Архат

Свои дни они проводили, норовя отдать предпочтение тому, что, по их мнению, было круто. Им было мало просто съездить на отдых. Вот напиться до бреда, выехать на встречную полосу и попасть в аварию – это для них было круто. Крутым считалось, все, что заставляло биться сильнее ленивое сердце. Они шли на многие глупости, чтобы почувствовать себя живыми. Считали, что если в твоей жизни ничего не происходит, значит, ты как все. Быть, как все, считалось оскорблением в этих кругах.

Холодное и циничное общение в «тусовке» с виду походило на дружбу. Хотя дружбой их отношения можно было назвать с трудом. Скорее это напоминало тень дружбы, ее подделку. Дружба не могла возникнуть там, поскольку им доставляло истинное удовольствие перемывать кости знакомым, плодить слухи и выискивать недостатки. Когда обсуждаемый заходил в комнату с ним все дружелюбно лобызались и принимались продолжать рыться в чужом грязном белье тех, кто отсутствовал. Создавалось впечатление, что у них была острая потребность кого-то грызть. И если бы случилось, так что знакомых у них вовсе не оказалось, то они бы загрызли сами себя.

Все они походили друг на друга, но каждый стремился выделиться и быть лучше других, но не мог блеснуть ничем кроме дорогой обновки и лжи, поскольку вся их жизнь вертелась по замкнутому кругу состоящего из сплетен, наркотиков, слухов, и расплескивания желчи. В целом они были очень озлоблены и тот, у кого родители находились в большем достатке, был озлоблен более остальных, хоть и удачно скрывал свой волчий оскал за дружелюбной улыбкой.

Лука расположился рядом с Марком и задумался, ощущая на себе их обжигающие взгляды: «Можно ли считать себя выше всех, ковыряясь в грязи»? Он негодовал на то, что Ян с энтузиазмом нырял с головой во всю эту грязь. Поступая так не из-за своего характера, а с целью вписаться и быть принятым наравне с остальными.

С громким хлопком Марк открыл бутылку пива и протянул ее Луке. Неторопливо глотая, Лука ощущал, как холод разливался по горлу и отдавал теплом в животе. Он непроизвольно съежился. Его сковывало чувство неловкости среди напускной мишуры вокруг.

За столом, в сопровождение глухого кашля, одна за другой передавались по кругу папиросы, набитые коноплей. С каждой затяжкой Лука ощущал, как тело наливается тяжестью и становится обмякшим. Внутренняя напряженность растворялась. Ему становилось легче находится среди пафосных фигур вокруг и мир казался более дружелюбным местом. На лице расплылась бледная улыбка, а взгляд сосредоточился на гостях Марка, споривших о том, какой бренд лучше. Лука не понимал в брендах и смотрел на них как на пришельцев с другой галактики. Впиваясь взглядом в их лоснящиеся лица, он силился понять: «Почему одним судьба дает все в избытке, что их начинает тошнить от перенасыщения, а другим приходится отдавать свою жизнь в обмен на зарплату? Ведь карманные расходы этих мажориков составляют несколько годовых зарплат обычного человека. В то время пока они беззаботно нюхают кокаин и раскуриваются анашой, прибывая в своем эксклюзивном мирке, большая часть выживает в тихом безнадежном отчаянии, с единственной заботой – дожить до следующей зарплаты разменивая свой разум, душевные силы на бытовуху и монотонный труд.

Почему для одних жизнь – Диснейленд, а для других место, где нет ничего кроме пустой и безнадежной суматохи за место под солнцем? Где день за днем в людях убивают мечту, надежду, самоуважение, превращая в безвольную скотину, которую со всей силы можно пинать ногами, а она даже не издаст звука и не моргнет. И вроде больше всего эта безвольная скотина боится умереть, но при этом избегает жизни.

А эти что? Вместо того чтобы кому-то помочь они хвалятся дорогими игрушками как маленькие дети в споре, чей папа самый сильный. Интересно если бы у всех людей было, то же самое, имело бы это хоть какую-нибудь ценность? Стали бы люди мечтать и тратить свои жизни в погоне за этими игрушками? Вряд ли. Не было бы главного – это не производило бы впечатления. Почему то все решили, что цель жизни – произвести впечатление на тех, кого сами же презирают?

Зачем они гонятся за одобрением, соперничая друг с другом в стремление быть круче? Они соревнуются во всем: чья машина дороже, чей отдых лучше, у кого пассия привлекательней. Даже свои отношения они выставляют напоказ, словно ювелирное украшение.

Противно смотреть, как в ход идут какие-то вымышленные истории… Интересно, зачем они это делают? Зачем врут? Или просто это одна из попыток замаскировать бессмысленность своего существования? Возможно, думают, что без своей лжи никому не будут интересны?»

Звонкий смех в коридоре рассеял его мысль, и в переполненную комнату полную дыма вошла компания из трех человек.

IV

Первыми Лука увидел восемнадцатилетнею дочь местного депутата Дашу и двадцатидвухлетнего сына архиерея Арсения, держащихся за руки. Даша была брюнеткой монгольского типа очень милой внешности. Короткая и обтягивающая одежда подчеркивала упругость ее фигуры. Даша ходила в лучшую частную школу города, но при этом ухищрялась не знать многих элементарных вещей. Так же как и остальные друзья в компании, она пыталась убежать от одиночества, проводя дни в разъездах по бутикам, салонам красоты, кафе и клубам.

Ее спутник был полного телосложения с утонченными, почти женскими чертами в лице. Он учился в духовной семинарии и собирался идти по стопам отца. В компании его называли «святая простота».

Он поприветствовал всех тихим голосом и окружающие сразу же набросились на него с уговорами выпить пива и покурить конопли. Они поступали так каждый раз, при его появлении. Вид пьяного семинариста доставлял им бесноватое веселье. И каждый раз Арсений поддавался их уговорам, не в состоянии противится большинству.

Следом за ними в комнату вошла, игриво заливаясь смехом восемнадцатилетняя девушка, с длинными русыми волосами. От ее широкой улыбки во все лицо, глаза превращались в узкие щелочки и хитро смотрели на окружающих. Она держалась раскованно и непринужденно, говорила громким жизнерадостным голосом вперемешку со звонким смехом. Когда она говорила спокойно, то казалось, что в самом ее голосе как будто звучала насмешка над чем-то.

Ее звали Кирой. Лука не мог отвести от нее глаз. Она виделась ему словно из другого мира, с планеты счастья, где ее никогда не обжигали лучи земных проблем. В ней изящно сочеталось лицо наивного ребенка и соблазнительное тело сформировавшейся женщины, одетое в легкое как пух белое платье.

Ее могла рассмешить любая мелочь, все казалось ей смешным и забавным. Во время приступов смеха хомячьи щечки расплывались, и лицо выражало довольство жизнью. В моменты, когда улыбка не играла на лице, глаза широко открывались и делались немного испуганными. В эти моменты ее внешность преображалась, лицо становилось неподвижным, в нем переплеталась мягкость с нежностью.

Кира выглядела предельно открытой и могла подержать любую беседу. Два раза в год родители отправляли ее путешествовать по миру, вследствие чего у нее сложился широкий кругозор. К тому же отец с ранних лет приучил ее много читать. Ей нравились книги и фильмы с жестоким сюжетом, в которых герою необходимо сделать тяжкий выбор: убить кого-то из своих родных, а кого-то оставить на свое усмотрение, иначе умрут все. Или выбор, где герою предлагается отрезать себе руку, и от этого зависело, выживет его жена или нет. Трагедии и страдания людей вызывали у нее неподдельный интерес. Она рассматривала чье-то горе с равнодушным любопытством ученого лаборанта, разрезающего скальпелем лягушку.

Ей не удавалось усидеть на месте, и она всегда куда-то ездила на фестивали, выставки, концерты. Пыталась освоить искусство: живописи, сочинения стихов, фотографии, – но не могла сосредоточиться на чем-то одном и быстро забрасывала свои увлечения.

Они с Яном с ходу нашли общий язык и со смехом непринужденно болтали. Предмет их болтовни не останавливался на чем-то конкретном, а прыгал с темы на тему. В ходе их дискуссий создавалось впечатление, что у Киры свое мнение на все.