаны на предполагаемой низкости женской природы, и сообщает много средств и уловок, употреблявшихся юристами для того, чтобы дать женщинам возможность обходить стеснительные для них постановления старинного права. Императоры вовсе уничтожили институт половой опеки, и таким образом в предсмертную эпоху Рима личность женщины явилась совершенно свободной от юридических оков патриархального семейства. Римлянка позднейших времен равноправна мужу, она уже не стоит под опекой, а сама приобретает права опеки над своими детьми и внуками. Она может иметь самостоятельное хозяйство, заключать контракты, вести процессы и т. д. Вместе с положением гражданок улучшалось также положение рабынь, отпущенниц и иностранок. «Иностранка, отпущенница, рабыня, – говорит Гриндон, – имеют каждая свою роль в истории римской женщины и кладут каждая свой камень в здание ее свободы. Рабыня служит орудием того блеска, благодаря которому женщина подчиняет себе гражданина. Отпущенница, сближая и смешивая расы, пробивает брешь в гражданском праве, враждебном женщине, и содействует победе естественного права, в котором она занимает надлежащее положение… Благодаря иностранке слово “hostis”, обозначавшее в эпоху XII таблиц и врага, и чужестранца, начинает прилагаться только к вооруженному неприятелю, а для иностранца создается новое выражение, “peregrinus”. Иностранец получил такое важное значение, что для него учрежден особый претор, который начинает постепенно гуманизировать и улучшать римское право во имя принципов равенства и справедливости. Женщине принадлежит значительная доля участия в деле этого социального прогресса, потому что она-то сильнее всего и содействует тесному союзу разных элементов общества, посредством смешения крови и слития интересов».