Страница 25 из 41
Да, за двадцать лет в Америке было уничтожено шестьдесят миллионов бизонов. Пройдет несколько десятков лет и совсем не станет уссурийского тигра. И тогда скажут:
Эти перефразированные строки Капланов произносил вслух с грустью и болью.
Вспоминались рассказы старого тигролова Алексея Козина, отца Федора, что лет двадцать пять назад «шла сюда ходовая тигра» и что здесь в тайге нетрудно было встретить группы молодых тигров по семь-тринадцать зверей, которые соединялись из нескольких выводков. О массовых переходах тигров рассказывал Арсеньеву и Дерсу Узала.
Капланов знал, что Арсеньев проявлял особый интерес к тигру.
«Я расспрашивал о тайге и ее четвероногих обитателях, — писал известный путешественник. — Больше всего меня интересовал тигр. Он казался мне каким-то особенным существом, и я начинал его почти так же боготворить, как и амурские туземцы».
В те времена тигр в тайге не был редкостью. Известно, что в первые годы существования Владивостока были случаи нападения тигров на лошадей. До сих пор в городе сохранилось название «Тигровая сопка». И на гербе Владивостока был изображен тигр…
Что же надо делать сейчас? Прежде всего остановить отлов тигрят. Поголовье тигров почти не росло, взрослых тигров отстреливали, молодняк вылавливали для зоопарков. Капланов обратился с письмом в ряд научных и общественных организаций, прося поддержки в установлении запрета на отлов и отстрел тигров. Но пока что время шло, а тигров все убивали.
«Нет, не может быть такого, — писал Капланов приятелю, — чтобы в нашей стране исчезли последние редкие звери. Они должны сохраниться. Люди будущих поколений еще станут любоваться могучим красавцем — уссурийским тигром, которого полудикие племена совсем недавно считали своим божеством».
Тигр был украшением природы. Бороться за него — значило защищать природу. И Капланов знал: он не успокоится до тех пор, пока не добьется узаконения всех необходимых мер по охране и восстановлению этого редкого, дивного зверя.
Глава десятая
ЛЕТО НА ФАТЕ
В середине апреля Капланов выехал на реку Фату. Здесь он должен был провести наблюдения за изюбрами. Уже в начале мая на скалах, над рекой, зацвел рододендрон даурский, лиственница стала распускать хвою, а долина и склоны сопок покрывались зеленой дымкой от пробуждающейся листвы деревьев.
В один из майских дней Капланов поднялся на главный хребет.
Воздух был прозрачен, сопки проглядывались далеко. К западу, в верховьях Колумбэ, виднелся снежный покров. Но на восточном склоне, вплоть до побережья, весна шла полным ходом. От цветущего рододендрона сопки местами казались лиловыми. Кое-где зацвела черемуха, на скалах зажелтели японские маки. Капланов, вглядываясь в синеющие дали, полной грудью вдыхал напоенный весенними запахами воздух. Он чувствовал какой-то особый подъем сил и в то же время глубокое успокоение.
Нередко в такие минуты он вспоминал слова Пржевальского: «Сколько раз завидовал пролетавшему в это время мимо меня грифу, который может подняться еще выше и созерцать панорамы еще более величественные. Лучше делается человек в такие минуты! Словно поднявшись ввысь, он отрекается от своих мелких помыслов и страстей. Могу сказать, кто не бывал в высоких горах, тот не знает грандиозных красот природы!..»
Капланов, окидывая взглядом бесконечное сплетение сопок, думал о красоте и своеобразии этой горной страны. Борьба стихий, которая разыгрывалась здесь, — воздушных течений, несущих из глубины Сибири зимние стужи и летний зной, а со стороны Тихого океана — влажное морское дыхание с туманами и дождями — во многом объясняла особенности природы края. Сухой горняк, дующий с материка, воевал с насыщенным влагой муссоном, и то один, то другой с определенным постоянством одерживал верх. Муссоны всегда побеждали летом, умеряя в сопках жару и нагоняя свирепые грозы и страшные ливни, от которых вздувались и выходили из берегов горные реки, а наводнения нередко охватывали огромные площади.
Заповедник лежал по среднему Сихотэ-Алиню, и здесь можно было наблюдать все разнообразие растительного и животного мира края, словно специально собранное в этом месте. Такие резкие контрасты в природе уже не встречались ни к югу, ни к северу от заповедника. Смещение северных и южных форм здесь бросалось в глаза чуть ли не на каждом шагу.
И хотя теперь Капланову уже не казались удивительными слова Пржевальского, что «охотничья собака отыскивает вам медведя и соболя, но тут же рядом можно встретить и тигра, не уступающего по величине и силе обитателю джунглей Бенгалии», — он не переставал находить для себя что-то новое в уссурийской тайге.
Он все больше привязывался к этому краю. Он уже знал, что сохранить для будущих поколений изумляющую красоту дальневосточной земли можно именно здесь, в заповеднике. Ведь заповедники создавались навечно для того, чтобы люди коммунистического общества увидели нетронутые богатства природы во всем их великолепии. А какая это была огромная радость — открывать тайны природы, которые она глубоко и упорно прятала, и тем самым отдавать до конца все свои силы народу.
Теперь он понял, почему заболоченная тайга Васюганья, где нет и намека на роскошь и разнообразие уссурийских лесов, казалась ему в свое время лучшим местом в мире. Ведь и то и другое было Родиной, и человек, глубоко познавая свою страну, не мог не полюбить каждый ее уголок.
И как же эта обширная родная земля в тайге, болотах, степях, горах была ему дорога!
С хребта он спускался в долину сумерками. В тайге однообразно, монотонно — «кух-кух, кух-кух» — кричали иглоногие совы. В воздухе над полянами слышался резкий свистящий звук. Это вибрировали крылья даурских бекасов: они стремительно падали вниз, а потом круто взмывали вверх. Местами на большой высоте еще продолжали тянуть вальдшнепы. Иногда с мелодичным звонким свистом пролетали кулики-кроншнепы.
В долинных лесах птичий гомон уже затихал, хотя тайгу все еще оглашали посвисты и цоканье дроздов.
Встретились изюбры, они тоже спускались по склонам в долину, где паслись ночью. Под прикрытием предрассветного тумана изюбры наутро снова возвращались к вершинам сопок. Там, никем не тревожимые, они оставались на дневных лежках.
В тайге было сухо. Вершины деревьев от порывов горняка глухо шумели. Горняк обычно расходился к вечеру.
Капланов думал, что пришло время майских палов, от которых здесь ежегодно выгорали целые массивы лесов. Пожар возникал из-за самых разных причин: от удара молнии в дерево, поджога, плохо затушенного костра, от небрежно брошенной спички или папиросы. Но мог ли Капланов представить, что на этот раз он сам станет невольным виновником лесного пожара?
Поужинав, он собирался ложиться спать, как вдруг заметил в окошке красноватый отблеск пламени, прыгающего среди кустов.
Выскочив из дому, он увидел, что из печной трубы вылетают рои искр. Видно, упала одна на сухую хвою, и недалеко в мелком ельнике загорелся валежник.
Капланов стал забивать огонь ветками и забрасывать землей. Но ветер раздувал пламя, и оно с треском быстро пошло вверх по склону.
Через несколько часов напряженной борьбы с огнем Капланов понял, что приостановить пожар ему не удастся. Он задыхался, кашлял, хватал ртом удушливый дым, он выбивался из последних сил, но все было напрасно — огонь перебрасывался на новые участки.
Испуганные звери спасались бегством. Сравнительно спокойно отнеслись к пожару только изюбры. В дыму вблизи линии огня Капланов увидел крупного самца-изюбра, который неторопливо направился к реке. Через минуту зверь отрывисто тревожно рявкнул — у него получилось что-то вроде короткого звука «гау» — и ушел через воду в тайгу, продолжая на ходу взлаивать. Пробежал лось, мелькнула кабарга, по веткам скакали белки, прыгала харза. Шумно, ломая валежник, пронеслось кабанье стадо.