Страница 118 из 120
Не ограничилась лишь полотном экрана и работа над "Королем Лиром" - ее продолжением стала книга "Пространство трагедии" (подзаголовок - "Дневники режиссера" (1973)). Какова цель такого труда? Поделиться, как говорят в подобных случаях, творческим опытом, рассказать о сложностях, сопутствовавших работе над фильмом, или, быть может, объяснить на словах то, что осталось необъясненным в фильме? - Да нет, пожалуй. Внутренняя задача книги намного глубже. Дневники фильма прочитываются как дневники режиссерской мысли.
Питер Брук свою книгу о режиссуре назвал "Пустое пространство". Очищая шекспировские постановки от рутины и штампа, от "мейнингенской лавки старья" (выражение Козинцева), от картона и позолоты "исторических постановок", Брук помещает действие на пустые, лишенные привычного декора подмостки. Действие происходит в "пустом пространстве". Относясь к работам Брука с огромной любовью, интересом, уважением, Козинцев тем не менее многого в них не может принять. Потому и название его книги внутренне полемично бруковскому. Нет, не пустое пространство окружает шекспировскую трагедию - она живет в пространстве времени, эпохи, движущейся истории. Она не может существовать вне биографии художника, воплощающего Шекспира в кино или на сцене, вне той культуры, которая его воспитала, вне всего того, что происходит сегодня в мире. То есть вне того контекста, без которого от Шекспира остаются только слова, слова, слова...
Успех своих шекспировских постановок Козинцев никогда не относил за счет собственно профессиональных достоинств режиссуры и никогда не считал себя режиссером лучшим, чем английские. "Увы, я так не думаю, - писал он. А вот традиция наша кажется мне более плодотворной. Я имею в виду великий опыт русской литературы и советского кино. Если мысль наша "выстрадала марксизм", то она "выстрадала" и освоение классического наследства. И прежде всего подход к нему не как к отвлеченным ценностям, а как к действенной силе, множеством корней связанной с реальностью, жизнью" {Архив Г. М. Козинцева.}.
Эти строки взяты из письма Козинцева к Председателю Госкино СССР А. В. Романову. Доказывая руководству кинематографии необходимость постановки фильма о Жанне д'Арк, которую намеревался осуществить Глеб Панфилов, Козинцев ссылался на собственный опыт. Его "Гамлет" и "Король Лир" были поняты во многих странах именно как русский Гамлет и русский король Лир. Тем же привлекает его и замысел Панфилова: это будет фильм о русской Жанне.
Неразрывность и множественность связей работы Козинцева с наследием культуры России раскрывается на страницах "Пространства трагедии". И даже там, где речь идет о культуре Запада, об актуальных событиях, происходящих сегодня в мире, - все это увидено глазами художника, воспитанного русской культурой.
Вроде бы речь в книге идет лишь о кинопостановке одной пьесы, но в орбиту размышлений режиссера вовлекается самый широкий материал - все, что увидено, прочитано, продумано во время работы. Козинцеву необходимо здесь обратиться и к воспоминаниям о своей поездке в Японию, о встрече с "Садом камней", с музеем Хиросимы, где дети беззаботно резвятся в залах, хранящих память о страшной трагедии. Размышления о шекспировской пьесе органически смыкаются с размышлениями о Гоголе, о фантастическом реализме Достоевского, о парадоксальности режиссерского мышления Мейерхольда, о масках театра Но, о реформаторских поисках Гордона Крэга, о "театре жестокости" Антонена Арто.
Этот широчайший круг параллелей, ассоциаций, подкрепляющих, продолжающих, словно бы вливающихся в течение шекспировской трагедии, - не энциклопедическая демонстрация собственной режиссерской эрудиции. Это рабочие инструменты, необходимые для преодоления неподатливой породы, для проникновения в глубинные пласты трагедии. Отбор никогда не случаен, всегда целенаправлен.
Ну, вот хотя бы страницы, посвященные "театру жестокости" Антонена Арто. Сегодня у него немало последователей, среди них крупнейшие режиссеры мира. Сборник статей Арто называют "самой значительной и самой важной книгой о театре, сочиненной в двадцатом веке". Театр должен потрясать, воздействовать шоком - прокламировал Арто.
Козинцев не сомневается в праве художника говорить "о грозном грозными словами" {Козинцев Г. Пространство трагедии. Л.: Искусство, 1973, с. 194.}. Тем более что и в истории русского искусства достаточно примеров обращения к самым крайним, почти физически непереносимым картинам страдания. Стоит вспомнить хотя бы сон Раскольникова, избиение упавшей лошади - в шесть кнутов по глазам. "В шесть кнутов, - продолжает Козинцев, - по сердцу. Так писала о неправде, о бездушии, бесчеловечности русская изящная словесность" {Там же, с. 195.}.
Но идеи, выдвигавшиеся когда-то как протест против "театра сытых" с его комнатными страстями, диктовавшиеся гневом, болью, тревогой за будущее, со временем успешно освоили мастеровые театрального дела, превратили в "стиль". "Черный Шекспир", "театр жестокости" - все это стало делом ремесла.
Вопрос о жестокости не случайно оказался столь важным в "Пространстве трагедии". Когда-то Н. Я. Берковский, заключая статью ""Король Лир", поставленный Г. М. Козинцевым", писал: "Спектакль Большого драматического театра дает живописного, зрительного Шекспира и дает весь мрак и ужас его трагедии. Но спектакль этот едва ли тверд в шекспировской гармонии, в положительной стихии шекспировских трагедий. Одно от другого неотъемлемо. И то и другое еще предстоит завоевать нашей сцене" {Берковский Н. Я. Литература и театр. М.: Искусство, 1969, с. 453.}.
Козинцев был благодарен критику за эти слова, они заставили его о многом задуматься. Без сомнения, не забылись они и в работе над кинематографическим "Лиром". Подтверждение тому - итог размышлений о "театре жестокости" в "Пространстве трагедии": "...в этом пространстве, насыщенном движением, ничто не погибает бесследно, и смерть отзывается рождением, и когда мрак достигает предела, то уже разгорается еле заметная искорка, и мрак по сравнению с этой частицей света теряет силу" {Козинцев Г. Пространство трагедии, с. 202.}.