Страница 18 из 31
Люди, обсуждавшие фильм недоумевали на отсутствие света в сказке, на что апологеты Муратовой и её поклонники отреагировали тем, что посоветовали забыть о христианских моралях и оставить их в девятнадцатом веке - где-нибудь в медном баке векового "отстоя". Не случайно, что из всех рождественских сюжетов Муратова выбрала историю об "избиении младенцев" (якобы "открытку" с соответствующим изображением подбирает в электричке мальчик в начале фильма), проводя детей, ищущих своих беглых пап (умершая мать одна, папы - разные), через всякого вида избиения их равнодушием взрослых дядей и тётей: детей прогоняют, обманывают, обворовывают, используют в своих интересах и т.д., то есть, по причинно-следственной сути законов творчества, совершая их избиение, в первую очередь, человеком по имени Кира Муратова. Этого-то простого вывода и не увидели критики фильма, называя его карикатурой, пародией, и, тем не менее, пытаясь нарыть в нём хоть что-то сказочное, не издевательское. И не могли. И не понимали. И потому отчаянно спорили с оппонентами, доказывая то, что не требует доказательств: сказка должна быть сказкой. Между тем, спора тут нет, поскольку тут абсолютно не о чем спорить. Фильм Киры Муратовой есть продукт не просто обезбоженного сознания, но злобствующего обезбоженного сознания, когда берётся сюжет именно из святой истории или из христианской традиции и извращается всеми возможными способами до полной противоположности и бессмыслицы, прикрывая сию откровенную бесовщину (как, впрочем, и всегда в подобных случаях), неким авторским самовыражением и правом на творческий эксперимент. Нам показана античеловеческая, антидобрая, антирождественская антисказка.
Дело в том, что художник в своём создании являет в первую очередь свой собственный духовный автопортрет. Никому и никогда за всю мировую историю искусства не удалось спрятаться за сотворённым его талантом (или бесталанностью) созданием, проще говоря, шила (духа) в мешке (произведении) не утаишь. Вся цена любому произведению (помимо собственно художественности) - взыскует ли его душа (пусть даже ещё не обретшая БОГА) высшей Любви, Добра и Света или нет.
В финале картины (есть все основания воспринимать её идею, как растянутый в современных реалиях и подробностях ремейк святочного рассказа Достоевского "Мальчик на рождественской ёлке") девочка, уличённая в воровстве булки хлеба, задерживается администрацией супермаркета, а мальчик, забредший на чердак какого-то дома, умирает там на какой-то кровати от холода. Один из обсуждантов фильма нашёл таки ему оправдание, как доброй сказке, мотивируя тем, что смерть мальчика это ничто иное, как счастливое избавление упомянутого персонажа от этого злого мира. По признанию самого режиссёра, она категорически отказалась от ангела, появляющегося в конце по сценарию, что, в общем, совершенно логично, учитывая весь контекст её антисказки.
Называли, правда, единственного (!) положительного персонажа из фильма в исполнении Олега Табакова. Импозантный, благополучный со всех сторон, самодовольный господин по дороге в аэропорт заехал в супермаркет, где купил себе шикарный жёлтый кожаный саквояж (взамен наскучившего чемодана), а на выходе из оного заведения, увидел мальчика, дожидавшегося с котёнком свою сестру, которую, на тот момент, уже задержали за воровство. И, вот, идя, так сказать, на поводу шевельнувшейся в нём - то ли причуды, то ли жалости - к беспризорному мальчику (в разговоре с ним, он выяснил, что ребёнок ждёт сестру, что они без матери, но ищут отца), этот хороший господин, даже не подумав, что будет с сестрою мальчика (девочка-то не нужна), придумывает подарить мальца своей жёнушке (в виде рождественского подарка!), о чём уведомляет её по мобильному телефону, и всё, такой же, благополучный и самодовольный, отбывает в аэропорт на дорогой иномарке. Браво конкретному штучному человеколюбию! Не помочь найти настоящего отца (он, как выяснится, совсем рядом), не отвезти малыша домой (коли уж на то пошло), а просто оставить под присмотром охраны супермаркета, и свалить на заморский курорт. Чуть позже, когда компания местных побирушек подростков изгонит мальчика из сияющего витринами супермаркета, на экран выпархивает та самая жёнушка благополучного со всех сторон "положительного" господина в исполнении Ренаты Литвиновой. Ни дать, ни взять - сказочная фея (в соответствующем антураже и даже с палочкой), как последняя надежда на сказку и на "положительную героиню". Но не тут-то было. Фея, не найдя никакого мальчика, ни мало не расстраивается из-за такого пустяка, и возносится на прозрачном лифте на некий, в потребительском понимании, "райский" этаж (из которого совсем недавно спустился с шикарным саквояжем "на грешную землю" её муж, он же - неудавшийся "положительный персонаж"), чтобы, в свою очередь, накупить там подарков себе и своим знакомым. Для этих "господ" дети принципиально ничем не отличаются от товаров в супермаркете: что-то понравившееся можно выбрать, а от прочего отказаться. Ну и, само собой, при таком обломе с "положительными героями" у настоящего отца заблудшего мальчика не оставалось никаких шансов претендовать на это звание. Он, играя на скрипке, одаривает конфеткой мальчика, не признав и даже не заподозрив в нём родного сына, хоть и узнал его имя, и то, что он ищет отца, который тоже умеет играть на скрипке... В данной логике фильма, действительно, какой смысл в обретении отца или сына, если всё вокруг сплошная бессмыслица и абсурд? Всё бессмысленно: бессмысленно ждать понимания и сочувствия, бессмысленно делать добро, бессмысленно искать отца (Евангельская аналогия), и бессмысленно ждать сына (тоже камень в Евангелие), бессмысленно рассказывать сказку, потому что сказка бессмысленна...
В высшей степени примечательно, что эта "лента мастера" удостоена стольких громких призов и наград на наших внутренних и международных кинофестивалях.
Может быть оттого, что многими это воспринимается как жалостливая история о детках, которые не нашли в мире взрослых ни любви, ни тепла. А может быть, и, скорей всего, потому, что мы разучились распознавать и видеть зло, которое нам подсовывают в обличии очередной "сентиментальной" сказочки, которое приручает нас к своему могильному адскому холоду - видеть мир глазами падшего ангела.
Вообще, если уж говорить о том, что у нас признаётся шедеврами, и чему восхищаются и рукоплещут наши записные критики и искусствоведы, то здесь возникает большая проблема. Проблема подмены истинного шедевра его подделкой. Сплошь и рядом утеряны критерии оценки произведений искусства, судят и рядят о чём угодно, только не о самом существенном и определяющем, что составляет суть и соль любого творческого деяния. Выхолостив, а то и, ничтоже сумняшеся, изгнав понятия морали и совести из искусства (тем самым, и обескровив его), предаются изощрённейшим суесловиям, находя оправдание откровенно сатанинским или духовно беспомощным "произведениям", всячески превознося их, и награждая чем только можно в противовес настоящим и духовно честным произведениям подлинного искусства. Куда девалось, по крайней мере, и чувство вкуса, не говоря уж о чувстве правды (любой: духовной, психологической, исторической...), ежели у нас в почёте такие "перлы", как "Царь", "Овсянки", "Как я провёл этим летом", "Жила-была одна баба"...
Разумеется, найдутся знатоки, для которых искусство есть некое рафинированное понятие, то есть, искусство, освобождённое от всяких просветительных и нравственных категорий ("не учи" и "не грузи"), потому как "смысл поэзии в самой поэзии" и т.д. Может им невдомёк, что Пушкин отстаивал эту максиму для духовно развитого таланта, воспринимающего поэзию, как божественный дар, но совсем не для тех, кому неведома разница между добром и злом, между святостью и святотатством? Может этим знатокам неизвестно, что каждое поэтическое слово и образ окрашены нашей внутренней сиюминутной обращённостью к источнику или божественному или богоборческому, а, стало быть, наши слова-деяния останутся вечной принадлежностью либо стана света, либо стана тьмы, и поэтому не существует никакой нейтральной, "свободной" поэзии?