Циклопы

Завьялов рванул на шее ворот замызганной футболки под олимпийкой. Продышался. Повернулся к лавочке, где расположилась его любимая куртка.

-  И что ты, Кеша, делаешь в моем теле, а?

Кеша закрыл лицо руками - левый мизинец предупредительно оттопырился, дабы избежать болезненного соприкосновения с лбом, - и помотал опущенной головой.

-  Я не могу, - донеслось из-под ладоней, - я не имею права.

-  А я имею право? - грозно пробасил, превратившийся в бомжа Завьялов. - Я здесь на что-то имею право?!

-  Нет.

Категорический ответ. Учитывая, что Иннокентий пару минут назад приплясывал на корточках, практически - безбашенный. Отважный.

-  А если я тебе все зубы выбью? - Завьялов подошел к урне, установленной возле лавочки. Достал оттуда пустую пивную бутылку и, помахивая ею на манер бейсбольной биты, поинтересовался: - Тебе когда-нибудь зубы выбивали, а, Кеша?.. Это больно.

Из-под пальцев немного выдвинулся правый глаз, поглядел на вращающуюся в грязной бомжеской руке стеклянную дубинку и опасливо предупредил:

-  А это вы себе зубы выбьете, Борис Михайлович.

-  Новые вставлю. Не впервой. Давай колись, придурок, иначе - врежу.

Завьялов размахнулся!

Тело взвизгнуло! Скатилось с лавочки, рухнуло на колени перед бомжом и облапило его ноги.

-  Не надо! Не надо! Вы ничего не понимаете!!

-  А мне нечего понимать!! Я тебя сейчас, сука, убивать буду!!

Усиливая психологическую атаку, Завьялов уподобился панфиловцу с гранатой и вздел бутыль над головой...

-  Не надо!! - завизжало тело и отпрянуло, падая назад и закрывая голову локтями.

-  Говори!!

-  О, Боже! Я не могу! Я не имею права! Жюли этого не переживет!!

«Панфиловец» Завьялов опустил стеклянную «гранату». Минуту занял размышлениями, в результате коих предложил:

-  Давай по пунктам. Ты что-то там талдычил о моих зубах, Кеша? Хочешь сказать, я могу их получить обратно?

Кеша убрал локти от лица и опасливо кивнул:

-  Такая вероятность есть.

-  От меня что-то зависит?

-  Конечно! Да!

-  Что?

-  В определенный час вы должны находиться в определенном месте. Больно вам не будет, обещаю.

Борис прищурился, подумал.

-  А почему я должен верить, что ты не заманишь меня к каким-то сволочным своим дружкам?

-  Мой бог, Борис Михайлович, - поднимаясь с земли, заволновалось тело, - я тоже своего рода пленник! Я тоже, не меньше вашего, хочу вернуться!

-  Куда? - нахмурился Завьялов.

Иннокентий снова сделался упрямым. Борису показалось, еще немного и ворюга совсем забудется: примет гордую наполеоновскую позу с мизинцем на бицепсе.

Кеша оказался парнем не промах: ручки он таки скрестил, но пальчики благоразумно упрятал под мышками.

-  Своим ответом я нанесу вам вред.

-  Тайны, значит, - нахмурился Борис. - Смертельные секреты.

-  Именно так, - напыщенно кивнуло тело-Кеша.

-  И чем это грозит?

-  Вам или мне?

-  Обоим, идиот!

-  Вы... вам лучше об этом не знать. Я - получаю поражение в правах.

-  Каких? - искренне удивился Завьялов.

-  Вам лучше этого не знать. Вы просто будете выполнять мои рекомендации, и все будет в порядке.

Если бы совсем недавно Кеша в его куртке и теле не рыдал на лавочке под фонарем, Завьялов, вероятно, проявил бы осторожность. Все друзья считали Борю умным парнем. Того же мнения придерживались и преподаватели во всевозможных учебных заведениях.

Завьялов понимал, что существуют тайны, к которым лучше не прикасаться даже краем. Убью точнее пули! Держись от них подальше.

Но Кеша, даже в его теле, выглядел абсолютным ушлепком. Знакомые девушки в унисон твердили, что Боря свет Михайлович исключительно брутальный типаж, мачо, так сказать. Мачо с Иннокентием внутри превратился в заурядную половую тряпку. В сопливую кликушу. Ботаника с чужого плеча. Мокрую курицу с накаченной задницей. Какого-то педрилу, если говорить совсем уж честно.

-  Послушай, Кеша, - подходя к телу вплотную и похлопывая по спине, ласково произнес Завьялов, - я не вчера родился...

-  Вы родились в одна тысяча девятьсот...

-  Не отвлекайся на фигуры речи! - прорычал Завьялов. - Слушай молча.

-  Угу.

-  Так вот. Я не вчера... Черт! Короче. У тебя что-то пошло не так, Иннокентий. Я прав?

-  Угу, - опять кивнуло тело.

-  У тебя что-то пошло не так, - задумчиво повторил Борис. - Есть вероятность, что мы не выпутаемся?

Тело невразумительно повело плечами.

-  Значит, есть. Паршиво. Ты можешь связаться со своим... начальством и сообщить о произошедшем сбое в программе?

Кеша замотал головой.

-  И что нам делать?

Завьяловское лицо, руководимое изнутри мокрой курицей, изобразило намек: мол, а я вам, господин хороший, уже докладывал: «Будете паинькой, все разрешится ко всеобщему удовлетворению».

-  Твоими бы устами, - пробормотал Борис. Печально поглядел на освещенное крыльцо больницы, где ему навряд ли помогут, и приказал: -  Карманы выворачивай, Иннокентий.

-  Чего?

-  Бабло, ключи от тачки и мобилу доставай, ушлепок!

На мобильнике стояло четырнадцать пропущенных вызовов и десять СМС, половина из которых принадлежала перу изобретательного в лингвистике Косолапова. Борис на ходу, скоренько, прочитал послания, машинально хмыкнул над наиболее изощренными эпистолярными оборотами.

Получалось, что Кеша трубочкой не баловался, на вызовы не отвечал, и это обнадеживало. Завьялов убрал мобилу в карман олимпийки и подошел к заснувшему на больничной парковке круто тюнингованному «порше».

Безупречные линии спорткара сочетались с оленями и замызганными трениками до безумия сюрреалистично. Завьялов представил, как растоптанные бомжеские кроссовки (из помойки!) будут прикасаться подошвами к чутким, безупречно послушным педалям. Трагически поморщился. Покосился на знатно разодетого Иннокентия в итальянских штиблетах... Тело-Кеша жадно разглядывало автомобиль.

Да лучше сдохнуть, чем доверить родимую тачку  э т о м у  родимому телу!

Завьялов нажал на клавишу авто-брелока, заставил двигатель очнуться. Распахнув водительскую дверцу, буркнул:

-  Залезай давай, ушлепок.

-  А можно не ругаться? - разобижено поинтересовался Иннокентий.

Завьялов представил, что ругает самого себя, и кивнул:

-  Лады. Запрыгивай, Кешка. Домой поедем.

По дороге к дому Завьялов философски размышлял о прихотях злокозненной судьбы. Частенько отвлекался на Кешу, почти расплющившего нос о боковое стекло: Кеша разглядывал московские улицы с непосредственностью любопытного ребенка.

«Откуда же ты взялся, такой дикий?» - думал Завянь, удивляясь ни сколько Кешиной реакции, сколько самому себе в бомжатском теле.

По идее, Боря должен был сейчас биться головой о больничную стену и кусать ворот смирительной рубашки. (Или Иннокентия лупить!) А он, в обличие старика, преспокойно катит на «порше» до дома. Наблюдает за своим телом, за Кешей, как за неисследованной зверушкой...

Чудеса и выкрутасы здравой психики. Завьялову понадобилось полтора часа, чтобы обвыкнуть в новом теле, которое становилось все более послушным. Час, чтобы разложить по полочкам последовательность действий. Пять минут, чтобы остановить «порше» у обочины, выйти из салона и через приятелей узнать, точнее, вспомнить, вычеркнутый из жизни и адресной книжки мобильный номер Сухотского.

-  Алло, Сухой.

-  А-а-а... - в этот момент Сухотский, вероятно, монтировал воедино незнакомый голос и высветившийся на мобильнике номер Завьялова, - это... кто?

-  Привет из позапрошлого года, Сережа. Из двадцать третьего февраля в «Пивных Традициях».

-  Завянь, ты что ль?!

-  Много текста. У тебя -  е с т ь? По адресу забросишь?

-  Боря?.. Борь, да ты что?! Я ж завязал давно!! - Голос Сережи сорвался на испуганный фальцет, перешел на трагический шепот: - Ты чо, Завянь, я уже сто лет не в теме...