Бумажные кости

– Друг мой, идите сюда! – донесся голос Фласка. Певец стоял у второго бассейна; лицо его победно светилось. Торопя компаньона, он замахал рукой.

Планкет отнюдь не разделял энтузиазма друга. Он пошел туда, едва передвигая ноги; перед глазами вставали мрачные картины: в каменной ванне, как в холодной могиле, лежит скелет морского чудовища. Никогда больше не рассекать ему волн, не взлетать победно над волной в солнце и брызгах – кости его обнажились, плоть истлела и высохла, драгоценный жир испарился. От прежней невероятной мощи остались одни кости… кости, да мутная черная жижа на дне. Тяжелый дух разложения, йода и морской соли стоял в воздухе. Планкет поежился.

Механик осторожно подошел к краю, заглянул. И отшатнулся. Сердце застучало на весь ангар. Озадаченный, Фласк почесал бороду.

– Друг мой, что же вы?

– Там, – сказал Планкет. Озноб пробежал по коже. – Там...

Он заставил себя снова заглянуть вниз.

Практически весь бассейн занимал голый остов гиганта. На первый взгляд казалось, что левая половина головы у кита не пострадала. Правой не было и в помине – осталось лишь костяное ложе, где некогда находился мозг, жир и спермацетовая сумка; сейчас же там была пустота и тусклое свечение кости.

И только единственный глаз смотрел на Планкета со дна бассейна. Со всей ненавистью и болью, копившейся многие годы.

– Киты не летают, – сказал Фласк.

– Что? – не понял Планкет.

– Я говорю, есть такая поговорка: киты не летают. Она означает, – не стоит браться за дело, к которому у тебя нет никаких способностей. А ты совсем не актер, прости, Норман. Тонкие переживания и драматические страсти не для тебя. Мне трудно об этом говорить, но... сейчас твое лицо больше напоминает гримасу. Вы переигрываете, друг мой.

– Уж кто бы говорил, – огрызнулся Планкет. – Лучше посмотри, видишь?

Размером глаз был с крупный грейпфрут. Планкет покачал головой; работу кто-то проделал филигранную, одна оптика чего стоит. Глаз соединялся с зеленоватыми пластинами, а вокруг – заклепки, винты, система латунных патрубков и калибровочные отверстия… Половина китового черепа была выполнена из меди; «чертова жестянка», как выразился бы Фокси. К черепу механизм крепился болтами.

Неужели кто-то пытался сделать из животного огромного автоматона? Зачем?

– Что все это значит? – спросил механик.

– Наплевать, – Фласк махнул рукой. К нему снова вернулось хорошее настроение. – Сейчас отдерем железки и...

Но, кроме таинственных механизмов, оставалась еще одна загвоздка.

– Это кашалот, – сказал Планкет.

– Вижу, – Фласк фыркнул в бороду. – Не дурак.

– И у него зубы.

Певец с шумом вдохнул.

– Естественно у него зубы! Это же кашалот. Так, я все придумал – ты возьмешься с тонкого конца…

– Ты собрался прикрутить горбатому киту череп кашалота?

– Ну, естественно! Другого-то все равно нет.

Планкет выпрямился и сказал громко, чтобы слышал Лампиер.

– А у меня стойкое ощущение, что нас надули.

Фласк повернул голову.

– Ээ… В каком смысле, друг мой?

– Это не тот череп, – сказал Планкет. – Понимаешь? Нас провели.

Под взглядом компаньонов старый моряк вынул трубку и заговорил:

– Чем вы недовольны, ослы?! Что ж вы не пляшете от радости, как пляшет дозорный на грот-мачте, завидев фонтан – когда даже бочки в трюме китобойца пересохли без сладкого масла, как пересыхают рты в жажду? Когда гарпун ржавеет, алча крови левиафана?! – закончив речь, Фокси внимательно оглядел слушателей. Похоже, его патетика цели не достигла.

Лампиер переступил босыми ногами.

– Насчет породы кита вы ничего не говорили, – заявил он.

Планкет сжал кулаки. Проклятый старый мошенник! Сколько времени они потратили – страшно представить. А если завтра утром черепа не будет в Музее, они пропали. Причем черепа с китовым усом, а не зубами кашалота.

Фласк же сник, сдулся, точно воздушный шар.

– А ведь он прав, друг мой, – он посмотрел на механика, но тут же отвел взгляд, словно опасаясь, что молнии из глаз компаньона испепелят его на месте.

– Уж лучше бы мы взяли надувного кита! – крикнул Планкет.

Он в сердцах пнул стену бассейна и изменился в лице. Фласк, всю жизнь придерживавшийся правила, что не стоит пинать кирпичи, сочувственно улыбнулся.

– Ничего не изменишь, друг мой, – сказал певец. Он положил руку на плечо Планкета, но механик отдернулся, как от ядовитой змеи. – Другого черепа у нас нет, а в карманах уже гуляет ветер…

– Он у тебя гулял там с самого начала, – буркнул Планкет.

В одном певец прав – другого черепа им уже не добыть. Значит, придется выкручиваться с этим и молиться, чтобы столь явный подлог не заметили сразу. В чем-то череп кашалота даже лучше – кита из музея, по легенде, убил сам Канцлер. Так пусть все увидят, что убил он кашалота, истинного левиафана, а не какого-то жалкого горбача. Главное, убедительно объяснить это сначала директору музея, а потом – тайной жандармерии…

Все это время Фокси с загадочным видом ковырялся мизинцем в зубах. Над Стаббовыми пристанями пронесся холодный ветер, принеся с собой далекие щелчки ружейной пальбы. Планкет невольно поежился.

– Ну все, мне пора, – Фокси крутанулся на пятках, и направился к выходу.

– Господин Лампиер! – крикнул Фласк. – Размеры нашей благодарности…

– Семнадцать крон и всякого барахла, – махнул рукой шкип. – Так себе благодарность.

Планкет задумчиво смотрел на череп.

– Есть кое-что, о чем мы совершенно не подумали, – сказал механик.

– О чем же, друг мой?

– Как мы дотащим череп до Музея? Через полгорода?

Фласк задумался. В тусклом свете за его спиной растворялась жилистая фигура старого моряка.

– Господин Лампиер! Господин Лампиер, подождите! – закричал Фласк, бросаясь вдогонку.

Голос отразился эхом, пошел по нарастающей… Ангар зловеще загудел, завибрировал, в углах зашевелились потревоженные тени. Планкет вдруг понял, что боится повернуться к бассейну, где упокоился морской гигант.

Кит был еще жив. Планкет чувствовал это шеей, лопатками, мышцами спины. Стеклянный глаз наблюдал со дна за дерзкими двуногими, посмевшими разбудить чудовище после стольких лет тишины и безмолвия.

Вдалеке, за кругом света звучали голоса, искаженные эхом – Планкет не смог бы разобрать ни слова, даже если бы захотел. Мягкий рокот Сайруса и резкий, сварливый тембр Фокси сливались в неразборчивое целое. Но для Планкета все звуки заглушил негромкий, затухающий треск разрядов. И видел механик лишь синие электрические отблески на дужках очков. Он осторожно сделал несколько шагов от края бассейна.

Фласк вернулся, чем-то очень довольный; принес отвертку. Старого моряка с ним не было. Вдали мелькнул и исчез огонек трубки.

Компаньоны остались наедине с останками могучего левиафана.

Глава XVIII. Всеобщее равенство и братство

Сайрус Фласк был убежден: есть некий секрет, тайна, узнав которую, он начнет великолепно играть и блистательно петь, чувствуя себя на сцене как рыба в воде, а не отвратительно деревянным, как обычно. Только вот секрет никак ему не давался. Кого бы певец ни спрашивал – или хранили молчание, или отрицали сам факт существования потаенных знаний. Был этот заговор направлен лично против Сайруса Фласка, или же имел всеобщий характер – певец не знал. Но и отказываться от поиска истины не собирался.

Возможно, все изменит приезд знаменитого Шаляпина, про которого даже хористы – самая безжалостная и придирчивая публика; неудачники, которые неистово завидуют тем, кто на сцене – говорили с придыханием «Великий артист! Великий!». Это что-то да значило. Этот человек наверняка знает секрет…

Что-то громко булькнуло. Фласк оглянулся на компаньона.

Чертыхаясь, Планкет закатал рукава и полез в темную жижу. Он долго шарил рукой в жидкой грязи, брезгливо морщась, пока, наконец, не выудил отвертку. Однако брезгливое выражение не сошло с его лица. Механик ползал по черепу, обстукивая кость и металл, но, похоже, не представлял, с какого конца браться за работу.