Страница 13 из 114
Пока Павел отбывал наказание, на флоте произошло немало разных событий. Судили и гангутцев: Григория Ваганова и Франца Янцевича приговорили к смертной казни (впоследствии казнь заменили пожизненной каторгой), других — к разным срокам заключения. Владимира Полухина выслали в Архангельскую губернию. Осуждены и руководители Главного судового коллектива Сладков и Ульянцев, многие большевики-балтийцы. С «бунтарями» расправились, а начальство продвинулось по служебной лестнице.
Обрадовался Павел, узнав, что Свистулев не в Риге на «Богатыре», а в Гельсингфорсе на миноносце номер 215. «Чаще видеться будем».
На «гражданской пристани» встретился со Светличным, он теперь руководил подпольной работой на «Императоре Павле I». Вместе пошли на «Ща». Транспорт стоял у каменной набережной. У трапа прохаживался матрос — ничего не спросив, пропустил обоих.
— К нам на линкор так легко не попадешь, — заметил Светличный.
Складское помещение, куда они вошли, освещено бледной лампочкой, висевшей под подволоком. Маленький стол, вделанный в железный борт, деревянная банка (скамейка), по стенам металлические шкафы с множеством ящиков.
— Персональный салон. Здесь гостей принимаю. Посиди, — сказал Дыбенко.
Вернувшись, поставил чайник на стол, из шкафа достал кружки, сухари, сахар, колбасу.
— Обидно, конечно, что не пустили на родной корабль, — говорил он, наливая черный флотский чай. — И все же мне повезло. Должность унтер-офицерская. Начальник в мои дела не лезет. Отлучаюсь без спроса, и ловчить с электроприборами, как это приходилось на линкоре, незачем.
— Этих деталей ты на линкор столько натаскал, лет на десять хватит, — усмехнулся Светличный.
— Значит, память добрую о себе оставил.
— На днях еще пятнадцать матросов приняли в партию, — рассказывал Светличный. — Наладили связь с Кронштадтом. Там вместо разгромленного Главного судового коллектива создана и неплохо работает Военная организация большевиков, действующая под руководством Петроградского комитета. Так что нам полегче стало.
— Одних спроваживают в тюрьмы и штрафные батальоны, а на их место приходят десятки других. Так было, так будет, — бодро произнес Дыбенко. Он был в хорошем настроении, ему сейчас многое хотелось поведать Светличному, да спешил дружок на свою «железку». Они теперь часто будут встречаться…
Ничем не примечательное транспортное суденышко «Ща» стало явочным пунктом подпольщиков Главной базы, где обсуждались все волнующие вопросы; отсюда тянулись нити к экипажам боевых кораблей, здесь крепло ядро борцов, из которого в скором времени вырастут настоящие матросские вожаки. Часто на «Ща» приходил Павел Мальков. Он-то и рассказал Дыбенко, какой «прием» устроили матросы крейсера «Диана» кронштадтскому владыке Вирену.
— Решил самодур смотр провести, — широко улыбаясь, говорил Мальков. — Построили нас по большому сбору. Ждем. Появляется вице-адмирал Вирен, а мы будто и не видим его, на приветствие не ответили. Рассвирепел царский сатрап, покраснел, глаза аж на лоб полезли, потоптался да и убрался несолоно хлебавши. Подобного приема он, конечно, не ждал, ну и написал, говорят, жалобу не то царю, не то помощнику Главморштаба контр-адмиралу графу Гейдену, много «страхов» понасочинял…
Письмо главного командира порта и кронштадтского генерал-губернатора вице-адмирала Р. Н. Вирена помощнику начальника Главного морского штаба контр-адмиралу графу Гейдену от 16 сентября 1916 года.
«Я не остановлюсь перед крайними крутыми мерами, если потребуется, введу вместо розги плеть, вместо одиночного строгого заключения — голодный недельный арест, но, должен сознаться, опускаются руки. Вместе с этим письмом я послал пятое обширное донесение командующему Балтийским флотом и выдержки из него министру внутренних дел; положение принимает характер катастрофы. Вы, граф, играющий столь видную роль в морском министерстве и в кругу близких к государю лиц, обязаны знать всю правду. Под моим началом находится сейчас армия в 80 тысяч человек всех родов оружия вплоть до траллеров и инженерных частей для отражения газовых атак. Кронштадт защищает столицу с моря, он последний и надежный оплот нашего флота в случае удач неприятеля в Балтийском море. Однако я по совести говорю, что достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе со своими судами, находящимися сейчас в кронштадтском порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите. Крепость — форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль — через минуту раздастся взрыв. Вчера я посетил крейсер „Диана“, на приветствия команда ответила по-казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески; или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр. В кают-компании офицеры откровенно говорили, что матросы сплошь революционеры.
Внезапные поиски выяснили наличие сети сильной подпольной организации, арестовать ядро ее не удается.
Так всюду в Кронштадте. Мы судим уличенных, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели: 80 тысяч под суд не отдашь. Мое глубокое убеждение в следующем: необходимо большинство сухопутных воинских частей немедленно разослать во все концы России, заменить их надежными войсками из старослужащих полков; технические команды должно сплошь раскассировать, задавив малейший протест суровыми дисциплинарными наказаниями. На корабли, упоминаемые мною в донесении главнокомандующему Балтийского флота, перевести людей Сибирской и Беломорской флотилий.
Меры эти, конечно, временно понизят, с точки зрения теоретиков, боеспособность Кронштадта, зато они сохранят крепость для правительства. Написать об этом всем вам, граф, я считал долгом совести».
Письмо Вирена не ошеломило ни графа Гейдена, ни ставку, куда оно было переслано, там знали о настроениях в Кронштадте и Главной базе флота. Из походной канцелярии царя Гейдену ответили, что министр внутренних дел следит за развитием революционной пропаганды в Кронштадте и на Балтийском флоте, что все нити заговора найдены и скоро следует ожидать провала революционных организаций. Меры же, предложенные Виреном, были признаны неприемлемыми.
— Скоро кончится Виреново время, — как-то сказал Дыбенко Павлу Малькову. — Россия стремительно движется навстречу революционному вихрю!
«В Кронштадте царил настоящий террор „опричника“ — адмирала Вирена, — запишет в своих воспоминаниях Дыбенко. — Этот самодур издевался не только над матросами, но и над рабочими Кронштадта…» Главный комендант кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта, ярый реакционер и монархист, был расстрелян 1 марта 1917 года на Якорной площади.
Глава шестая
Волна
Поезд медленно подходил к Петрограду. 22 февраля 1917 года Дыбенко ехал в столицу по делам службы. Утром вышел на Финляндском вокзале и поразился — ни души. На площади только «фараоны»[5], в город никого не пускают. «Что-то происходит!» Заглянул к знакомым на Выборгской стороне, от них узнал: «Революция!» Помчался разыскивать Выборгскую партийную организацию. По улице шагала группа вооруженных рабочих. Это члены боевой дружины Металлического завода спешили в райком партии. С ними и пошел.
23 февраля 1917 года в Петрограде началась буржуазно-демократическая революция, в результате которой было свергнуто царское самодержавие. О тех бурных днях П. Е. Дыбенко рассказал в книге «Революционные балтийцы».
«…По улице промчались два грузовых автомобиля с вооруженными рабочими, студентами, женщинами. Стрельбой полицейских автомобиль был вдруг остановлен. На автомобиле падает раненая женщина. Остальные быстро выскакивают, прячутся за машину и начинают отстреливаться. Кто-то около автомобиля возится с пулеметом и не может с ним справиться. Подбегаю, хватаю пулемет и открываю стрельбу по полицейским. А из-за заборов и угла улицы в полицейских летят камни и поленья. Через несколько минут полицейские сдаются. Двое из них убиты. Ко мне обращается студент:
5
«Фараон» — кличка городового.