Страница 22 из 30
Впереди церемония роз и после индивидуального свидания, я так и не получила от него заветный символ. Я просто не могу об этом не думать сейчас. Но мне гораздо важнее, что говорит Пабло, и то как он ведет себя, когда камеры нас не снимают.
— Только, если ты сама захочешь уйти.
Я устало закрываю глаза от его громких речей и снова прошу.
— Пожалуйста… Пабло…
— Ладно, — сдается он без всякого боя и собирается с мыслями.
Я вслушиваюсь в тишину, в томительном ожидании услышать его голос.
Они плавают, такие наивные.
Я говорю им «нет»,
А они берут и ныряют.
Но знают ли они?
Что это длинный путь вниз
Когда ты один,
И нет ни воздуха, ни звуков
Под поверхностью воды.
Что-то есть в воде —
Я не чувствую себя в безопасности.
И это подобно пытке —
Быть к ней так близко…
Я хотел бы быть сильнее.
Тогда я бы раздвинул волны,
Просто бы не позволил воде
Себя забрать…*
— О чем она? — пытаюсь спросить у него, когда он вновь замолкает.
— А сама как чувствуешь?
Под руку попадается маленькая веточка, и я с упоением начинаю чертить непонятные узоры на песке возле себя. Предпочитаю оставить его короткий вопрос без ответа, и вдруг понимаю чем хочу поделиться с ним на самом деле.
— Я тебе однажды написала… после второго свидания.
Пабло поворачивает голову на меня в немом вопросительном, «да?».
Мы только вдвоем, но я зачем-то склоняюсь к его уху и начинаю шептать, потому что… Потому что все важные фразы должны быть тихими…
Мне даже имен не запомнить,
куклы с сухими глазами, —
горит только черный рот…
И он стоит, совсем не голоден, и никем не тронут.
Перебирает так чисто — кого из грязных себе возьмет.
А у меня пусть останутся грязными ноги.
Я буду тоже грязной, только наоборот.
Тридцать кукол стоят на пороге.
Жаль, если разницу он не поймет…*
Интересно, о чем сейчас думает Пабло, и чтобы посмотреть ему в глаза, я немного отстраняюсь, склоняя голову набок. Мое сердце начинает колотиться с бешеной скоростью, когда он перехватывает мой взгляд. Не знаю, как долго мы сидим, вот так пристально смотря в глаза, словно два незнакомца случайно наткнулись друг на друга на этом пустынном пляже. Вероятно, всего несколько секунд, но они кажутся вечностью. А затем Пабло моргает, прерывая эту тесную связь между нами.
— Мне кажется, что я уже выбрал… тебя. Его пальцы нежно очерчивают мои скулы, и я просто млею от этого прикосновения. — Да… — он как бы сам подтверждает свои слова и тянет улыбку. — Чтобы я не сделал, Мариса, я всегда буду выбирать только тебя… Навсегда…
Медленно сдаваясь под натиском его тела, начинаю шептать вопросы напротив его рта, пока Пабло клеймит мои губы раз за разом. Он целует меня, пока мой рассудок окончательно не поглощает туман, а небольшой поток тепла разливается внизу живота.
После поцелуя, он все еще нависает надо мной как грозовое облако перед дождем. Глядя на него, такого родного и поистине прекрасного молодого мужчину, я хочу понимать, что навсегда с его уст — это навечно.
— Если бы не ты, меня бы здесь уже не было… Если бы ты был кем-то другим, Пабло.
Мы целуемся в рассвете, мы все в песке, мы два безумца на краю света, а между нами только океан чувств. На короткое мгновение я забываю, что он все еще не принадлежит только мне одной. Но важно ли это сейчас?
Совершенно не помню как, но я снова оказываюсь в своей постели в нашей с Аной комнате в общем доме. И должно быть, снова погружаюсь в сон, пока чувствую, как губы Пабло мягко прижимаются к моему лбу, с пожеланиями доброго дня. Напоследок, он сжимает мою руку и исчезает в свете, льющемся из оставленной нараспашку балконной двери.
Закадровое интервью
Продюсер: Расскажи нам как ты себя чувствуешь сейчас?
Мариса: Мне здесь совершенно не с кем поговорить, только Пабло меня спасает от грусти. Но что самое интересное, девочки все время вспоминают родных и хотят поскорее вернуться домой, а мне хочется побыть с ним подольше. Это так странно, — девушка оглядывает периметр комнаты, останавливает взгляд на одной точке на полу и усмехается, — я ведь его совершенно не знаю.
Продюсер: Может, ты влюбляешься в Пабло?
Мариса: Что, переспрашивает девушка, словно не расслышала.
Продюсер: Какие чувства ты испытываешь к Пабло на данный момент?
Мариса:Чувства?
Девушка долго обдумывает, перебирая метафоры в своей голове, и на ее лице появляется глупая улыбка. Покой. Да, Пабло дарит мне спокойствие и покой. Хотя при виде его у меня столько всего в сердце происходит, что я иногда вовсе не хочу ничего подобного испытывать. После очередного свидания я прихожу в себя, и каждый раз задаюсь вопросом, зачем я здесь? А потом вспоминаю наши с ним разговоры, взгляды, объятия, поцелуи и все как будто снова встает на свои места. Это послевкусие наших встреч самое важное, что остается со мной. Мариса замолкает, перебирая пальцами. Это единственное, что со мной остается. Даже сам поцелуй не так важен, как-то, что чувствуешь после него. Это «после» во многом является определяющим в наших с ним отношениях… Все в этой жизни имеет смысл только после того, как ты можешь промотать пленку назад в своей голове, и даже спустя годы, почувствовать покалывание в груди от каких-то пережитых моментов. Или мурашки от основания шеи до поясницы. Улыбку, которую невозможно скрыть, лежа в ночи дома в своей кровати.
— Мариса, — слышу голос прямо над ухом и только потом осознаю, насколько сильно погрузилась в воспоминания, что даже не заметила как ко мне подошли Гвидо и Томас. Я в спешке натягиваю солнцезащитные очки, в попытке скрыть подступающие к глазам слезы.
— Отлично, вы все здесь, — говорит Сабрина пренебрежительным голосом и спускается со ступенек автобуса, — через час мы выезжаем на автограф сессию. Она останавливается на последней и вымученно осматривает мое лицо. — И пожалуйста, Мариса, сними эти свои дурацкие очки, поклонники должны видеть твои влюбленные глаза. Я молча огибаю Сабрину с правой стороны, и совершенно равнодушная к ее приказу, захожу внутрь автобуса. Застаю Пабло, сидящим за кухонным столом, когда его руки зарыты в копну светло-русых волос, а голова устремлена в пол. Он как будто опечален и обдумывает что-то очень важное. Когда его взгляд падает на меня, Пабло словно принимает самое судьбоносное решение в своей жизни. Настолько он задумчиво серьезен.
— Тебе совсем не обязательно идти с нами на эту фотосессию.
— Ладно. Я отстранено пожимаю плечами, так и не решаясь, сказать ему спасибо в ответ. Вместо этого принимаюсь наводить порядок на первом этаже автобуса.
— Мариса, детка, что скажешь, если после работы мы устроим здесь вечеринку? Пожарим мясца, наберем холодного пива, — рука Гвидо падает на мое плечо. Виртуозно владея своим телом, Лассен дарит мне зажигательные движения бедрами, пока мои глаза грустно провожают Пабло на второй этаж.
Когда я остаюсь совершенно одна в автобусе, мне становиться немного не по себе. Я настолько привыкла находится среди этих парней, что уже не представляю какого это быть в полной тишине. Когда ничто не нарушает твоего спокойствия во время сна, когда клацанья по консоли игровой приставки не отвлекают тебя от чтения, когда не нужно думать о том, каким кулинарным изыском порадовать четырех лбов, которые едва ли понимают разницу между макаронами и пастой. Пытаясь скоротать время, я бессвязно переключаю кнопки на пульте телевизора, и случайно попадаю на презентацию диска и автограф сессию парней, которая идет в прямом эфире на одном из местных каналов.
Меня разрывает гордость от того, что я знаю этих парней. Они все выглядят как звезды с мировой известностью, настолько уверенно и легко они держаться перед камерами.
Я пытаюсь сконцентрироваться на интервью Пабло, но вместо вопросов о группе, журналисты и фанаты, то и дело задают вопросы о проекте и о наших с ним отношениях. Не вооруженным взглядом заметно, как эта тема его достала. Она определенно задевает его самолюбие. Видно, как Пабло хочет рассказать о любимом деле, но ему попросту не дают этого сделать. Я постоянно вижу как горят его глаза на концертах, всякий раз, когда он стоит на сцене, но еще раз убеждаюсь в словах Сабрины и понимаю, что никому из журналюг и тех поклонников, что пришли на презентацию диска не интересна его музыка. Сплошные вопросы о том, общается ли он сейчас с Мартиной, развиваются ли наши отношения и прочая хрень, касающаяся «Холостяка».