Страница 6 из 29
— Понимаю, отец.
Хан показал, чтобы ему налили ещё кумыса. Напившись, он продолжил:
— Но когда мы ослабнем — не хочется об этом думать, но думать приходится, — тут и проявятся качества наших подданных. Люди слабые и ничтожные предадут всегда. Трусы и ничтожества всегда переходят на сторону сильных, люди глупые не видят последствий своих шагов. Они не понимают, что тот, кто сейчас потерял силу, завтра может её вновь обрести. Что касается мужей такого склада, как Тимур, я скажу так: они могут предать...
— Вот видишь!
— Но могут и не предать. Благородство — способность действовать наперекор своим интересам. И может так случиться, что когда против нас ополчатся все, кто сейчас пресмыкается, Тимур может оказаться единственной нашей опорой.
Царевич отвернулся от отца, потирая тонким пальцем потную переносицу. Хан, отхлёбывая из чаши, терпеливо ждал, что он скажет.
Шум военного становища окружал шатёр, как приглушённый рокот моря. В нем были и приливы, и отливы, можно было расслышать и отдельные человеческие всплески.
Царевич думал.
Хан ждал. Ему хотелось, чтобы Ильяс-Ходжа согласился с его доводами, ибо помнил ещё одну заповедь правления: худо то царство, где воля царя слишком расходится с мечтами наследника.
Наконец Ильяс-Ходжа заговорил:
— Я ненавижу Тимура, но я ему этого не покажу.
Токлуг Тимур кивнул. Он понимал, что добиться от своего сына большего ему не удастся.
Тимур, как всегда, ехал впереди. Мансур, Байсункар, Хандал и Захир, расположившись шеренгой, скакали следом.
— Что там за пыль впереди? — спросил Мансур, указывая плёткой в сторону горизонта.
— Может быть, караван? — с сомнением в голосе сказал Хандал, всегда и во всём сомневающийся парень. Во всём, кроме своего господина.
— Откуда здесь может быть караван? — усмехнулся Захир, готовый посмеяться над кем угодно и когда угодно. Исключая своего господина, разумеется.
— Это наверняка стадо диких ослов, — уверенно заметил Мансур, второй по силе охотник в нынешних местах, уступающий в этом искусстве только тому, кто ехал сейчас перед ним во главе немногочисленной процессии.
— Это становище чагатаев, — сказал Тимур, господин всех тех, кто говорил до него.
Молчаливая скачка продолжилась.
Клубы пыли на горизонте становились всё заметнее. Караван в действительности не в состоянии был поднять столько пыли. Пыль, поднятая стадом диких ослов, постепенно смещалась бы в сторону. Нукеры убедились, что их господин прав: они приближаются к логову своего врага. К логову, из которого выбрались всего два дня назад.
Почувствовав, что его спутников обуревают сомнения, Тимур остановился и, повернувшись к четвёрке нукеров, сказал:
— Спрашивайте.
— Что спрашивать, господин? — сказал Байсункар, опуская глаза от смущения.
— Вы ведь не понимаете, зачем я снова веду вас к Токлуг Тимуру, после того как увёл вас от него два дня назад.
Немного осмелевший Мансур позволил себе высказать сомнение:
— В самом деле, господин, стоит ли второй раз лезть в пасть ко льву, если однажды удалось хитростью заставить его разжать челюсти и унести целыми ноги?
— Хитростью, говоришь? — усмехнулся Тимур.
— Конечно, господин. Когда ты сказал хану, что хотел бы навестить отшельника Зейд ад-Дин Абу Бекра из Тайабада, мы все были уверены, что это хитрость. А когда нас выпустили, мы подумали, что хитрость удалась.
— Мы ведь так и не поскакали в Тайабад, — робко подтвердил Хандал.
— Не поскакали, — подтвердил Тимур, — потому что за три дня, которые мне дал Токлуг Тимур, мы никак не смогли бы этого сделать. Хан знал это не хуже меня.
— Так зачем же он отпустил тебя, господин? — спросил проникнутый сомнением Захир.
Тимур усмехнулся и похлопал себя плёткой по отвороту сапога, извлекая из него облако пыли.
— Он испытывал меня. Увидев моё войско, он понял, что я ему не опасен. Он решил проверить, не буду ли я ему полезен. Полезнее всего для царствующего человека люди верные и умные. И он дал мне испытание, чтобы определить, обладаю ли я верностью и умом. Только дурак или негодяй мог бы навсегда исчезнуть, будучи выпущен из лагеря Токлуг Тимура. Поэтому я решил вернуться.
— Пусть так, господин, и ты прочёл правильно замыслы этого царственного язычника, но что тебе даст его уверенность в том, что ты умён и благороден?
— Многое, Захир, многое, и скоро вы убедитесь в этом. Скачите за мной. Из шатра Токлуг Тимура я выйду сегодня правителем Кеша и Карши.
С этими словами Тимур хлестнул коня и поскакал в сторону пылевого облака.
Глава 4
ТАНЦУЮЩИЙ ДЕРВИШ
Беда, если в доме бесчинствует враг,
А ты в это время бессилен и наг.
Стерпи это всё, своё сердце скрепя,
И ангелы мести поддержат тебя.
Пусть враг твой силён и всеведущ, как див,
Ты всё ж воспаришь, за себя отомстив!
В отличие от своего предшественника, Тимур любил города, но так получилось, что, став правителем Кашкадарьинского тумена, он, как и Хаджи Барлас, вынужден был жить вне пределов родного города. Остаток лета, осень и зиму он провёл, кочуя со своей постепенно разрастающейся свитой по предгорным областям между Яккабагом и Гузаром.
Вынудил его к этому всё тот же чагатайский хан Токлуг Тимур. Одной рукой он вручил молодому барласскому вождю ярлык на управление здешними землями, другой посадил в Кеше свой гарнизон: сотню всадников во главе с хитрым и подозрительным Баскумчой.
Тот был крив на один глаз, но зато другим внимательно следил за каждым шагом вновь назначенного правителя. Вмешивался в его распоряжения и всячески норовил показать горожанам, кто тут настоящий хозяин.
Первая стычка произошла из-за базарных весовщиков. Базарный староста, назначенный Тимуром, изгнал из города четверых гератцев, которые наживались, скупая более полновесное самаркандское серебро и пуская в оборот некачественное пешаварское. Баскумча арестовал старосту и посадил в зиндан[18], а гератцев обласкал и назначил базарными весовщиками. Теперь выдача гирь и аршинов зависела только от них, что открывало самые широкие возможности к мздоимству. Купеческая депутация явилась к Тимуру с жалобой. Выслушав их, он вмешался. Баскумча, видя решительность правителя, пошёл на частичные уступки: освободил базарного старосту из тюрьмы, лишил гератцев права заниматься весовым делом, но настоял на том, чтобы купеческое сообщество приняло их в свою среду и выделило им пожизненные места для лавок. Тимур, затаив злость, вынужден был пойти на этот компромисс.
Первая стычка не стала последней. Пользуясь тем, что в полуразрушенной цитадели Кеша стояла сотня чагатайских воинов, одноглазый сотник наглел всё больше и больше. На беду, он был неутомим и не делал различий между крупными и мелкими делами. Ему было дело до каждого водоноса, до каждого не там привязанного верблюда. И днём и ночью можно было видеть его фигуру в чёрном халате и высокой шапке с собольей оторочкой. Сидя на своём туркменском жеребце, он ощупывал подозрительным взглядом каждого проходящего мимо.
Откровенно говоря, Тимур недоумевал. Зачем чагатайскому хану нужно было отдавать ярлык на управление ему, местному батыру, если он собирался приставить к нему такого помощника? Не мог хан не понимать, что наносит правителю оскорбление и тем самым приобретает в нем будущего врага.
Случай помог Тимуру во всём разобраться.
Охотился он как-то к северу от Кеша, и Мансур, с тремя всадниками загонявший ланей, прискакал к нему, таща на аркане какого-то человека.
— Пытался сбежать от нас, когда мы его окликнули, — объяснил Мансур.
Человек был примечательный. По виду, несомненно, туркмен. Красная борода, бритая голова и рваная ноздря. Впрочем, рваная ноздря — отличие не племенное, а индивидуальное. Мансур ударом плётки заставил его встать на колени, но и стоя на коленях, непонятный пленник сумел сохранить независимую позу.
18
Зиндан — тюрьма.