Страница 3 из 114
«Львов и Филатов подпольщики, и друзья приходят к ним не без дела, — решил Дыбенко. По раз „крамольные разговоры“ ведутся при мне, значит, доверяют, считают своим». И еще уяснил: Филатов тут главный, именно он пригласил Павла на занятие подпольного кружка, давал книги. Беседы с передовыми рабочими и прочитанные книги позволили молодому Дыбенко многое понять и по-новому осмыслить, как жить, с кем и куда идти, за что бороться.
Павел писал домой: «…Дела у меня наладились, встретил я хороших людей, их много среди грузчиков — большинство бывшие моряки. Очень нравятся мне Илья Филатов и Михаил Львов, оба относятся ко мне как к родному брату, всю жизнь помнить их буду. Так что у меня все в порядке. А как вы живете, родные, наверное, все бедствуете? Со следующей получки еще пришлю деньжат…»
О назначенной на 1 мая 1909 года демонстрации Павел узнал от друзей.
— В общежитии останешься или с нами пойдешь? — спросил Филатов и предупредил: — Возможно, придется с казаками столкнуться.
— Обязательно пойду! — ответил Дыбенко.
Организованными колоннами, с красными знаменами рабочие устремились в город. Вместе со своими друзьями шел и Павел, вдохновенно пел «Вихри враждебные веют над нами…». Настроение у него было отличное.
Людской поток приближался к городской площади. «Никто не даст нам избавленья…» Слова песни разносились далеко вокруг.
Припекало весеннее солнце, на деревьях лопались почки, появлялись еле заметные зеленые комочки; скоро, очень скоро зашелестит, заколышется молодая, нежная листва. Казалось, ничто не предвещало беды. Портовики приблизились к трибуне, с которой, сменяя друг друга, выступали ораторы.
Павлу захотелось подняться на трибуну и рассказать о нищете своих земляков в Людкове, бесправии рабочих в Новозыбкове да и в Риге тоже. Он посмотрел на друзей и решился. Вот Дыбенко на трибуне…
Только успел спрыгнуть на землю, над головой увидел морду вздыбленной лошади, блеснула шашка и сильно ударила по спине, к счастью, шашка полоснула плашмя и вреда не причинила. «А ведь мог изрубить гад казак!»
Демонстранты рассеялись… Вечером начались аресты. Привели в участок и Павла. Дежурный надзиратель зачитал санкцию на арест: Дыбенко обвинялся в поддержке организации РСДРП и в антиправительственной агитации среди рабочих… К суду не привлекли, но работы лишился. Опять полуголодное существование. Друзья посоветовали поступить на бесплатные электротехнические курсы.
— Чтобы не шататься без дела, обучишься ремеслу, а мы потом тебя попытаемся снова вернуть в артель, — говорил Львов. — Харчеваться пока будешь у меня.
Полгода учился Павел на электрика. Его хвалили за прилежание и отметили это в документе об окончании курсов. Только электриком устроиться не удалось, товарищи помогли вернуться в порт.
Все больше Павел втягивался в подпольную работу. Готовился к вступлению в РСДРП, однако стряслась беда. Подошло время призыва, Павел должен был поехать в Новозыбков, к месту приписки. А он поступил по-своему.
— Не пойду служить царю, — сказал он Львову и Филатову, когда все сроки были пропущены. Товарищи не одобрили его поступок.
— От царевых холуев не скроешься, о тебе скоро вспомнят, — сказал Львов. — А нашей партии очень нужны в войсках свои верные и надежные люди. Служить тебя все равно заставят, поэтому явись и объясни: запамятовал, мол, виноват.
Не успел Павел воспользоваться добрым советом друзей. В ноябре 1911 года его вызвали в полицию, а затем по этапу отправили в Новозыбков. Следом за ним пошло «дело», в котором Рижское полицейское управление уведомляло, что П. Е. Дыбенко политически неблагонадежен и что он «злостно уклоняется от воинской службы».
Нерадостной оказалась встреча с родными.
— Стало быть, не нашел ты, Павлуша, счастья, — с горечью произнес отец. — Оно что тот журавль — летит высоко, до него не дотянешься.
Новозыбков по-прежнему тихий, пустынный… Заглянул Павел в кузницу, но там у наковальни стоял хмурый старик, а мехи раздувал лет десяти мальчишка, испуганный, забитый. И угли в горне горели тускло, нежарко… О кузнеце Иване Тихоновиче и его племяннике Алеше ничего не узнал.
20 декабря вместе с новозыбковскими, стародубскими парнями Павла Дыбенко повезли на военную службу на Балтийский флот.
Глава вторая
«Политически неблагонадежен»
Поезд прибыл в столицу 25 декабря 1911 года. Был по-зимнему сырой, зябкий день. Валил тяжелый, густой снег, и пока новобранцы дошли до Крюковских казарм, основательно промокли. Когда закрылись огромные черные железные ворота с начищенным до ослепительного блеска медным двуглавым орлом и разлапистыми якорями, Павел с грустью подумал: «Что же мне тут уготовано?..»
Унтер-офицер Драгунов, сопровождавший новобранцев, скомандовал: «Вольно, разойдись!» — а сам направился в канцелярию казармы.
На огромном плацу толпились молодые парни в полушубках, стареньких пиджаках, ватных куртках, зипунах и армяках из толстого домотканого сукна. На ногах у большинства лапти, кое-кто в сапогах, густо смазанных дегтем, некоторые в штиблетах.
Новеньких окружили прибывшие раньше, расспрашивали, кто откуда. И пошло перечисление: московские, курские, тульские, брянские, костромские, черниговские, новгородские… К Дыбенко подошел бойкий рослый чернявый парень в зипунчике, подпоясанном синим кушаком, старой солдатской папахе, в берестовых лаптях; чистые холщовые онучи, аккуратно обмотанные тонкими конопляными оборами, обрисовывали стройные ноги. За плечами у парня висела балалайка на зеленой тесемке.
— С каких краев, приятель? — Дожидаясь ответа, новобранец достал из кармана красный кисет. «Паше от Варвары», — прочитал Дыбенко вышитую черными нитками надпись. — Закуривай.
— Привезли из Черниговской губернии, а работал грузчиком в Риге, — сказал Павел. — Может, слыхал?
Парень смотрел, ничего не понимая.
— Тебя как человека спрашиваю, а ты темнишь.
Подошли еще новобранцы. Их тоже заинтересовал видный, по-городскому одетый парень.
— Да вот так уж получилось, — чтобы рассеять недоумение, объяснил Павел.
— По двое стройсь! Живо-о! — раздалась команда.
Казарма… Огромное, сырое, холодное помещение с каменным полом, через небольшие окна проникал тусклый свет. Двухъярусные койки, установленные длинными рядами с узкими проходами. Жесткие, набитые соломой матрацы, темные одеяла, которыми пользовалась не одна смена новобранцев.
После обеда — жиденького супа из солонины и ячневой каши — с вновь прибывшими разговаривал пожилой капитан 2 ранга. Из его слов Павел понял, что Крюковские казармы — всего лишь сборный пункт, откуда новобранцев распределят по флотским экипажам, где будут обучать морским специальностям.
— Вы обязаны беспрекословно выполнять все приказы и распоряжения командиров и начальников… Не вступать в пререкания, не нарушать дисциплину… — Офицер, чеканя каждое слово, долго перечислял обязанности нижних чинов.
А унтер-офицера Драгунова словно подменили. Когда ехали в поезде, не кричал, даже казался робким. Теперь превратился в «шкуру», так особо усердных унтеров называли за ревностную службу, собачью преданность начальству, постоянную слежку за нижними чинами.
Ходил Драгунов по казарме, покрикивал. Досталось и «балалаечнику» за то, что свою «чертову музыку» положил на койке под голову.
— Еще раз увижу, изничтожу! — угрожал унтер.
Придирался и к Дыбенко, вызывал на скандал.
— Скоро из тебя повыколотят дурь.
— Спокойно, Павел, спокойно, тихо. Не обращай внимания, — говорил Павел Свистулев, оказавшийся рядом с Дыбенко. Они познакомились в первый день на плацу. Высокий, с открытым лицом, Свистулев сразу расположил к себе. Сын маляра из города Буга в поисках заработка «исколесил матушку-Русь вдоль и поперек».
— Ушел из дому после окончания четырех классов, поступил учеником железнодорожного телеграфиста, — рассказывал Свистулев. — За распространение листовок и прокламаций в 1909 году попал в Вологодскую тюрьму, откуда вызволил отец, взял меня на поруки.