Страница 11 из 15
‒ Эти картины восхитительны, – выдохнул я.
‒ Они хороши, – улыбнулась Син Чен. – Но не мои. Вернее, мои, но нарисованы они под воздействием силового поля, и я не могу поставить на них подпись. Авторство – большая ответственность. Пусть пока остаются как есть, неподписанными.
‒ Ты рассуждаешь как художник в Древней Руси, – сказал я со смехом. В этом кругу интеллектуалов мне самому не терпелось блеснуть своими познаниями – доказать, что я достоин их общества. – Помнится, и писцы, и художники полагали, что творчество исходит от Бога, человек – только проводник. Поэтому считали кощунством вписывать свое имя.
‒ Очень верный подход, – засмеялся Хуршид. Я почему-то не удивился, услышав от него одобрение по этому вопросу.
‒ Подход, действительно, оправданный, – сказал Манфу. – Творчество исходит от мирового поэтического источника, однако человек тоже вносит свою лепту. Человек, чтобы облечь дарованное ему вдохновение в удобоваримую форму, должен изучать свое ремесло. Готовый продукт – настолько же плод силового поля, насколько творение человеческих рук. Поэтому я не гнушаюсь ставить свою печать на моей каллиграфии. Но не продаю свои работы, я их раздариваю. Подберу что-нибудь подходящее и для тебя, Аньпин.
‒ Я бы подписывала свои картины, – призналась Син Чен, – если бы создавала их где-то в другом месте. А здесь… когда ты знаешь, что силовое поле настроено на тебя, каждое творческое усилие будет иметь успех. Эти картины по-прежнему не гениальны, но они, по крайней мере, закончены. Обычно я не могу довести начатое до конца. Эти наброски на мольбертах – то, что я пыталась создавать после чая с линьчжи. Я не могу их закончить. Поэтому я и думаю, что мои права на все эти работы… ограничены.
‒ Я думаю, что мы имеем полное право на то, что создаем здесь, – тихо сказал Чуань Дзон, до сих пор хранивший молчание. – Не надо со мной спорить, это моя точка зрения, я ее никому не навязываю. На самом деле, силовой поток на нас действует повсюду, здесь его влияние лишь немного сильнее. Однако этим влиянием тоже как-то надо управлять и распоряжаться. Человек является мерой вещей, и творчество – мой свободный выбор. Поэтому я подписываю свои композиции, а не так давно продал целую подборку нот для гуциня. Недорого, но мне приятно. И это не только мое тщеславие; я считаю, что всё созданное нами здесь необходимо передавать в мир. Иначе для чего это всё?
Син Чен смущенно рассмеялась:
‒ У каждого из нас свои представления… и каждый по-своему прав. Но для меня в творчестве всегда был не столько важен результат, сколько процесс. В этом, наверное, и кроется моя проблема… Но на настоящий момент я морально не готова передать картины сторонним людям. Даже здесь, в доме, в коридорах висят чужие полотна, а вот каллиграфия, в большинстве случаев, принадлежит руке Манфу. Сейчас я готова показывать мое творчество только друзьям, сама же я еще не определилась в своем отношении к тому, что у меня здесь получается.
‒ Я думаю, эти картины заслуживают того, что быть показанными большой аудитории, – от всего сердца сказал я.
Син Чен как-то заметно погрустнела:
‒ Видишь ли, по правде говоря, я боюсь того эффекта, к которому может привести демонстрация мой живописи. И боюсь того, как это может повлиять на меня. Изменения в современной китайской культуре достаточно глобальны. Я знаю, что люди в большинстве своем разучились по-настоящему ценить произведения искусства, понимать их, проникаться ими и уважать их… самостоятельность. Большинством людей владеет жажда обладания. Они захотят приобрести мои картины, отнять их у меня. Купить. А я больше всего страшусь утратить то, что я здесь создавала… Поэтому нет, к этому я не готова. Может быть, когда-нибудь этот вопрос разрешится сам собою, но я не буду форсировать этот процесс.
Я не особо разбираюсь в живописи, тем более китайской, но, на мой взгляд, картины Син Чен были превосходны. Глядя на них, можно было практически вживую ощутить себя в том пространстве, которое они изображали. Рисунки захватывали своим простором и движением, водопады и реки словно бы по-настоящему существовали на полотнах, и можно было почувствовать движение воды. Нитевидные тонкие ветви деревьев вибрировали в потоках незримого ветра, далекие корабли в море надували паруса и плыли, при этом оставаясь на месте… Мастерство художника было налицо. Это было сродни созерцанию картин импрессионистов: восприятие картины в целом приводило к ощущению движения и полноты жизни, но вглядывание в конкретные детали портило эффект. Это были картины, предназначенные для быстрого созерцания, углубленное всматривание разрушало их целостность.
***
До обеда еще было далеко, и мои друзья занялись делами по хозяйству. Хуршид отправился готовить обед – похоже, эта обязанность передавалась здесь по очереди; Син Чен поднялась в комнату Тянь Ся, и, поскольку она не предложила мне последовать за ней, я остался внизу. Чуань Дзон взял лопату и оправился во двор раскидывать снежную кучу и разгонять воду, чтобы быстрее просушить клумбу в лучах полуденного солнца.
У Манфу, похоже, не было каких-то обязанностей по дому, и он предложил нам вместе пройтись, на что я с радостью согласился.
Мы обошли дом и по хорошо протоптанной тропе отправились в заросли тростника и ельника. Тропа вела наверх, и вскоре обозначилась вершина небольшой горы, на которую мы взошли в течение получаса. Манфу, в силу своего плотного телосложения, мучился одышкой и шумно втягивал воздух, периодически громко отфыркиваясь, но мужественно шел вперед. На горе стояла старенькая каменная беседка с поросшей тщедушным кустарником оранжевой крышей, пространство вокруг беседки было выровнено.
‒ Здесь мы медитируем по утрам, – сказал Манфу, с трудом переводя дыхание, – Так что в следующий раз, если что, будешь знать где нас искать. Может быть, захочешь присоединиться. Воздух здесь замечательный.
Воздух, действительно, был прекрасным, наполненным ароматами влажного леса и снега. Я дышал полной грудью и чувствовал, как каждый вдох придает мне сил, проясняет сознание и дарит ощущение покоя. В горах было прохладно, кое-где в тени по-прежнему лежал снег, но яркое солнце и радостные пятна вечнозеленых растений создавали иллюзию того, что сейчас разгар лета…
‒ Погода здесь, в южном Китае, очень изменчива, как ты, наверное, знаешь, – словно прочитав мои мысли, заговорил Манфу. – Днем может быть жарко, а ночью идет снег. В течение дня перемены тоже могут быть весьма разительны. А в это время года бывают снегопады. Последний прошел совсем недавно, за пару дней до нашего с тобой приезда. Внизу, в Дали, обычно идет дождь, но в горах валит снег, и порой весьма обильно. Высокая влажность и туманы создают изморозь на ветвях и траве. Это бывает очень красиво: иней на субтропических растениях. Как-то зимой я поднимался на гору Хуаншань во время снегопада. Потрясающе. Но здесь бывает нисколько не хуже.
‒ Я бы хотел на это посмотреть, – улыбнулся я. – Однако погода, похоже, наладилась, сейчас достаточно тепло.
‒ Ни в чём, касающемся погоды, нельзя быть уверенным, – рассмеялся Манфу. – Думаю, если ты поживешь тут пару недель, то сильно удивишься.
‒ Да я уже и так всему тут удивляюсь, – хохотнул я, и мы оба рассмеялись.
Спустившись с горки на другой стороне, мы прошли немного дальше и вскоре, повинуясь направлению петляющей дорожки, вышли к горному озеру, на поверхности которого плавало несколько миниатюрных айсбергов. Озеро подпитывалось водой, сходящей с гор, и походило на гигантскую каменную чашу, в которую стекали ручьи с отвесных склонов. В зарослях на берегах гнездились птицы, и воздух был наполнен их разноголосым щебетом. Мы уселись на ствол поваленного дерева. Разговор шел непринужденно и вольно. Потом Манфу, очевидно, соскучившийся по преподавательской деятельности, дал мне несколько рекомендаций относительно улучшения моего произношения. Его собственное произношение было идеальным, он говорил четче и понятнее, чем большинство китайцев. Кроме того, его речь была избавлена от влияния местных говоров, он придерживался пекинской нормы и говорил на чистейшем северном диалекте. Можно было заслушаться.