Страница 7 из 7
В ту ночь я больше не заснул, сидел в темноте и думал о Томе Мэйтленде и о Грейси Мэйтленд, об Уорбертонах и о Кристине, и о своей незавидной участи, и о том, как по-разному выглядит Шейди-Хилл ночью и при свете дня.
Но на следующую ночь я предпринял новую вылазку, на этот раз к Пьютерам, а они не только богачи, но и горькие пьяницы, хлещут спиртное в таких количествах, что уж, когда погасят свет, их, надо думать, пушками не разбудишь. Вышел я, как обычно, в самом начале четвертого.
Я с грустью вспомнил, как началась моя жизнь - от беспутных родителей в средней руки отеле, после обеда из шести блюд с вином: мать сама не раз мне говорила, что, не выпей она перед тем пресловутым обедом столько коктейлей, я бы до сих пор пребывал на какой-нибудь звезде в нерожденном виде. И еще я вспомнил отца, и тот вечер в "Плазе", и голые ноги поселянок из Пикардии, все в синяках и ссадинах, и амуров темного золота, что не давали развалиться старому театрику, и мою жалкую участь. Когда я шел к дому Пьютеров, в кустах и деревьях что-то зашуршало, точно ветер на пепелище, и я не понял, что это такое, пока не почувствовал на лице и на руках капель дождя, а тогда рассмеялся.
Мне очень хотелось бы рассказать, что меня спас добрый лев, или невинный младенец, или долетевшие издалека звуки церковного органа; но на самом деле всего лишь дождь, сбрызнувший мне голову, запах дождя, ударивший в ноздри, - вот чему я обязан уверенностью, что мне не угрожают ни те кости в Фонтенбло, ни позорная карьера вора. Найти выход из моего положения можно, надо только постараться. Ловушка не захлопнулась. Я живу на земле, потому что сам этого захотел. И плевать мне на то, как именно я получил земные дары, важно, что я ими владею - чувствую связь между мокрой травой и собственными волосами, и смертное сердце мое сладко замирает, когда я летними вечерами люблю детей и смотрю на вырез Кристинина платья. Так я дошел до дома Пьютеров, остановился, поглядел, задрав голову, на темные окна и пошел домой. А дома лег спать и видел хорошие сны. Мне снилось, что я пускаюсь под парусом по Средиземному морю. Я видел стершиеся мраморные ступени, уходящие и воду, видел воду, синюю, соленую, грязную. Я поставил мачту, поднял парус и взялся за румпель. Но почему, недоумевал я, отчаливая, почему мне всего семнадцать лет? Однако чего-нибудь да всегда не хватает.
Неверно кто-то сказал, что из мертвых нас воскрешает запах ржаного хлеба - воскрешают сигнальные огни любви и дружбы. На следующий день мне позвонил Гил Бакнем и сказал, что старый хозяин при смерти и не вернусь ли я на работу в фирму. Мы повидались, и он объяснил, что сживал меня со света не он, а старик, ну а я, конечно, был рад возвратиться к родному параблендеуму.
Одного я не мог понять, когда шел в тот день по Пятой авеню: каким образом мир, еще недавно казавшийся таким мрачным, мог столь мгновенно преобразиться? От тротуаров словно исходило сияние, и из окна поезда я с нежностью взирал на глупеньких девушек, рекламирующих в Бронксе пояски с резинками. Наутро я получил аванс в счет жалованья и, когда в Шейди-Хилле погасли последние огни, аккуратно, памятуя об отпечатках пальцев, вложил в конверт девятисот долларов и направился к дому Уорбертонов. Днем прошел дождь, но к вечеру он перестал и выглянули звезды. Соблюдать сугубую осторожность не было надобности, и, убедившись, что задняя дверь не заперта, я вошел и положил конверт на стол в темной кухне. Не успел я отойти от дома, как рядом со мной остановилась патрульная машина, и знакомый полисмен опустил стекло и спросил:
- Что это вы делаете на улице в такой час, мистер Хэйк?
- Да вот, вывел погулять собаку, - отвечал я весело.
Ни одной собаки вблизи не было, но проверять никто не стал.
- Эй, Тоби, сюда! - крикнул я. - Тоби, Тоби, ко мне! - И пошел своей дорогой, беззаботно посвистывая в темноте.