Страница 12 из 32
Кругер Галина Зиновьевна – вожатая лагеря:
– Шла обычная летняя жизнь. Гуляли, играли, ходили в лес. Погода в том июне стояла переменчивая: то солнце выглянет, то дождик пойдет. Недалеко от лагеря часто проводились маневры, поэтому никакого внимания на военных никто не обращал, особой настороженности не было[26].
Подходила к концу первая лагерная смена. Все было хорошо, дети активно отдыхали: пекли картошку на костре, пели любимые песни, ходили в походы.
В воскресенье 22 июня многие ребята проснулись задолго до объявления подъема от какого-то непонятного гула и со страхом задирали головы к небу. А небо – в черных крестах самолетов.
Вожатые в Хвалынске. Слева направо: верхний ряд – Марк Родов, Рэм Срагович, Анна Мурашко, Натан Годар, нижний ряд – Борис Рубин, Галина Кругер, Василий Мишаткин (директор Хвалынского детдома), Нина Добрынина
Никто ничего не знал, в лагере не было ни радио, ни телефона. Все шло своим чередом. Прошла торжественная линейка, дети ждали родных, готовили праздничный концерт. К обеду приехали несколько родителей и сообщили, что началась война. Естественно, они очень волновались, никто не знал, что делать: забирать детей или оставлять. Начальник лагеря отправил малышей спать и уехал в Минск, надеясь получить четкие указания по поводу дальнейшей судьбы пионерского лагеря. Но назад Айзик Гальперин уже не вернулся. Как выяснилось позже, в Минске его сразу же призвали в армию.
Тем временем дети, их семнадцатилетние вожатые и несколько взрослых руководителей сидели в лагере и не знали, что делать. 50 детей родители и родственники увезли домой. 23 июня в Ратомку прорвался кто-то из родителей и сообщил, что Минск ужасно бомбят. Посоветовавшись, решили, что самое лучшее для коллектива – остаться в лагере и ждать. Опасаясь, что и лагерь может подвергнуться бомбежке, воспитатели и пионервожатые, нянечки собрали детей и увели в лес. Спрятались. Но сколько можно сидеть в лесу?
Соколова (ахрамович) Галина – воспитанница Ратомского пионерского лагеря, в 1941 г. ей было 12 лет, находилась в детском доме № 1:
– Удивительно, но никакой истерики, будто это явление не наяву, а в кино. О войне догадывались, но чтоб вот так… Все, что случилось, – нежданно-негаданно – кто же мог понять, что это и есть начало изнурительной и долгой войны! Этот и следующий день были днями ужаса и смятения. И вблизи и вдали – пожары.
Робейчиков Марлен Яковлевич – воспитанник пионерлагеря «Ратомка», в 1941 г. ему было 11 лет:
– Не слушая воспитателей, мы все равно залезали на деревья и наблюдали за воздушными боями, как будто смотрели кино. Плакали не от страха, а от жалости, когда горели наши самолеты. На второй или третий день войны была общая линейка, и замдиректора объявил, что наш пионерский лагерь эвакуируется, мы уже знали, что горит от бомб Минск, что нас повезут куда-то… дальше от войны.
Я хочу рассказать, как мы собирались в дорогу. Велели нам взять чемоданы и сложить в них только самые необходимые вещи: майки, трусы, носки, носовые платки, пионерские галстуки. Лично я галстук положил сверху. В моем воображении рисовалось: встретят немцы, откроют чемодан, а там – на виду красный галстук. Не боюсь!
25 июня заместитель начальника лагеря, которого дети звали дядя Моня, принял решение эвакуировать пионерлагерь. Он договорился с начальником станции Ратомка, что тот остановит на двадцать минут какой-нибудь эшелон и посадит туда детей. Точного времени никто не знал, поэтому продукты (к счастью, их завезли до конца лета) принесли на станцию заранее и замаскировали ветками, оставив сторожа.
Марлен Яковлевич Робейчиков
Со страхом, то и дело глядя на небо, где в любую минуту могли показаться фашистские самолеты, дети, наспех прихватив часть постельного белья и продуктов питания, сколько были в силах унести, покинули пионерлагерь и по знакомой тропинке, пока еще окаймленной васильками и ромашками, двинулись в сторону железнодорожной станции. А там их никто не ждал. Однако коллективу пионерлагеря повезло: вагонам, хоть и товарным, были все рады. Разместились быстро, без суеты.
Отправления долго ждать не пришлось. Вагоны с каким-то странным скрипом тронулись. Эшелон шел медленно, с частыми, порой длительными остановками. От Ратомки до Минска всего-то километров двадцать, но поезд шел весь вечер и ночь… Измученные дети и их воспитатели наконец-то добрались до Минска и увидели в ночи город в огне пожаров… Кое-кто из детей при подъезде к Минску намеревался сигануть с поезда и добраться домой, но, увидев пламя пожаров, поостыл.
Лейбман И. – воспитанник лагеря, бывший минчанин, ныне житель г. Саратова:
– Обычно с вокзала новый Дом правительства был не виден, но закрывающие его здания уже были разбиты, и сквозь дым я вдруг различил наш Дом правительства, только красный флаг над его крышей стал черным от копоти… Наш начальник не велел нам выходить из вагонов и сам не пошел разыскивать свою семью, а под бомбами побежал добывать для нас паровоз, и уже через час мы ехали в глубь России. В Хвалынске он сдал нас тамошним педагогам и ушел на фронт[27].
Соколова (ахрамович) Галина:
– У вокзала почему-то простояли до утра. Едва наступил рассвет, ока зались под бомбежкой. Началась паника. Если бы не дядя Моня, наш начальник, сказать не берусь, чем бы могла закончиться паника. Дядя Моня сумел всех успокоить. Он заставил всех лечь на пол и резко оборвал свою жену, истерично кричавшую: «Тебя на всех не хватит, нужно и о себе думать!..» Когда все стихло, он размышлял вслух: «Конечно, при бомбежке из вагонов лучше бы выскакивать, но ведь в такой суматохе недолго и детей растерять…»
Метлич (Голяшова) Елизавета – воспитанница пионерлагеря «Ратомка», в 1941 г. ей было 11 лет:
– Из сиротских лет наиболее запомнилась эвакуация. Да и как забыть, если и поныне отметина на правом плече от давней огнестрельной раны. Не воевала, а ранение имею.
В вагоне товарного поезда я была вместе с минской детворой, оказавшейся накануне войны в Ратомке. От Ратомки до Минска ехали без происшествий, но, едва миновав родной город, эшелон оказался под бомбежкой. Поезд остановился, раздалась команда: «Разбегаться!» Повыскакивали из вагонов – и кто куда. А фашистский самолет продолжал кружить.
Помню, бегу куда-то сломя голову, и вдруг – резкая боль в правом плече. Рана!.. Кровь… – присела на корточки, зубами и левой рукой порвала на себе платье и зажала рану… Слез не было.
Помню, возвращаюсь к эшелону и вижу: один их вагонов отцеплен, горит. Жуть!.. И – раненые: у кого – оторвана нога, у кого… По сей день слышу крик мальчишки: «Спасите меня! Я – живой!..»
Откуда-то появились медики – тяжелораненых укладывали на носилки и куда-то относили. Легкораненым оказывали помощь. Помогли и мне, вытащили осколок, перебинтовали. Сделали укол. Уже в Хвалынске, в детском доме, и долечивала свою рану[28].
До остановки в тихом Хвалынске было еще десять суток, долгих-предолгих дней и ночей голода, холода, страха… Железнодорожный состав шел быстрее войны, на тех станциях, где он останавливался, про войну знали, но еще не видели ее. Дети рассказывали взрослым о войне, о том, как полыхал Минск, как горели наши самолеты. Но чем дальше отъезжали от дома, тем больше скучали по родителям, а что у многих уже нет родителей, еще не знали.
На станции Привольской ребят пересадили с поезда на пароход «Парижская коммуна» и повезли по Волге до Хвалынска.
26
Апарина, Е. Пионерские вожатые из сорок первого / Е. Апарина // Знамя юности. – 2004. – 25 июня.
27
Александрова, И. Укрыла от беды шинелью / И. Александрова // Дети военной поры. – 2-е изд., доп. – М., 1988. – С. 34–35.
28
Разин, В. Б. От Минска до Хвалынска: Дети Белоруссии на земле саратовской: 1941–1945 гг. – С. 129–130.