Страница 16 из 24
Падение ракеты
Это пришло незаметно, но остро.
Прошлое стало не греть, а жечь.
И мне захотелось избавиться от всего, окружавшего меня в юности.
Потом я понял, что с удовольствием взорвал бы дом, где родился и вырос.
Затем возникло желание расстрелять бывших одноклассников.
А потом подумалось, что лучше всего, пожалуй, разбомбить весь этот город. Не оставить камня на камне и ни одной живой души.
Чтобы навсегда исчезли люди и вещи, могущие напомнить о прошлом.
Которое было моим, но теперь сделалось почти чужим. Поскольку оно осталось на месте, а я ушел черт знает куда.
Такие ощущения, вероятно, закономерны в возрасте, когда жизнь – по словам моего героя, летчика Валерия Грейфера из повести «Танара» -переходит в стадию падающей ракеты.
Которая стремится обратно к земле, оставляя за собой дымный шлейф несбывшихся надежд.
Отряд «Фройндшафт-83»
И вот наконец, продираясь сквозь слои памяти, останавливаясь всякий раз дольше, нежели планировалось, я почти добрался до отъезда в Германию.
Пора рассказать про интеротряд.
Именовался он, как ясно из названия, без причуд – «Freundschaft», то есть «Дружба».
Где-то в коробках лежит около сотни черно-белых фотографий того лета. На них осталось все, что я видел и чем жил.
В том числе и мои товарищи по отряду.
И я мог бы сейчас залезть в кладовку, раскопать снимки и подробно рассказать о каждом.
Но я не делаю этого сознательно.
Ведь пишу я все-таки не о самом стройотряде, а о своем времени и Германии.
И вряд ли будет интересным поименное перечисление тех, с кем я провел месяц в Рейхе. Кроме того, я твердо придерживаюсь принципа: писать стоит лишь о том, что осталось в памяти само собой.
А если я не помню имен своих товарищей – значит, они того заслуживают.
Кроме того, вынужден сделать оговорку.
Написав, как хорошо жилось студентам в стройотрядах комсомольских времен, я имел в виду простые внутренние отряды. Где действительно складывались душевные компании.
Интеротряд собирался со всего университета, при отборе пускались в ход всевозможные интриги.
Поэтому попадали сюда, мягко говоря, не самые приятные люди.
И мне хотелось бы забыть большинство тех, кого был вынужден именовать своими товарищами.
(Забегая вперед, отмечу, что уже тогда за границей меня не тянуло общаться с соотечественниками, я рвался к немцам. Которых помню прекрасно и опишу в своем месте.)
Я не помню даже, сколько бойцов насчитывалось в отряде. Кажется четырнадцать. Пожалуй, именно так: десять парней и четыре девицы.
Командира звали вроде бы Андрей; учился он то ли на юридическом, то ли на историческом факультете (руководить интеротрядами доверяли исключительно идеологически надежным гуманитариям). Это был бородатый толстый бугай – ни хороший, ни плохой. Просто никакой, и написать о нем я не могу ничего при всем желании.
Комиссар – тоже историк или юрист, чью фамилию «Иванов» я помню – представлял собой именно тот тип наипаскуднейшего функционера, за которых сейчас огульно клеймят весь комсомол. Он тоже казался никаким в смысле, что от него не исходило зла. Впоследствии выяснилось, что он просто горький пьяница. Ночами он методично пил водку – купленную на наши деньги для угощения немцев – а днем спокойно отсыпался. Обычно где-нибудь в тени на травке, вызывая ошеломительное непонимание у немцев, которые не могли представить такого отношения к работе.
Бойцов я помню плохо – точнее, не имею желания вспоминать сейчас; хотя не исключаю возможности. что нечто всплывет из памяти в последующем тексте.
Прямо сейчас вспоминаю одного экономиста, мерзейшего типа, с которым мы однажды почти подрались. Хотя я никогда ни с кем не дрался, обладая мягким характером.
И еще не могу сразу не вспомнить бригадира. Мне не повезло; надо мной оказалась подлинная мразь.
Бригадир возненавидел меня сразу и за все.
За иллюзорное знание языка – остальные члены нашей бригады не понимали ни слова по-немецки, на их фоне несколько выученных мною фраз казались верхом совершенства. Из-за которого все вопросы к прорабу он вынужден был передавать через меня.
Также за то, что я умел танцевать, играть на гитаре и петь хорошие песни.
Носить костюм и галстук-бабочку.
Вести себя, как подобает европейскому человеку.
И вообще за мою излишнюю интеллигентность.
Будучи глупым максималистом, в те годы я ее не скрывал, и даже матом ругался довольно редко. Поэтому до определенного возраста всегда неуютно ощущал себя в коллективах. Даже со школьной поры практически не осталось друзей. Лишь поумнев с возрастом, я научился скрывать истинную сущность и в результате стал бесконфликтным человеком.
Но в восемьдесят третьем, бригадир мучил меня, как ротный старшина.
Я отомстил ему.
Правда, не так, как бы он ожидал.
Вероятно, он уже все забыл: и наш отряд, и меня, и свое отношение ко мне.
Я же помню все и ничего не простил; мягкий с виду, я злопамятен, как слон и буду мстить обидевшему меня человеку и через двадцать, и через сорок лет, лишь бы представился случай. Неважно какой – вплоть до совершенно сказочно-мифического, вроде войны, атаки и возможности без последствий для себя выстрелить ему в затылок…
Увы, в затылок выстрелить пока не удалось. Я вывел его в рассказе «Погребение» под настоящей фамилией и с подлинной внешностью – в образе милиционера-садиста. Поскольку такой тип у меня всего один, любой из вас может просмотреть мои тексты и узнать фамилию того недоноска. Я сейчас не хочу ее вспоминать.
Девиц, было по две в бригаде, то есть четыре головы и восемь… ног.
Три из них оказались самыми обычными. Причем во всех смыслах, и внутренне и внешне. В мою попала отвратная стерва-филолог (в том, что все женщины-филологи суть стервы, я убедился только в Литинституте).
И все-таки мне несказанно повезло с этим не самым приятным с человеческой точки зрения отрядом, поскольку четвертой по списку и второй в моей бригаде оказалась Ольга.
Та самая Ольга, которая считалась кандидатом в бойцы и была моей постоянной напарницей по работе в столовой № 9.
Прошла именно она. Вторая кандидатка поступила по-свински – или по-дурацки, считая нас за полнейших идиотов. Уехав после сессии к себе домой, она на отработку не явилась. Вместо нее пришла телеграмма от родителей, уведомлявшая о том, что их дочь внезапно заболела.
(Как сбежавший корнет Новосильцев, адъютант гетмана Скоропадского из Булгаковских «Дней Турбиных»)
На окончательный отбор за неделю до отъезда она явилась хорошо отдохнувшая, довольная жизнью и безмятежная.
Общее собрание, где высказывались все – и особенно я, потому что та девица была мне безразлична, а Ольга нравилась – решило не в ее пользу.
Так Ольга оказалась моим товарищем по отряду.
И надо сказать, эта девушка действительно на целый месяц стала моим единственным товарищем.
Пожалуй, настала пора рассказать и о ней.
Хотя вы не найдете в этом рассказе ничего волнующего – кроме очередной констатации моего тогдашнего остолопства по женской части.
Ольга
Я только что признался, что Ольга мне нравилась.
Хотя в ее внешности не находилось ни одной черты, соответствовавшей моим вкусам.
Мне всегда нравились в женщинах формы, которые даже при малом росте и худощавом сложении и под неопределенной одеждой не позволят спутать ее с мужчиной.
Ольга внешне имела почти мальчишеский тип.
Высокая – почти с меня, а во мне тогда набиралось целых сто восемьдесят два сантиметра! – она была вся узкая и длинная. Не худая и в общем соразмерная, но напоминающая какое-то хищное морское существо.