Страница 18 из 32
Дача сгорела, продуктов питания не было. То и дело с угрожающим ревом пролетали армады самолетов с пугающими черными крестами на крыльях, мимо них, к Минску. Небо становилось свинцовым и таким тяжеленным, что казалось, вот-вот рухнет. Дети прятались в лесу, а Наташа, преодолевая страх, забиралась на высоченный дуб и смотрела на родной Минск с горечью. Казалось, вся столица в огне и пожарах.
Наталия Алексеевна Королёва и Александра Ивановна Кондякова. 1941 г.
О, Господи! Взяла на себя ответственность, всем об этом объявила, а что делать – не знала. Пока ясно было одно: в Минск возвращаться было нельзя. Лес – вот он, рядышком, в нем от самолетов можно скрываться, но как долго? Чем кормить детей? На чем спать?.. Дети… Малыши, а взгляды такие, что чувствуешь их спиной, даже в кратковременной дреме.
Наташа разослала сотрудников – кого куда: Александру Ивановну – на железнодорожную станцию, чтобы узнать, когда можно подойти, чтобы уехать поездом; нянечек – в д. Ратомку за продуктами и бельем для постелей; повара – в воинские части, коих объявилось в округе немало.
Чем-то помогли сельчане, чем-то – военные. Начальник станции обещал помочь, просил подождать, но говорил как-то неопределенно: «Попробуем, подумаем…»
В лесу у разбитой дачи коллектив провел четыре дня и три ночи. Дети удивляли. Вдруг все так повзрослели, поумнели, стали очень серьезными, никаких капризов. И это при том, что было и голодно, и холодно, и, шутка ли, приходилось дневать и ночевать в лесу… А еще – вой в небе страшных фашистских самолетов…
На четвертый день они вывели после завтрака детей на проселок. Навстречу вдоль железной дороги двигалась колонна солдат. Они шли быстро. Свернутые шинели, противогазы, винтовки… Спины солдат мокрые от пота. Когда хвост этой колонны приблизился к детскому саду, из нее неожиданно выбежал мужчина и помчался к детям. Малыши замерли, сердце Наталии едва не выпрыгнуло из груди: она узнала в мужчине отца ее девочек – Ханы и Сони Вольминских. Он закричал, девочки тоже. Подхватил младшую трехлетнюю Хану, присел, обняв Соню, спрятал лицо в детском платьице. Плечи мужчины тряслись. И Наташа, которая плакала очень редко, а при детях – никогда, не выдержала.
Вольминский старался взять себя в руки, отрывал от гимнастерки Соню, пытался успокоить Ханечку. Наташа бросилась ему помогать, почти слепая от слез. Он закричал: «Берегите их, Наталия Алексеевна! Спасайте детей!»
Воспитанники детского сада № 38 в Ратомке. Июнь 1941 г.
Отец девочек погиб в первые дни войны. Маму Хани и Сони немцы убили позже в Минске.
Наташа, пока смотрела вслед мужчине, бежавшему навстречу смерти, приняла решение: «Ждать, что о них кто-нибудь вспомнит и порадеет, больше нельзя». Воспитательница Александра Ивановна Кондякова, няни Вера Радюк, Мария Далидович, повариха Вера Сергеевна Кручонок не растерялись в тяжелую минуту. Они быстро собрали шестьдесят детей в дорогу, взяли коричневый пятилитровый чайник, положили в него вареные яйца, что остались от завтрака, в наволочку насыпали печенье и пошли на станцию – до нее было больше километра.
В тот день Наташа прошла самый длинный километр в своей жизни. Она и поныне, через много лет, удивляется, что они тогда дошли. Малыши то падали, то стонали, то роняли сандалии, то хотели пить, есть, писать, просились все вместе на руки или на горшок, отказывались идти, цеплялись за подол, кричали, останавливались посмотреть дохлого жука, подобрать ветку, подраться. И ко всему этому – гул самолетов в небе, дым от наших пушек, зарево над Минском. Куда идут? Куда поедут? Под бомбы? Где заведующая? Где родители? Люди? Кто-нибудь?!
Колонна подошла к железнодорожному полотну, через которое необходимо было еще перебраться, чтобы попасть на платформу. А это значит, почти каждого ребенка нужно было перенести через пути. Это была война. Разве фильм передаст тяжесть данного момента? Какой зритель такое выдержит? А это еще не кровь и не смерть. Просто дети, которым еще в прошлый вторник матери мыли перед обедом руки и большинство из которых забудут даже имена своих родителей, потеряют навсегда братьев, сестер, дом, родину, поскольку никого потом не найдут и некому будет их искать.
На железнодорожной станции все поезда двигались исключительно в сторону фронта. И ни одного – в сторону Минска. Впрочем, стоял товарный состав, состоящий целиком из открытых платформ и только двух вагонов для перевозки животных. Наташа оценила ситуацию. Шансов выехать – ноль. Она схватила на руки самую маленькую девочку и бросилась к начальнику. Слезы заливали лицо. Она уже не могла их остановить, лишь удивлялась, сколько их в ней есть. Тут и ребятишки, предчувствуя страшное, взорвались ревом, да таким, что станция задрожала. Но мужчину в красной фуражке ее вид только разозлил:
– Дети! Сколько? Вы с ума сошли! В этих вагонах возили коров! Не положено!
Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут подбежали красноармейцы. Один из них сгреб железнодорожника вместе с мундиром и форменной фуражкой и, чуть приподняв его, прохрипел:
– Начальник, четвертый и пятый свободны. Сажай детвору!
Начальник станции истерично оправдывался:
– Эти вагоны не велено заполнять. Их ждут в Минске.
– Сажай детвору, – вновь прохрипел солдат.
И начальник станции сдался. Выругавшись, махнул рукой:
– А! Хрен с ним, приказом. Сажайте.
Они пробовали самостоятельно сесть в эти два вагона, но было высоко и даже не хватало сил раздвинуть двери. Помогли солдаты. Раскрыли двери и ахнули – в вагонах навоз, смрад. Туда стали спешно поднимать детей. При этом надо было руками выбрасывать из вагона навоз, найти воду и ведро.
Из взрослых лишь нянечка Варя Радюк отказалась ехать.
– Простите, Наталия Алексеевна, – в слезах проговорила она. – Не могу уехать, останусь с мамой.
Но до самого отправления эшелона Варя не отходила, вместе с красноармейцами рвала траву и охапками бросала то в один, то в другой вагон. Она же сказала красноармейцам, что дети голодные и нет продуктов. Солдаты притащили по мешку сухарей в каждый вагон и по ведру воды…[32]
Заведующая появилась в последние минуты. Наташа протянула ей руку, но та осталась неподвижно стоять на платформе. Наташа увидит ее еще дважды. Осенью в Хвалынске Саратовской области. Заведующая приедет за своими детьми (две дочери и сын поехали тогда с Наташей). И еще через десятилетие она найдет Наташу в Минске и попросит подтвердить место своей работы. Наталия Алексеевна напишет, что знала эту женщину с момента своего устройства на работу в сад до 18 июня 1941 г. Ей будет очень тяжело простить.
В Минск они приехали в потемках и даже не раздвигали двери вагона. Казалось, снаружи меньше воздуха, чем внутри. Товарная станция горела, куда-то бежали и кричали люди, свистели пули, рвались бомбы. Дети прижимались друг к дружке. Взрослые в двух товарных вагонах не сомкнули глаз. На рассвете, как только все утихло, Наташа соскочила на насыпь и едва не споткнулась о тело убитой женщины. Девушка закричала, ей казалось, что она теряет разум. А из вагонов уже доносились детские голоса.
Постепенно платформы наполнялись людьми. Наташа побежала к вагонам и вдруг замерла: дети… высовывали пальчики через дырки от пуль.
Наталия Алексеевна никогда не умела молиться, но с того мгновения она знает, что Бог есть.
Эшелон двигался к Москве. На пути состав несколько раз бомбили вражеские самолеты, а он упрямо шел вперед. Маневрировал, как мог: то остановится где-то в поле, то затормозит, то вновь тронется, то остановится. Уже несколько суток в дороге. Детей кормить надо. Спасало то, что воспитатели наловчились выпрыгивать из вагонов и, хотя и с большими трудностями, подниматься назад. Вода была основной пищей. Напоят детей – и, кажется, полегчает. На какой-то станции сотрудникам удалось под навесом найти ящик печенья, а рассыпанного набрали еще и в наволочку. Это было большой поддержкой, поскольку печенье заменяло тогда и завтрак, и обед, и ужин.
32
Там же. – С. 107–111.