Страница 28 из 100
Расскажу я вам также о том, как находят алмазы. Находят их в горах, где царствует нестерпимая жара. Также много в этих горах змей, больших и толстых. Змеи эти очень ядовиты. А добываются алмазы вот каким способом: существует глубокая долина, а кругом в скалах пещеры. Люди берут куски мяса и бросают в долину. Мясо падает на кучу алмазов, и алмазы пристают к нему. И водится в этих горах множество белых орлов, которые охотятся на змей. И завидит орёл мясо в глубокой долине, камнем падёт, схватит мясо и летит. А люди меж тем пристально смотрят, куда орёл полетел, и, приметив, где он усядется клевать добычу, принимаются люди кричать что есть мочи, орёл испугается, бросит мясо и улетит. Люди подбирают мясо и находят множество алмазов. Или же дождутся, пока орёл сожрёт мясо, а на другой день ищут алмазы в орлином помёте.
Живут в Хундустане и особенные люди, называемые куигуи[63], каждый из них может прожить до полутораста или же до двухсот лет. Это от воздержанности и потому что пьют здоровую, чистую воду. А едят они только рис и молоко. А испытывают их так: призывают девушек, служащих идолам, и приказывают им обнимать, целовать и всячески раззадоривать этих куигуи. И кто сохранит бесстрастие, того почитают духовным человеком[64].
Расскажу я вам и о царевиче Сергамоне[65], которого хундустанцы почитают святым и ставят в его честь идолов.
Был он сыном богатого и сильного царя; жизнь вёл прекрасную, духовную; ни о чём мирском не желал слышать и не хотел царствовать. Узнал отец, что сын царствовать не желает и ни о чём мирском слышать не хочет; стало ему досадно, и чего только он не предлагал сыну; говорил, что венчает его на царство и полновластным государем сделает; отдавал ему царский венец и одно лишь требовал, чтобы сын сделался царём. А сын в ответ говорил, что ничего не желает.
И увидел царь, что не хочет сын царствовать, разгневался и с горя чуть не помер; да и не диво, другого сына у него не было и некому было оставить царство. Задумал тогда царь такое: решил он в уме своём, что заставит сына полюбить всё мирское и возьмёт царевич и венец и царство. И поселил царь в прекрасном дворце сына своего и в услужение к нему приставил тридцать тысяч красивых и милых девиц; а мужчин там не было; одни девы, они укладывали царевича в постель, служили ему за столом, по целым дням не отлучались от него, пели ему, плясали перед ним и как умели потешали его по царскому приказу. Но они не смогли сделать царевича сластолюбивым, он остался целомудренным и жил строже прежнего. Но он не покидал дворца и потому никогда не видал мёртвых или больных.
И вот однажды он решил выехать из дворца и ехал верхом по дороге. Свита сопровождала его. Вдруг увидел он погребальную процессию. И спросил, что это. Ему отвечали. Он спросил, как это люди умирают. И ему ответили, что прекращается дыхание и тело мёртвое разлагается.
И, ничего не сказав на это, он продолжал путь. И вдруг увидел старика, который едва двигался и не имел ни единого зуба во рту. И царевич спросил, что же это, что происходит с этим человеком. И ему отвечали, что это старость.
Услышал царевич о старости и смерти и возвратился назад во дворец. Он решил, что должен отыскать того бессмертного, кто сотворил земной мир. Царевич ушёл в пустынные и высокие горы и остался там жить и прожил всю жизнь в великом воздержании и целомудрии. А когда умер царевич, тело его доставили отцу; и тот, увидев любимого сына мёртвым, огорчился необычайно. Много царь оплакивал сына, а потом приказал сделать идола, представлявшего образ и подобие царевича. И этот идол был сделан из драгоценных камней и золота. И царь приказал поклоняться изображению царевича и почитать царевича за бога. И приказал молиться царевичу как богу.
А в Хундустане рассказывают, будто бы царевич умирал восемьдесят четыре раза; и всякий раз воскресал в ином обличье; и в первый раз он сделался быком, затем стал конём, затем собакой. И лишь после восемьдесят четвёртой своей смерти стал царевич богом. За лучшего и за самого большого бога из всех своих почитают его язычники в Хундустане. И поклоняются его изображениям — идолам.
А ещё есть в Хундустане царство Гузурат. И каждый год выходят из этого царства морские разбойники на судах — грабить и обращать в рабство купцов. И вместе с этими разбойниками плывут их жёны и дети. И подстерегают они корабли купцов, и нападают, и грабят, и убивают, и делают купцов рабами.
Столь диковинны хундустанские земли...
После прекрасной пирушки Офонас-Юсуф тонул в море слов, сказанных ему. Слова преображались в картины, живые и движущиеся; слова улыбались и оскаливались хищно и весело, и слова многие поглощали само существо Офонаса; он сам, казалось, преображался в слова, хохочущие и хмурящие брови, веселящиеся и пребывающие в печали, многие слова, поющие, и летящие, и пляшущие...
Офонас раздумывал, как быть далее. Денег у него всё же не набиралось на дорогу до Руси, до Твери. Да и тянуло его вдаль, туда, где, должно быть, могло расступиться море слов причудливых (если оно могло расступиться!) и раскрыть наконец-то некую живую жизнь...
Однако же вечером другого дня произошло с Офонасом-Юсуфом горе. Он возвращался в караван-сарай, где стоял; дорога петляла и бежала мимо густых и тёмных кустов. И вдруг выскочило из этих кустов пять или шесть мужчин с длинными ножами в руках, смуглых и нагих. И лица этих разбойников закрыты были тряпками, подобно лику человека-волка, явившегося молодому шемахинскому купцу Мехмеду. С громкими воплями разбойники налетели на Офонаса. Он явственно показался им чужаком, несчастным гарипом, которого возможно безнаказанно избить и ограбить. Офонас никогда не полагал себя храбрецом и даже в Твери не любил ввязываться в драки. Но вдруг он не испугался ныне. При нём была его польская сабля. Он левой рукой оттолкнул одного из нападавших, увернулся от ножа острого, прыгнул в сторону и выхватив саблю из ножен, закричал, как на Руси кричали, вступая в битву или в бой на кулачках; закричал азиатское слово, привычное уже на Руси, пришедшее вместе с многими азиатскими воинами, покорившими земли князей Рюриковичей...
— Камча[66]! — закричал, срывая тонковатый голос.
Разбойники, однако, попытались забежать сзади. И тут присоединились к Офонасу ещё люди, и все вместе, дружно размахивая оружием, обратили нападавших в позорное бегство...
— А ты храбрец! — сказал Юсуфу один из нежданных защитников.
Офонас быстро огляделся, опустил саблю и, оглядевшись, узнал чебокарских купцов во главе с прежним своим обидчиком, Каримом.
Тотчас принялись хлопать его по плечам и, восклицая разные одобрительные возгласы, хвалить его храбрость. Затем явился пилав[67], и хмельное питьё также явилось. И спустя несколько часов, проведённых в комнате, где помещался чебокарский Карим, уже решился Офонас-Юсуф отправляться в Чебокар, или, как он теперь записывал это именование, Чапакур...
«...а из Баку пошёл за море — в Чапакур».
Вместе с Каримом и прочими Офонас-Юсуф погрузился на корабль. Он вёз несколько вьюков таламанского шёлка. Большой корабль похож был на рыбу, и его так и звали: «балик» — «рыба». Это обыкновенное прозвание подобных кораблей. Корабли такие сужены к корме и к носу, а посредине имеют как бы брюхо; они скреплены деревянными гвоздями и просмолены. Когда они выходят в открытое море, у них два больших весла и одна длинная Лопатина. Лопатиной гребут в хорошую погоду, а в бурную — двумя вёслами. Плывут корабли по звёздам...
«И прожил я в Чапакуре шесть месяцев...»
Но добираться туда пришлось помимо морского пути ещё и караванными тропами на верблюдах. На привалах погонщики верблюдов складывали в кучки высушенный навоз, разводили костры и варили похлёбку. Закопчёный котёл дымился. Похлёбку разливали в миски. Офонас хлебал из миски круглой ложкой деревянной и раздумывал. Теперь он не знал, когда попадёт в Тверь и попадёт ли туда. Отсюда, из пустыни Востока, виделась ему Тверь умирающей и печальной потому. Непременно поглотит, покорит жадная Москва одного из последних своих соперников, княжество Тверское. А там и Псков покорится, и Новгород Великий принуждён будет к покорности... Но Офонасу куда легче бывало говорить в Твери, даже лаяться; потому что ведь он в Твери говорил-выговаривал на том языке, которым от матери вскормлен. А матерний язык остаётся самым близким. Ныне же Офонас чует, как сам он, прежний, будто бы растекается, истаивает в словах разнообразных наречий, и ни одно из них не похоже ни в малой степени на матернюю речь... Он отхлёбывает похлёбку, забелённую верблюжьим молоком, и силится вновь и вновь представлять перед внутренним своим взором Тверь с её окрестностями...
63
…называемые куигуи... — Имеются в виду йоги, исповедующие одну из систем индуистской религиозной философии.
64
...почитают духовным человеком, — сравните с отрывком из жития святого Андрея Царьградского: «...одна из блудниц... втащила его внутрь. А воистину несгибаемый и подлинный насмешник Сатаны последовал за ней... Сбежались и остальные блудницы и ради смеха стали спрашивать его, как он терпит подобное. Праведник же улыбался, но ничего не отвечал. Они его щипали, и побуждали к срамному делу блуда, и мяли его тайные уды, а другие целовали, побуждая целомудренного к бесстыдству, третьи же говорили: «Соблуди, Юрод, и насыть желание души». Но тогда, о братья, свершилось дивное чудо! Среди стольких соблазнов не подвигнулся он и не возбудился на мерзкую похоть» (Цитировано по книге: Иванов С.А. «Византийское юродство». М., 1994, с. 87-88).
65
…о царевиче Сергамоне... — речь идёт об основателе буддизма Сиддхарте Гаутаме (623-544 до н. э.), происходившем, по преданию, из царского рода племени шакьев в Северной Индии. Прозвание «Будда» означает в переводе с санскрита «Просветлённый».
66
...Камча!.. — слово это тюркское означает «плеть», «нагайка», «удар», «битьё». Во многих русских говорах употреблялось как призыв к драке в кулачных боях.
67
…ялвился пилав... — пилав — плов — восточное кушанье из мяса, риса и приправ.