Первомайский

В сумерках подошёл капитан Донецков с приказом вести беспокоящий огонь. Ну, вести так вести, делов-то! Капитан ушёл, а Поддубный задремал. Очнулся он от холода. Костёр затухал, Волков, Шиганков, Лисицын и Дынин дрыхли без задних ног. Витя поднялся, пинками поставил на ноги остальных, и молча показал на костёр. Волков, в свою очередь, сорвал злость на рядовом составе. Лисицын, громко проклиная войну, выполз наружу и побрёл искать топливо, а небо внезапно озарила вспышка. Осветительная бомба на парашюте зависла над поселком. Стало светло как днём. Жёлтый свет чем-то напоминал новогодние салюты, и все заворожённо уставились в небо.

-- Заряжай, - первым опомнился лейтенант, - надо же выстрел произвести.

Шиганков с видимым удовольствием пошёл стрелять - днём- то кто бы ему это позволил? Пушка грохнула, вылетела пустая гильза. Шиганков вернулся с тупым лицом и пустыми глазами - не ожидал такой силы отдачи - наверное, в голове у него звенело, и он слегка оглох.

Через полчаса к орудию отправился Лисицын. Витя то дремал, то просыпался от выстрелов. Тогда он выбирался из ямы и ходил по позиции вперёд-назад: больные колени никак не хотели униматься. В час ночи Витя пошёл в тыл к машине. Логман, само собой, спал, но разбуженный, никакого возмущения не проявил, а спокойно отправился на позиции. "Есть всё-таки совесть у парня", - подумал Поддубный, торопливо занимая тёплое место. Периодически в посёлке хлопали разрывы, и под этот убаюкивающий аккомпанемент Витя провалился в сон...

Второй день боя начался буднично: Витя отправился по естественным надобностям, но в отличие от дней предыдущих добавилась неприятная особенность, в воздухе нет-нет да свистели шальные пули. Правда, лейтенанта это почему-то не сильно напугало, даже прибавило бодрости.

По дороге на позицию Вите встретился Зарифуллин.

-- Тут корреспондент с "Красной Звезды" приезжал, - довольно улыбался Рустам, - обещал про меня написать.

Витю, хоть и несильно, но кольнула зависть: "Ну почему мне-то так не везёт?". Они разошлись; Рустам пошёл завтракать, а Витя - к любимому расчёту. Придя на место, он с неудовольствием обнаружил, что исчезла "Шилка" и уполз танк. Место явно оголилось. Пока лейтенант покрутился, потрепался с Волковым, три соседних расчета открыли стрельбу. "Ну, и нам пора!" Поддубный приказал заряжать. Так как целей он не наблюдал, то решился стрелять, перенося огонь в глубину Первомайского: первый выстрел - по окраине, второй - на сто метров дальше, третий - ещё на сто метров дальше и четвёртый - ещё на сто метров. Витя полностью наслаждался "свободой творчества". Соседние расчёты стреляли куда-то в одно место - никакой самодеятельности.

Для пополнения боеприпасов излишне самоуверенно решили подогнать "Уралы" прямо к позиции. И чуть было не поплатились. Только машины стали останавливаться около орудий, как со стороны Первомайского дали очередь из АГС. Но с недолётом - она прошла перед окопами. Личный состав рванул в укрытие как спринтеры. Аншаков мчался так, что, зацепившись за снарядный ящик (ещё целый!), метра три летел в воздухе, и, грохнувшись, не мог толком подняться: хотя ноги крутились как у перевёрнутого велосипеда. Ещё быстрее исчезли с позиции "Уралы". Больше по батарее не стреляли, и постепенно она возобновила свою деятельность. Появился азарт: раз по нам стреляют, значит, мы задели "чехов" за живое. Прибавилось желания и дрожи в коленках. Но теперь, правда, пришлось таскать снаряды издалека. Шиганков с Лисицыным взмокли как папы Карло, но прониклись духом ответственности и помалкивали.

Остальной день прошёл в скучной стрельбе, похоже, что основные события разворачивались с другой стороны посёлка. Борьба затягивалась. А солдаты были довольны: никто не хотел возвращаться в часть - здесь им было лучше. Морально, наверное. Вот только неподходящая одежда допекала: шинель шинелью, а от бушлата бы никто не отказался. Но, к счастью, бригада не успела хотя бы завшиветь, так что эта неизбежная примета войны личный состав пока не изводило.

А вот Витя, наоборот, хотел домой - в место расположения. Он уже давно не мылся, чесалось везде, провоняло всё, но главное - колени. Они не только не заживали, но болели всё больше и сильнее. Сидеть положительно становилось невыносимо. Лейтенант чувствовал, что он уже на пределе. Витя часами ходил взад-вперёд по позиции: сидеть не мог, лежать - негде. Вот и наматывал километры. "Скорей бы всё кончилось, да я подлечусь!" - мечтать теперь он мог только об этом.

И когда Радуев ухитрился прорваться из окружения и уйти в Чечню, то наряду с закономерным расстройством, Поддубный испытал и некоторое облегчение: "Всё закончилось".

Солдаты побежали в поле собирать парашюты от осветительных мин. Контрактники быстро последовали их примеру. А Ахмед ездил даже в Первомайский. Если бы Витя знал заранее, он обязательно попросил бы поискать шанцевый инструмент. Лопаты, крути не крути, исчезли, а отвечать кто за них будет? Новенькая, месяц назад сделанная, учебно-материальная база батареи под воздействием катаклизмов похода была безнадёжно испорчена. От перспектив по её восстановлению у несчастного лейтенанта волосы становились дыбом.

Бойцы загрузили полный "Урал" пустыми гильзами. И вот тут появились слухи, что никуда они не вернутся, раз уж удалось бригаду ввести в бой, а отправятся к Новогрозненскому, догонять Радуева. От таких речей у Вити дыхание перехватывало. Он уже ни о чём другом не мог думать, как только о своих коленях и тёплой квартире. И вот 19 января батарея свернулась и куда-то отправилась. А вот куда?

Ехали не долго - до батареи 1-го дивизиона, где Витя с большим удовольствием встретил Славика. Тот был полон впечатлений:

- Витя! Ну ты как, жив? Я тут бился, как "зелёный берет"! Жариков замучил меня ночными дежурствами. Я сплю в "Шишиге" - как обычно. А ему не спится. Он меня не нашёл на позиции, и ведь не поленился, пролез по всей технике, выволок меня и приказал водителю замкнуть двери и мне не открывать! Я всю ночь бегал как бобик! Замёрз как собака. Сел на ящик, приснул, зад себе отморозил! Я потом на Жарикова в суд подам! Он у меня попрыгает, в суде-то!