Страница 15 из 25
Зашел как-то Петрович к нам в церковь – а я голову ломаю, где бы денег на крышу найти? Зимний храм перекрыть край как нужно. С разрушенной колокольни откололся кусок и пробил крышу. Да одновременно в нескольких местах. Мы только-только внутри стены оштукатурили. Столько трудов положили.
В церкви никого, только он и я. Подошел к нему, поприветствовал. Вижу, тяжело человеку, шутка ли, единственного сына потерять.
– Петрович, – говорю, – в память о Косте сделай доброе дело. Видел, как кирпичами с колокольни крышу побило? Пока дождей нет, помоги нам перекрыться. Ты человек состоятельный, помоги. Еще и прихожан просить буду, всем миром и сделаем. Боюсь, дожди начнутся, штукатурку внутри загубим.
Петрович помолчал, лицо у него такое хорошее, доброе, он действительно был славный дядька. Потом и говорит:
– Знаешь, батя, я вот думал, как мне теперь жить. После смерти единственного сына. Как? И решил, что жить теперь буду только для себя. Так что, не обессудь, ищи других спонсоров.
И действительно, стал Петрович жить для себя. Машину новую взял, за границей отдохнул, одеваться стал хорошо. А потом пропал Петрович. Неделю его найти не могли. И вот иду как-то днем в храм, догоняет меня мальчишечка лет десяти:
– Батюшка, пойди погляди, что это? Я все смотрю-смотрю и никак не могу понять.
Пошли мы с ним, и привел он меня за дом к Петровичу, там у них такая огромная лужища была. Смотрю, куда мальчонка указывает, и вижу, словно надутый мешок из-под сахара плавает, а вроде и не мешок, человека напоминает. Вызвали милицию. Невестка Петровича вытаскивала его из лужи. Говорит, видела у него во лбу дырку, точно от пули. Да кто тогда разбирался.
Отпели мы его во дворе перед храмом. А через три месяца умерла и жена. Хороший дом остался, только пустой стоит.
Христос воскресе, Петрович! Ты не думай, я на тебя зла не держу. После того, как ты отказался, пришел человек и сам помощь предложил, всю крышу на себя взял. Понимаешь, у Него все так. Если не ты, значит, кто-то другой. Это тебе уже известно. Бедный ты человек, Петрович, никому ты не нужен, но я и тебя не забываю.
Какой уже год на праздник служу на могилке молодой мамочки. Переходила в Москве улицу по «зебре» на разрешающий сигнал светофора. И вдруг под красный вылетел джип. Наверное, была в сводке по городу за тот день про тебя крохотная заметка. Как я понял, водителя джипа оправдали. Да какая разница, оправдали его или нет? Минутный инцидент, а материнская боль не утихает все четыре года, болит сердце, и черную одежду не снимает.
Как мы привыкли к этим новостным сводкам, там погибли, там взорвались, самолет упал. А ведь все это чья-то боль, слезы, разбитые сердца, дети-сироты.
Мать, Христос воскресе, не плачь, начинай молиться о своей девочке. Пока есть силы, помоги ей.
Большая мраморная плита с таким же портретом молодого парня. Юра работал на одной из заправок своего отца. Лет десять назад убили его ночью на работе какие-то наркоманы. Помню, как плакала в церкви его мама. У нас так заведено: если близкие в память о ком-то делают вклад в храм, икону заказывают, покупают подсвечник или что-то в этом роде, то мы заносим имя человека на постоянное поминовение.
Предложил то же и Юриным близким. Мама услыхала, прекратила плакать. Ко мне подходит и тихо так:
– Ты, батюшка только мужу моему не вздумай такое сказать. Боюсь, он тебя не поймет.
Только тогда до меня дошло, если сына оставлял ночью на заправке одного без охраны работать, то действительно не поймет. Больше его родные в храм не заходят.
Предали тебя, Юра, самые близкие, предали. Но ты прости им, родителей, сам знаешь, не выбирают. Только вот все думаю, как они тебе в глаза посмотрят, когда ты их там встречать будешь?
На Радоницу никогда никого возле твоей могилки не бывает, но я помню тебя, твою беззлобность, поминаю иногда. Бог с ними со всеми. Христос воскресе, Юра, мы с тобой и вдвоем порадуемся.
Уже на выходе встречаю одну нашу верующую из Москвы, она год назад прямо на Пасху хоронила у нас свою маму.
– Раньше, – говорит, – не могла на кладбище бывать, не по себе было. А теперь сижу вот рядом с маминой могилкой, разговариваю с ней, и так на душе хорошо, уходить не хочется.
А мы, Галочка, никуда и не уходим, это только кажется, что они где-то там, далеко от нас, а на самом деле они рядом, в наших сердцах, нашей памяти и нашей молитве. Ведь любовь, если она, конечно, есть, сама знаешь, и после смерти никуда не исчезает.
Фэн-шуй, или Сердечнокаменная болезнь
Как правило, каждый, причащаясь за литургией, прежде должен исповедовать свои грехи, а уже потом и к Чаше подходить. Но на практике получается, что некоторые из нас это правило не исполняют. И этими некоторыми являемся мы, священники. Но не исполняем мы его не от «хорошей жизни», а потому, что далеко не все из нас имеют возможность покаяться перед литургией, хотя бы в повседневных грехах, поскольку служим поодиночке.
И вот для того, чтобы и нам почистить свои души, один раз, во время очередного поста, все мы собираемся в центре благочиния на исповедь. Это не значит, что мы исповедуемся только четыре раза за год, находим возможность это делать чаще, но эти четыре встречи для нас закон. Добавлю, что и возможность посмотреть друг на друга, немного пообщаться, да и вообще хорошо побыть вместе.
Вот на одной из таких встреч спрашивает меня один наш батюшка, отец Валерий:
– Ты как-то хвалился что Дворкину «сектоведение» на пятерку сдал.
– Было дело, – скромно отвечаю.
– Тогда, пожалуйста, объясни мне, что такое «фэн-шуй»?
Отец Валерий служит в немного необычном приходе, даже, можно сказать, совсем необычном.
Его храм когда-то строился для большого села, был в нем и помещичий дом, и многочисленные крестьянские избы. Время прошло, и от самого села ничего не осталось, кроме этой самой помещичьей усадьбы.
Еще в годы советской власти в ней стали располагать интернат для умственно отсталых людей, тех, кто таким уродился на свет. Есть в нем палаты, где люди способны сами передвигаться, а есть и такие, что только лежат, у кого-то есть разум, а у кого-то его нет. Человек уже вырос, он взрослый, большой размером тела, а по разуму – совершенное дитя.
Храм использовался для каких-то хозяйственных нужд, большую часть его помещений зачем-то разобрали, но сохранилась колокольня и прилегающая к ней постройка. Усилиями доброхотов остаток храма отреставрировали, а к колокольне приделали небольшую аккуратненькую церквушечку.
Все бы замечательно, служи себе, молись Богу, да только о том, кто будет в храм ходить, не подумали. Рассчитывали, видимо, на врачей, санитаров и прочий обслуживающий персонал, а получилось, что прихожанами стали вот эти самые «дурочки», а нормальные разумные люди молиться отказываются.
Приходили одно время две-три санитарочки, а потом и они отошли. Почему, спросите, а потому, что поступила на работу в интернат новая сотрудница и заразила разумную его часть неведомым доселе увлечением под названием «фэн-шуй».
И остались в храме одни неразумные. Вот и стал батюшка звать их на службы. Они приходили, стояли и сидели, слушая пение матушки и их дочки, а потом причащались без всякой исповеди – да и какая может быть исповедь у детей?
– Батюшка, я так с ходу и не отвечу про этот самый «фэн-шуй», если бы ты про иеговистов спросил, то я бы тебе мог рассказать, а с этим явлением пока не сталкивался. Знаю только, что им сейчас многие увлекаются, но поинтересуюсь и обязательно сообщу, – пообещал я ему.
Пообщались мы с батюшкой, посочувствовал я его незавидному положению. Попробуйте послужить среди людей умственно отсталых. Ни проповеди им не скажешь, ни наставление о вере христианской.
А в воскресенье на литургию приезжает к нам наш бывший алтарник Дима. Пока алтарничал, закончил Свято-Тихоновский университет. У них с женой все никак не получалось с детьми. Но молились, и Господь сначала дал одного, а потом вдогонку и второго. Помню, как во время причащения он реагировал на детей, тогда у него своих еще не было. Как он умилялся этим маленьким ручкам и ножкам. После причастия показывает мне, как потешно дитя открывало ротик. Мне смешно, а у него слезы в глазах.