Страница 16 из 114
Резолюцию приняли единогласно. Этим постановлением Центробалт освобождался от опеки меньшевистского Совета и брал в свои руки руководство Балтфлотом.
Представитель Совета Мазик демонстративно покинул заседание.
— Скатертью дорога! — воскликнул Дыбенко.
На следующий день, 29 апреля, делегаты обсуждали проект временного устава Центробалта. Несколько дней и ночей трудились над его составлением Дыбенко, Ховрин, Силин и Штарев.
Устав приняли. Центробалт признавался высшей инстанцией для всех флотских комитетов, без одобрения ЦКБФ ни один приказ, касающийся внутренней и административной жизни Балтийского флота, не имел силы. Был там и такой пункт: «Отказываясь от предварительного контроля операций, ЦКБФ оставляет за собой право контролировать оперативные действия после их свершения…»
Ни Дыбенко, ни его друзья не предполагали тогда, что вокруг их детища — устава — развернется ожесточенная политическая борьба между Временным правительством, реакционным офицерством, с одной стороны, и большевистской частью Центробалта — с другой.
Еще накануне вечером Дыбенко вызвали в Мариинский дворец, в Гельсингфорсский комитет РСДРП(б). Там было людно. Видно, только что закончилось совещание и члены комитета еще не разошлись. Все знакомые: у входа Сидоров, член Исполнительной комиссии парткома, энергично, темпераментно что-то доказывал флегматичному Властену и всегда уравновешенному Жемчужину. Солидный, рассудительный Владимир Залешский и скромный, спокойный Николай Антипов тихо беседовали у окна. Черноволосая, совсем еще юная женорганизатор Эля, быстро загибая пальцы на левой руке, горячо о чем-то рассказывала Старку. Ильин-Женевский, пристроившись на подоконнике, писал. Незнакомой была только одна миловидная женщина. Павел смотрел на незнакомку, читавшую какой-то документ. Борис Жемчужин, заметив недоуменный его взгляд, тихо произнес:
— Это товарищ Коллонтай Александра Михайловна, член Петербургского комитета.
Прервав чтение, Коллонтай протянула руку, сказала:
— Таким я вас и представляла, товарищ Дыбенко. Садитесь рядом, продолжим работу.
Коллонтай изучала проект резолюции об отношении большевиков к так называемому «Займу свободы».
— Проект будет предложен на внеочередном заседании Гельсингфорсского Совета с участием представителей всех судовых комитетов и профессиональных организаций, — сказал Антипов.
Затем резолюцию Жемчужин прочитал вслух:
— «Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, заслушав прения по вопросу о „Займе свободы“, постановил: ввиду того, 1) что этот заем послужит для продолжения бесконечной империалистической войны и явится новым тяжелым бременем для народа, 2) что власть не перешла еще всецело в руки Совета солдатских и рабочих депутатов и находится в руках хотя и контролируемых, но совершенно чуждых интересам народа лиц, 3) что этот заем легко может быть заменен повышением на 90 процентов налогов на капиталы и прибыли заводчиков, а также реквизицией монастырских ценностей. Совет считает поддержку этого займа неприемлемой, так как эти деньги можно давать лишь народу в лице его органа власти, а не Временному правительству».
С текстом все согласились…
На заседании Совета большевики потерпели поражение.
Вот как рассказывает об этом сам Дыбенко:
«В Центробалте также обсуждался вопрос об отношении к „Займу свободы“ и была принята резолюция против него. Эту резолюцию необходимо отстоять на заседании Совета.
Спешу к театру, где происходит заседание и куда стекаются толпы „желтых“ демонстрантов и колонны, идущие под большевистскими лозунгами…
Когда я вошел в театр, Коллонтай доказывала, что военный заем, хотя и заем „свободы“, на деле предназначен для обслуживания империалистических замыслов Временного правительства. Правительство хочет продолжать братоубийственную войну. Долой военный заем! Никто не должен голосовать за него!
Кончила. Похлопали ей, крикнули „ура“, но не совсем густо… Как ее встретили, не знаю, не был при этом. Видно, многие не поняли ее. Матросы ведь тогда еще не знали „иностранных слов“.
После Коллонтай выступало много ораторов. Но еще до голосования видно было, что меньшевики одержат победу. Незначительным большинством голосов резолюция о военном займе принята меньшевистская.
Мы потерпели поражение. Однако, как всегда, не унывали. Что ж! Это только резолюция, а на самом деле кто даст денег? Ведь все равно новому правительству выносят недоверие».
Моряки проводили Коллонтай до вокзала. Прощаясь, Павел Дыбенко сказал:
— Центробалт добьется отзыва из Совета флотских депутатов, голосовавших за позорную резолюцию.
— Правильно поступите, — ответила Коллонтай, она обещала в скором времени приехать в Гельсингфорс выступить перед моряками.
…Заседания Центробалта продолжались. 2 мая делегаты тайным голосованием избрали исполнительное бюро из девяти членов, семь из которых оказались большевиками и им сочувствующими, что положительно сказалось на деятельности вновь родившейся демократической флотской организации. Председателем ЦКБФ стал Павел Дыбенко.
На «Виоле» развевался флаг: большое красное полотнище, в центре скрещенные якоря и по углам буквы ЦКБФ. Центробалт быстро охватил все стороны деятельности флота. Приступили к работе секции: военная, комплектования, интендантская, производства в чины и звания, внутреннего распорядка, вооружения, следственная, по оплате труда и другие.
На Балтийском флоте так же, как и в стране, образовались две власти: «неофициальная» — Советы, судовые, береговые и местные комитеты во главе с Центробалтом и власть официальная — командование флота, офицерский корпус и комиссар Временного правительства — проводники диктатуры буржуазии.
Центробалт взял под строгий контроль действия командующего и его штаба, поставил на все важные участки своих представителей, даже в штабную типографию, в которой печаталась различная важная документация. Дыбенко предписал телеграфистам, телефонистам, сигнальщикам не передавать радиограммы, телефонограммы штаба без санкции ЦКБФ.
Новые порядки никак не устраивали официальную власть. Группировавшиеся вокруг Ренгартена-Черкасского штабисты находили любой повод, чтобы ущемить центробалтовцев: финансисты, например, отказались платить им жалованье: «Центробалт не значится у нас в штатных списках, деньги, котловое довольствие его членам не положены». Возмущался Дыбенко: «На „Виоле“ наш флаг поднят, властью большой обладаем, а штабные чиновники нас признавать не желают». Он во главе небольшой делегации поехал в Петроград на переговоры с военным и морским министром. Долго пришлось ждать. Наконец в три часа дня их пропустили к министру.
Керенский приветливо принял балтийцев, спросил:
— Что делается во флоте? Каково настроение?
Дыбенко доложил:
— У нас творится много преступлений, замечена нами даже измена при постройке батарей на островах. Нет хозяйского народного ока. Поэтому мы и решили организовать Центробалт, который поможет устранить все эти недостатки. Требуется утверждение и отдача в приказе, что мы законное учреждение. — Так издали подошел к этому вопросу и тут же незаметно подсунул на утверждение устав.
Мельком пробежал Керенский первые параграфы устава, нахмурился, задумался… направил делегатов «санкционировать» в так называемый Центрофлот. Центробалт узаконил и тут же распорядился объявить в приказе. «Нам это только и надо было, а устав свой мы уж постараемся отстоять», — подумал Дыбенко.
— Теперь мы «законнорожденные», — выйдя из Адмиралтейства, сказал он товарищам…
По дороге в Гельсингфорс все размышлял, старался понять, почему так странно вел себя Керенский. Ни единым словом не обмолвился о недавних демонстрациях, прошедших в Главной базе под большевистскими лозунгами. «Не мог министр не знать, что мы выступили против „Займа свободы“, что матросы переизбрали флотских депутатов в Совете, голосовавших за соглашательскую резолюцию. Теперь в Гельсингфорсском Совете не 43, а 80 с лишним большевиков. Наверняка знает и о том, что Центробалт фактически командует флотом. Так в чем же дело? Обещал пожаловать на флот. Видимо, рассчитывает, что мы его примем с хлебом-солью. Нет уж, не будет такого!»