Алчность

Татары бились отчаянно, но Бог был на нашей стороне. И вот на пути его отряда дом стоит неприметный, бедный, а возле него отряд отборный янычар. И стоят насмерть. Что это за дом такой, за который смерть принимают такие воины. Когда последнего убил Игнат зашел он сотоварищами внутрь. А там оказалось, что весь двор завален золотой посудой, золотом, каменьями драгоценными и лежит это сокровище прямо в центре двора на подобии кургана. Видимо из дворца кто-то решил, что в простой двор не кинутся, и они смогут уберечь сокровища от разграбления. Куш был не просто большой – он был огромный, царский. Золото горело, сияло, переливалось, манило, ласкало взгляд. Игнат обошел кругом этот золотой курган в одном месте он почувствовал смердящий запах, не трупный нет, так пахнет зверь. Игнат присмотрелся и увидел за дальней скамьей в углу движение. Что шевелилось, видно не было. Но присмотревшись в темноте, он увидел глаза, из мрака смотрел зверь. В это самое время один из воинов подошел и стал рядом с лавкой Игнат только и успел, что вскинуть руку, как из-под скамьи вылетела огромная лапа и рванула воина за ногу. Сила рывка была такой, что тело несчастного прогнулось с такой силой, что все услышали хруст ломающегося позвоночника. Когда он упал – он уже был мертв. В это время лавка была отброшена в сторону и все увидели огромного медведя.

Он встал на задние лапы и издал такой рев, что многие, бросив оружие, убежали. Медведь был прикован цепью к колонне и являлся стражем сокровищ. Он рванулся на людей и убил молодого лучника, тот споткнулся и упал в золото, через мгновение его кровь струилась по монетам и слиткам. Желтое с красным – это зловещее, но признаться красивое сочетание. Медведь растерзал его в два рывка головой. В эту секунду Игнат подскочил к зверю сбоку и всадил длинное строевое копье пехотного ряда. Копье вошло легко, не задев кости, насквозь. Медведь захрипел, сел, запрокинул башку и рухнул на спину. Это был один из охотничьих ударов под названием тихой смерти, когда бьют не в сердце, а чуть левее и зверь падает без звука. Этому удару Игната научил его отец, а его отца его. Мужчины рода Ипатовых передавали навыки боя и охоты исправно.

Золотом набили три повозки. Запрягли волами, т.к. лошади не утянут. В одночасье, одним ударом копья Игнат стал несметно богат. Выходили из города ночью, крадучись. Не хотел Игнат отдавать добычу князю. А по закону круговому должен был это сделать. Когда настала пора выходить, он увидел на лапе убитого медведя золотой браслет, который блестел в шкуре. Видимо когда он был медвежонком, дети хана играли с ним, украшали как игрушку.

Вот с тех пор он и остался на лапе у медведя, браслет врос в кожу под мехом, растущая лапа разорвала его звенья, но они вросли в тело и держались просто так. Игнат отрубил лапу медведя и пока не выковырял золото из кожи, все до единого грамма в путь не тронулся. За жадность его и прозвали Лапа.

Этот Игнат и снес все постройки и заложил фундамент нового родового дома. Каменного. Был этот Игнат лют и агрессивен. Люди его боялись. Поэтому и дали его дому с лебедем прозвище «Шипун». Его потомки несколько раз перестраивали дом, увеличивая его в размерах и этажности. Строительство велось бесплановое, безалаберно. Также велись финансовые дела семейства Ипатовых. Сразу вели все дела сами, а после начали нанимать управляющих, которые их регулярно обкрадывали. В итоге нынешнему Ипатову Ивану Степановичу пришлось выгнать всех и управлять самому. Кроме этого чтобы поправить дела, он вынужден был сдавать фамильный дом под доходную аренду.

Вот так благодаря целому историческому калейдоскопу предков семьи Ипатовых, Бруслов оказался в угловой комнатушке нижнего этажа с голубиным окном и куском старой домовой печи. А печь была признаться чудесная, точнее та ее часть, которая была в комнате Бруслова. Вся в мозаичных изразцах, многоузорчатых, лепных. Спелые цвета как деревенское лоскутное одеяло согревало видом эту нору неудачника, так прозвал свою комнатенку сам Бруслов. Печь не грела, видимо давно не работала и в доме ее оставили только для красоты. Не так давно Бруслов от нечего делать, начал разглядывать каждый мозаичный камушек – в это время солнце выглянуло из-за тучи и проникло через маленькое окно (больше похожее на форточку) и осветило часть печки. В это же мгновение что-то блеснуло прямо в глаз Бруслову. Он даже зажмурился. Подошел к печке, блеск шел из одного мозаичного камешка. Обычный зеленый камешек блестел в одной точке, от которой откололась глазурь. Бруслов наклонился, потер пальцем скол. Потом взял маленький перочинный ножик и процарапал линию от скола до края камушка. Глазурь послушно треснула и покрошилась. Блеск увеличился. – Что это? – сам себя спросил он. Удалив рукой, остатки пыли и глазури Бруслов сидел на кровати и смотрел, как на него из раствора изразцовой печи смотрел огромный алмаз, розового цвета, размером с глаз Бруслова. – Не может быть. Неужели? – сказал Никита Селиванович, оглядывая мозаичную печь, сплошь покрытую глазурными камнями. Его взгляд был похож на взгляд Игната Лапы.

3

Бруслов сидел, будто парализованный и глядел на сверкание камня, точнее, сверкание ушло ровно тогда, когда ушло солнце, но камень сиял даже в полумраке комнаты. Он иногда отводил взгляд от камня, потом возвращался назад, он не мог поверить в то, что видели его глаза. Немного оправившись от шока, он подошел и осторожно тронул камень. Он был холодный, это почему то удивило Бруслова, судя по его блеску, он должен был быть горячим. Поднажав на него, он услышал характерный треск, и камень очутился в ладони. Какой тяжелый подумал Бруслов. Отличить бриллиант от стекла, он мог уверенно, так как в семье оставались ценности в виде украшений по матушкиной линии, до тех пор, пока он их не заложил в ломбард, и блеск настоящего бриллианта он не спутал бы ни с чем. Но это был, по-видимому, алмаз. Его неограненость и первородность вгоняли в замешательство и сомнения. Всю ночь Бруслов не мог уснуть. Первые лучи солнца он встретил стоя у окошка и жадно вдыхая воздух. Не выдержал. Пошел бродить по улицам, камень при этом держал в ладони, а ладонь в кармане пиджака. Ждал открытия ювелирной лавки немца Крюге. Он доверял этому немцу и как человеку и как специалисту. Немчура скажет правду – думал Бруслов. И если его находка действительно алмаз – то все его беды закончены разом. Жизнь снова улыбнется ему. Так мечталось Бруслову во время ожидания. В 8-25 появился Франц – сын ювелира. Он подошел к двери, отворил ее, оглядел улицу. Увидев Бруслова, он почтительно кивнул. Ровно в половину девятого подошел к лавке сам Гер Крюге, маленький, толстый обрусевший немец с типичной залысиной ювелиров. Он уверенно толкнул дверь и скрылся внутри. Бруслов вошел через мгновение. Ювелир обернулся на звон дверного колокольчика и, увидев знакомого клиента привычно, улыбнулся.

– Как дьела Никита Сэлифанофич? – он говорил с типичным для немца акцентом. – Дафненько Фас нэ было. Слышал о Фаших нэприятных клопотах. Крэпитэсь друг мой! Got mit uns! – с этими словами, он многозначительно посмотрел на потолок. В ответ Бруслов неуверенно поздоровался, и, подойдя к ювелиру очень близко, сказал:

–Господин Крюге у меня к Вам весьма деликатный вопрос. Весьма! Дело в том, что, – тут он запнулся, – у меня есть камень драгоценный, от тетушки, знаете эти милые старушки с их тайнами и секретами. Так вот она всю жизнь хранила этот камень в своей шкатулке с различной старой ностальгической дребеденью. Но, неделю назад она преставилась. Мне досталась эта самая шкатулка и, разбирая ее, я обнаружил вот этот камень.

Сказав это, он достал из кармана алмаз и разжал ладонь.

– Хотел бы, чтобы Вы сказали, это может быть ценным или обычная стекляшка?

По виду немца можно было понять, что он удивлен и крайне заинтересован. Он надел ювелирную лупу, взял камень, направил свет.