Циклопы

Завьялов никогда не страдал вещизмом. Реально обалдел, когда почувствовал ревность - пальцы тела-Кеши прошлись по кнопкам пульта управления музыкального центра.

Его, его центра! Кеша вроде бы пытался запустить проигрыватель, на котором ЕГО «битлы» стояли!

-  Не трогай, - глухо произнес Борис. - Ничего здесь - не трогай.

-  Почему? - удивленно обернулось тело. - Вы думаете, я здесь что-нибудь сломаю?

Завьялов закрыл глаза, мысленно сосчитал до десяти и только тогда, поглядев на стену мимо родимого лицо, размеренно проговорил:

-  Давай договоримся сразу, Иннокентий. На  м о е м   п о л е, ты играешь по  м о и м  правилам. Если я говорю: «Не трогай», значит, на это есть причины. Сядь на диван. Можешь включить телевизор. И молчи, пока тебя не спросят. Усек?

-  Угу. - Тело-Кеша послушно опустилось на диван. Поглядело вокруг. - А как включить этот... телевизор?

Собравшийся уйти из гостиной Борис остановился. Вопрос был неожиданным, так как на журнальном столике, на самом виду, лежал пульт управления. Похититель чужой собственности сюрпризы подносил - мешками.

-  Пульт перед тобой, - пристально наблюдая за движениями еще недавно собственных серо-стальных глаз, проговорил Завьялов.

Зрачки сновали по сторонам, довольно продолжительное время не останавливались на прямоугольнике с кнопочками.

-  Ты телевизора никогда не видел? - хмуро поинтересовался Боря.

-  Ну почему же, - пожало плечами тело и вольно раскинуло руки по спинке дивана. - Видел, конечно. Только не такой.

-  А какой? - Завьялов встал напротив дивана, задумчиво набычился.

-  Мы переходим на  м о е   поле, Борис Михайлович, - знакомое до мельчайшей черточки лицо сложилось в ухмылку.

Боре жутко захотелось хотя бы шелобан в родной лобешник отвесить.

Сдержался.

Повернулся на пятках к арке-выходу, пошел в прихожую. До прибытия Сухого с понюшкой в пакетике оставалось сорок пять минут, а надо еще бомжеское рыло по мере возможности облагородить. Учитывая, что скорострельными банно-прачечными процедурами здесь не обойтись, - цейтнот.

В прихожей, напротив сплошь застекленного платьевого шкафа, стояла тумба с выдвижными отделениями. В приличных семьях в подобных ящиках хранят перчатки, складные зонтики, запасные ключи и даже гостевые тапочки. Завьялов называл вместительную верхнюю ячейку привычным автомобильным термином «бардачок». Там валялись - порой годами - многочисленные мелочи, оставленные в холостяцкой берлоге хитроумными подружками в качестве предлога. «Борис, я у тебя браслетку позабыла... Зайду?» «Боренька, тебе не попадалась моя любимая помада?» «Завянь, я не могла у тебя оставить очки? неповторимые перчатки? бюстгальтер из Парижа!! рыдаю-пропадаю - бусики забыла!..»

Перчаток - парами и поодиночке, - бусиков, браслетов, туши для глаз, шарфиков, духов и прочей нежной дребедени набралось за годы холостяцкой жизни множество. Если бы Завьялов хранил еще и копеечные расчески, зубные щетки, носовые платочки, разрозненные чулки и тому подобное, давно бы выделил под дребедень отдельный шкаф. Но по дну ящика он позволял елозить лишь приличным побрякушкам и исключительно чистым предметам дамского обихода.

Борис выдвинул ящик на всю длину. Достал вместительную косметичку амазонки - гордячка Маринка так за ней и не явилась, - поковырялся в отделениях. Выловил несколько баночек и тюбиков с названиями «маска», «скраб», «гель для век», «бальзам для губ»... Подумал. Присовокупил еще и тоник.

На ванной полочке у раковины Завьялов хранил скромный джентльменский набор из лосьона, геля и пены для бритья. Но лицо бомжа простым набором не облагородить. Его, пожалуй, надо драить пемзой и предварительно вымачивать.

Борис вздохнул, отнес баночки и тюбики в ванную комнату. Вылил на дно ванны полфлакона шампуня, для создания пены включил воду на всю мощь. Вернулся в прихожую и встал перед огромной зеркальной дверью шкафа.

Пришла пора знакомиться  п о д р о б н о.

Сбрасывать бомжескую одежду на чистый кафель ванной Борис побрезговал. Вот уже три часа он постоянно прислушивался к телесным ощущениям, приглядывался, искал между пальцев отметины и признаки чесоточного клеща. Ждал, когда начнется зуд в паху или на лысой голове... Вспоминал есть ли дома запас одноразовых бритвенных станков - пах, вероятно, брить придется...

К разоблачению Завьялов приступил, как к хирургической операции. Резко сделал первый обнажающий надрез: сбросил треники вместе с трусами!.. Стремительно скинул олимпийку вместе с оленями и нижней футболкой!

Прищурил левый глаз.

В огромном зеркале напротив стоял сухощавый старик с «деревенским» загаром: молочно-белыми, местами синеватыми ногами, загорелыми до черноты шеей, руками и грудью в местах, где заканчивалась майка-«алкоголичка». Обвисшая морщинистая кожа обтягивала весьма упругие мышцы, под тонкими складочками на животе угадывался -  чтоб мне сдохнуть! - пресс. Реальный, с кубиками мышц.

Нормально.

А вот брить здесь уже нечего. Хотя когда-то бомжик был, мгм... не слабым парнем...

Завьялов поднял руки, покрутился, оглядываясь на старика через плечо...

Отстойных или тюремных татуировок нет. Синяков не наблюдается.

Занятный бомж.

Если б не одежда и грязные, неухоженные руки с черными ногтями, Борис подумал бы, что ошибся. Старикан не бомж. Тело он содержал в порядке: кожные складки не заросли впечатляющим слоем жирной грязи, кривоватые бледные ноги под носками тоже оказались довольно-таки чистыми. Растрескавшиеся пятки, при прочем общем великолепии, полнейшая ерунда.

Судя по тому, что брюхо не болит и не подводит, старикан питался не с помойки... И зубы, кстати, чистил.

Так может быть, не бомж? Пошел приличный старикан на прогулку, упал, скатился в лужу. Его за бомжа приняли - ведь документов нет, на «скорой» до больницы отвезли...

Завьялов поднял с пола грязную одежду, расправил на весу штаны, как следует оглядел олимпийку.

Одежда пестрела пятнами различной давности. Если бы «приличный» старикан единожды свалился в лужу, то это было бы заметно. Но олимпийку и треники застирывали многократно и небрежно, замызганная шапочка с помпоном залапана грязными ручищами...

Борис оставил размышления-предположения на потом, быстро - время поджимало - убрал бомжеские вещички в большой пакет, забросил его в угол и, высунув в гостиную только голову, сказал телу-Кеше:

-  Я мыться. Если буду еще в ванной отмокать, а в домофон позвонят и скажут: «Привезли журнал», прикажи впустить, получи что принесли и лишнего не разговаривай. Придет Серж Сухой, дай ему вот эти деньги и выставь. Понял?

Родная голова изобразила кивок с достоинством:

- Угу.

Но Боря не поверил. Если б три часа назад ему сказали, что он может выглядеть ушлепком на двести процентов, набил бы морду шутнику.

Бомжеское тело опустилось в горячую воду, как кусок рафинада в стакан с кипятком: блаженно растворилось. Разнежилось под шапкой пены, вытянуло ножки-ручки, подмышки поскребло и подбородок почесало...

Запах хорошего шампуня ублажал ноздри, Завьялов томно прикрыл глаза, приготовился к десятиминутному релаксу-отмоканию...

Не получилось. Появился странный и требовательный внутренний зуд: бомжескому телу чего-то явно не хватало. В груди возникло странное теснение - вроде бы не от сердечной недостаточности? - тело требовало чего-то привычного, необходимого и важного. И этого необходимого хотелось ТАК, что подвело желудок. До тошноты. До спазма. До головокружения. Тело ТРЕБОВАЛО дополнить существование неким фактором...

«Спиртным!» - с гадливостью поморщился Завьялов. Его угораздило очутиться в теле алкаша! Пропойцы, готового за стакан портвейна последний метр жилья отдать! Бухарика, уже пропившего свою жизнь и настойчиво молившего «нового жильца» повторить подобную ошибку.

Борис крепко стиснул кулаки и зубы, отправил внутрь себя рычание: «Не выйдет. Не выйдет, слышишь, ты урод! Я лучше сдохну от инфаркта в этой ванной, чем налью тебе хоть рюмку!! Я лучше завтра в погребальную контору съезжу и похороны оплачу, а послезавтра в бетонную стену врежусь! Я лучше...»