Страница 12 из 29
Темны сумерки в зимней степи.
В шатре Хуссейна вокруг выложенного небольшими камнями очага сидят оба вождя и несколько ближайших помощников. Только что был выслушан рассказ Мансура и Рустема (дальнего родственника эмира) про их набег на зимующую возле Саята отару. Особенно похвастаться было нечем — четверо убитых воинов и два десятка не самых жирных баранов.
— Видит Аллах, если за каждого паршивого барана мы будем терять по воину... — начал эмир Хуссейн, но не стал заканчивать мысль. Всем и так понятно, что именно он хотел сказать.
— Вы были в чагатайских архалуках[25]? — спросил Тимур.
— Но пастухи нас не испугались, — развёл руками Рустем.
— Неужели чагатайская власть настолько ослабела? — усмехнулся Хуссейн.
Тимур пожал плечами и стал внимательно смотреть в огонь. История была странная, и, стало быть, с выводами спешить не стоило.
— Может быть, Ильяс-Ходжа откочевал из Самарканда за Сырдарью? — осторожно высказал предположение Мансур.
— Что ты имеешь в виду? — обернулся к нему Хуссейн.
— Вчера Захир привёз сплетни с ургенчского базара. Ходят слухи, что Токлуг Тимур захворал. В такой момент наследнику лучше находиться поближе к ханскому шатру.
Когда деловые разговоры были закончены, эмир Хуссейн послал за касса-ханом — пусть споёт-развлечёт, надо как-то разогнать тоску этого зимнего вечера.
В огонь подбросили рубленого камыша, пламя стало пожарче. Закутавшись в лисью доху, Хуссейн велел певцу начинать. Тот поклонился и сел к огню, осветившему его рябоватое лицо с жалкой, напоминающей сосульку бородой.
Задребезжали струны, задребезжал вслед им старческий голос певца:
Казалось, что Тимур внимательно прислушивается к словам касса-хана, но на самом деле мысли его были далеко отсюда. Где? В Хорасане? В Бадахшане? В Кеше? А может, в пещере у отшельника Амир Хал ала?
Хуссейн, в свою очередь, был вполне увлечён слушанием, как будто касыда[26] эта была неизвестной ему. Густые брови подрагивали, реагируя на перипетии излагаемого сюжета, эмир поджимал и покусывал пухлые губы.
А касса-хан пел:
В этом месте песни Тимур отчасти очнулся от своих уединённых размышлений. Ему показалось, что история, которую рассказывает дребезжащим голосом этот старик, имеет к нему непосредственное отношение.
Махмуд и Джамшид в конце концов проявили благоразумие. Понимая, что ни один не может победить другого, они решили помириться и даже побратались. Более того, чтобы закрепить братский союз, Махмуд и Джамшид женились на сёстрах друг друга.
Закончив пение, касса-хан опустил свой дутар[27] на колени и скромно потупился.
На несколько мгновений воцарилось молчаливое ожидание. Все присутствующие поняли подоплёку поведанной только что истории и не знали, понравится ли подоплёка эта Хуссейну и Тимуру.
— Сам ли ты сочинил эту касыду? — нарушил молчание Хуссейн, его лицо всё больше и больше наливалось светом удовлетворения.
— Нет, господин, сочинил её Кабул-Шах.
— Кабул-Шах? — удивлённо переспросил Тимур.
— Да, господин, именно он.
— Не тот ли это Кабул-Шах, что рождён был царевичем, чингисидом, но по своей воле стал дервишем, а потом поэтом?
— И снова ты прав, господин, — низко кланяясь, подтвердил касса-хан.
— Царевич — поэт? — вмешался в разговор Хуссейн. — Этого не может быть!
Певец развёл руками, как бы показывая, что он не отвечает за поступки столь высокородных особ и ни в коем случае не берёт на себя смелость их обсуждать.
— Но всё равно, — всё больше распаляясь, сказал Хуссейн, — он хорошо сочинил, а ты хорошо сделал, что решился спеть. Именно нам и именно сейчас. Я прав, брат мой Тимур?
Раскрасневшееся лицо обернулось к Тимуру, тот слегка улыбнулся и кивнул. У него уже состоялись два разговора с Хуссейном о необходимости его, Тимура, женитьбы на сестре эмира. Верный своему правилу не совершать необдуманных поступков, бывший владетель Кеша с ответом не спешил, находя каждый раз уважительные поводы для своей медлительности. Но более увиливать от прямого ответа было нельзя, это могло поставить под сомнение его дружбу с хозяином Балха. А этого он никак не мог допустить.
Итак, Тимур кивнул в ответ на возбуждённый вопрос своего брата и сказал:
— Поэт всегда немного пророк, тем более поэт-дервиш. Счастливая сила вложила эту песнь в уста этого человека. Так подчинимся пророчеству.
После этих слов Хуссейн совершенно уже не скрывал своей радости, в порыве немыслимой щедрости он сорвал с пальца дорогое кольцо со смарагдом и протянул её кассахану:
— Возьми! Плохим вестникам принято рубить голову, ты же — вестник добрый, было бы нечестно тебя не отблагодарить.
Певец, преувеличенно кланяясь и бормоча непрерывные восхваления щедрости эмира, попятился к выходу.
Решено было немедленно отпраздновать столь счастливое событие. Откуда-то появился бурдюк вина. Хуссейн считал себя правоверным мусульманином, но в части винопития делал для себя и своих окружающих послабление. Тимур в годы своей молодости не употреблял горячительных напитков вообще и только в конце жизни позволил виноградному зелью завоевать некоторую власть над своей душой.
В этот раз он, отступая от своих правил, выпил несколько чаш. Так что когда он явился в свой шатёр, в голове у него изрядно шумело.
Замотанные в одеяла дети спали в углу за полотняным пологом, Айгюль Гюзель сидела подле них, стоявший рядом с ней глиняный светильник слегка потрескивал и чадил.
Тимур сел в ногах ложа, на котором спали его сыновья. Айгюль Гюзель почувствовала, что муж сейчас скажет ей что-то очень важное. Она сидела, положив руки на колени и опустив подбородок на грудь.
«Как будто ожидает приговора», — подумал Тимур и сказал:
— Завтра ты с сыновьями уедешь в Самарканд. К моей сестре.
Сказав это, он подумал, что пророчество Кабул-Шаха его женитьбой на сестре Хуссейна будет выполнено не полностью. Он-то женится на молоденькой красотке Улджай Туркан-ага, но вот захочет ли Хуссейн взять в жёны его не первой молодости сестрицу Кутлуг Туркан-ага? Мысль эта заставила его расхохотаться.
25
Архалук — временное поселение пастухов овец, баранов.
26
Касыда — песня, баллада, сказание.
27
Дутар — среднеазиатский двухструнный музыкальный инструмент.