Ищи меня

– Умойся!

Сам проходит на кухню, ставит подогреть чайник, из навесного шкафчика достаёт кулёчки, пакетики, из серванта берёт пару рюмок и бутылку водки. Через пять минут стол заставлен копчёной рыбой, колбасой, сыром, хлебом, конфеты россыпью лежат на столе, в рюмках до краёв налита водка.

– Ты скоро? – торопит хозяин гостя.

– Шнурок не могу развязать.

– Да иди так, – машет рукой Борька, – руки только вымой.

Петька торопливо моет руки, садится за стол, прячет ноги за спинку стула.

– Ну, выпьем! – Борька кивает на рюмки, – выпьем за нашу новую жизнь, за новые ботинки с новыми шнурками. Я вот тоже в старых хожу. И телевизор у меня старый, и на кузне всё старьё, и компьютера у меня нет. Выпьем за всё новое, лучшее, чем было у нас! Выкопали мы с тобой комнатку у меня под гаражом, посадили туда Гальку-швею. Теперь пусть она на нас работает.

Петька понимающе кивает головой, во всём согласный с рассуждениями хозяина. Он с готовностью выпивает, закусывает кружком колбасы и достаёт ногу из-под стула: так легче сидеть.

– Так, – продолжает Борька, – вроде всё мы с тобой правильно сделали. Выкопали, обшили, стол поставили, нары сделали, машинку швейную, посуду кое какую и главное – рабу поймали.

– Адский труд, – буркнул Петька, – сколько земли вытащили, доски затаскивали.

– Всё окупится, – перебил Борька, – но надо тебе ещё одно, – он махнул гостю рукой и тот пододвинулся ближе, – я ещё приковал там ошейник. Баб на цепь будем сажать, так надёжнее, я всё продумал. И ещё принеси из дома швейную машинку, Маньке своей скажешь, что пропил.

Петька испуганно замотал головой.

– Или Маньку сюда? – строже сказал Борька, – почему я должен жертвовать своей машинкой, и ты нет?

– Манька шить не умеет, – выдавил Петька, – ничего не умеет. К Гальке шить носит. Я лучше машинку принесу.

Борька довольный, качнул головой.

– Принеси, и чем быстрее – тем лучше. – Он снова наполнил рюмки и они снова выпили.

– Ты пришли ко мне свою Маньку, – Борька облокотился на стол, – пусть она мне тут приберётся. Я заплачу, не обижу.

– Ещё чего! – Петька низко склонил голову, выпятил толстые губы. Борька удивлённо глянул на гостя, а потом расхохотался.

– Да только мыть и зову, прибраться. Нужна она мне твоя толстуха. Я больше тоненьких люблю, гибких, чёрненьких, с длинными косами, с зелёными глазами.

– Как соседка моя, Улька, – усмехнулся Петька, – тощая, смотреть не на что. Две доски сбиты, да она прибита.

– У – ЛЬ – Я – НА! – чётко поправил Борька. Он сердито хмурит брови, затем хватает пакет, пихает туда колбасу, сыр, конфет, рыбу, суёт его Петьке в руки. Вновь закрывает бутылку пробкой, в которой плещется ещё больше половины водки, тоже даёт её гостю. – Иди, угости Маньку. Устал я от тебя, спать хочу.

Петька растерянно встаёт, прижимает пакет к груди

– А чё мне Манька, – рассуждает, – пришлю, пусть моет, для друга мне ничего не жалко.

– Иди, – машет рукой Борька.

Петька уходит, он живёт в квартале от Борьки.

Оставшись один, Борька сдвигает закуски на край стола, достаёт из серванта продолговатую бутылку с золочёной фольгой на горлышке, наполненную красноватой жидкостью. В высокий фужер из тонкого стекла наливает вино и медленно пьёт его, глядя в окно.

На берёзе распустилась молодая листва, на остановке собрался народ. На полянке по-прежнему бродит козёл.

– Козёл, – расплывается в улыбке Борька, – он снова наполняет фужер, – вот, козёл, за тебя я выпью и ещё за Ульяну.

Тревога матери

Мать ушла, скрылась за поворотом. Эля стала одевать куклу, натянула ей трусы, носочки, туфельки, белое бальное платье. Расчесала кукле волосы, привязала ей большой бант. Мать всё не возвращалась, девочка заскучала. Из-за угла показалась Белька, задержалась у лужи, затем послушно подошла к дому, а мать всё не возвращалась. Эля растерянно оглянулась, выискивая в редких прохожих мать. Прошла женщина в синем платье, потом старичок с палкой в руке, проехал мальчик на велосипеде. Потом подошла маленькая женщина. У неё толстые ноги, короткие руки, кругленькая головка вся в мелких завитушках, маленький носик.

– Мама дома? – сладко пропела она.

– Долго вас ещё ждать? – Анисья выскочила на улицу, – куда вас ещё унесло? Все пироги остынут. Где мать, куда ещё ушла?

– Вон туда, – девочка снова забралась на чурбак и показала вдаль, – туда ушла, за Белькой.

– Здорово, Анисья, – дала о себе знать пришедшая, – чего ругаешься?

– Здорово, Маня, – Анисья заулыбалась, заметив в руках у Маньки свёрток. – Не ругаюсь я. Галя за козой ушла, а чего за ней ходить? Вон, сама вперёд хозяйки домой вернулась. А ты никак платье шить принесла?

Беспокоилась уже Анисья за дочку, мельком бросала взгляды в ту сторону, куда показала Эля, но и о заказчице не забывала, восхитилась её чудо-материей, ярким пятном блеснувшим на солнце. Красные, синие, жёлтые звёзды сливались концами воедино, создавая пёстрый, утомляющий глаз, рисунок.

– Уж я люблю всё яркое, – щебетала Манька, подбадриваемая восхищённым взглядом Анисьи, – мой Петя это знает и где чё увидит, то всегда мне покупает.

– Кримплен, – потрогала материю Анисья, – теперь такое и не достанешь.

– Нет, нет, – поддержала похвалу Манька, – где уж, теперь один ситчик. А это ещё давно, по великому блату Петя мне достал.

– Сошьёт Галя, – обрадовалась Анисья, забирая материю, – размеры твои у неё есть, не в первый раз шьёт.

– Есть, есть, – снова подтвердила Манька, – а за лето я не пополнею, похудею только, Петя любить не станет. Я наметила посадить нынче бобы, горох, фасоль, перцы, баклажаны, ну и всё основное, чтобы у меня всё было, как и полагается…..

Манька в их округе слыла не лучшей огородницей, и Анисья слушала её лишь из вежливости.

– У меня пироги стынут, – решилась прервать она Маньку, – зайди к нам, попробуешь.

– Нет, нет, – запротестовала та, – не пойду, и не упрашивай. Скоро Петя должен прийти. Где, спросит, моя баба, куда ходила?

Манька уходит. Анисья смотрит в сторону остановки. Нет Гали. Прошёл парень в голубой рубашке. Проковылял старик в ещё зимней шапке, а Гали всё нет.

– Пойдём, – дёрнула Анисья внучку за руку, – нагуляется – придёт. Нет, чтоб по людски уйти, так крадучись убежала. – Она решила, что дочка тайком убежала к этому Васе, – и ватрушки не нужны, – ворчала она.

Но, опять же всё прибрала, вымыла, постирала. Лицо старушки постепенно добреет. Досыта поев и накормив внучку, она наполняет до краёв стакан сметаной и ставит его в холодильник, для Гали. Придёт – поест.

Тишина в доме. На вымытом полу, копируя очертания окон, лежит солнечный свет. Ещё Галей сдвинутый в сторону печи стол с белой скатертью, загораживал собой диван. У окна стоял массивный комод, по обе стороны которого ютилось по тумбочке. В комнате стоял ещё один диван и мягкое широкое кресло, в котором сейчас тихонько сидела Эля, прижимая к себе куклу. Стол загораживал проход в другую комнату, где поместилась только кровать с тумбочкой, белый столик и такой же белый стул. Из-под кровати выглядывала коробка с игрушками девочки. Со стены, с лоскутного коврика весело кричал петух. Оранжевое солнце и подсолнух на коврике сшитые из одного материала. Над коричневым забором пестреют мелкие цветы. Петух смотрит на мир красной пуговицей от бабушкиной кофты. Время словно остановилось. Надо поставить стол на место, пододвинуть к столу стулья, надо выпустить Бельку, ещё раз погулять, но всё сковывает желание сидеть, слушать и ждать: вот-вот заскрипит дверь и придёт Галя. Тишина. Анисья тихонько вяжет носок и прислушивается. Эля переодела куклу в голубое платье и тоже прислушивается. Далеко – далеко залаяла собака, зашумела пила, где то пилят дрова, по крыше пробежала кошка и снова тишина. Солнце покатилось на вторую половину дня. И вдруг послышались отчётливые уверенные шаги и шли они к их дому. Эля первая добежала до окна.