Страница 20 из 24
Другому - хоть бы что. А Владлена Сергеевича анализ мочи "по Земницкому" потряс до глубины души. Но Валентина, словно не видя этого потрясения, еще добавила строго перед уходом из палаты, не так строго, как громко:
- И смотрите, товарищ член президиума, если мочи будет мало - придется все повторить сначала!
А в общем, стоило Валентине удалиться, как о ней сразу забыли. Ну, кто сразу, кто - нет, но постепенно забыли, вернее, перестали думать. Не могла же она в самом деле затмить происходящее чудо.
Нужно было экономить свечи, их потушили, едва медсестра вышла из палаты, а без света довольно быстро гаснет любой разговор, явственнее ощущается собственное сиротство, какая-то грустная автономность и невольно хочется молчать и размышлять о вечном.
Дольше всех горел свет в кабинете Фаддея Абдуразяковича, он распорядился поставить раскладушку прямо на рабочем месте, но она пустовала почти до самого утра. Главврач, он же председатель президиума, он же командир летучего корабля сидел за своим письменным столом всю ночь, писал какие-то свои тезисы на белой бумаге, время от времени прихлебывая из мензурки для бодрости ума и тела.
А когда он наконец смежил очи, то яркая мысль вспыхнула в разгоряченном мозгу, и почему только она раньше ни у него, ни у кого другого не вспыхнула, вот что удивительно и странно.
"Надо с утра собрать все до одной простыни, сшить из них парашют, какой получится, и растянуть его наверху в стартовом положении. Если смерч внезапно сойдет на нет - спустимся вниз на парашюте! Нельзя же уповать только на помощь с Земли!"
Фаддею Абдуразяковичу захотелось тотчас вскочить, объявить свой гениальный приказ по всем отсекам, но уже не хватило сил разлепить тяжелые веки. Он провалился в глубокий сон, как в беспамятство, но спал не долго, был на ногах с первыми лучами солнца, как и подобает общественному деятелю, стремительно становящемуся видным.
С утра, сразу после завтрака, все способные держать в руках иголку, а также свободные от иной какой службы занялись шитьем гигантского парашюта. Никто, естественно, не роптал, все понимали, что так надо, что для своего же блага нужно стойко переносить все тяготы.
Иголок было маловато, поэтому трудились по сменам, не жалея сил, и каждый старался прихватить лишние полчаса, час. Разгорелось стихийное трудовое соперничество между пошивщиками, в котором не было проигравших, а выигрывали все.
Конечно, никто понятия не имел, как делаются, тем более - как рассчитываются парашюты, но почти все думали, что дело это нехитрое, что "не Боги горшки обжигают".
Парашют получился здорово большой, это был квадрат площадью примерно полгектара, к нему по углам привязали четыре каната толщиной с руку, откуда только взялся такой редкий такелаж в простой райбольнице, одна из гримас планового материального снабжения, так надо понимать. Вторые концы канатов прикрепили на чердаке к трубам какой-то коммуникации, канализации, если верить доносившемуся из открытых концов труб запаху. Сам купол так же на чердаке сложили кучей возле слухового окна так, чтобы в случае нужды можно было его быстренько выкинуть наружу, где он должен раскрыться.
После этого рассеялись у большинства оказавшихся в беде людей последние сомнения относительно безопасности приключения. Возможно, некоторые и догадывались, что парашют - не такая уж примитивная штуковина, догадывались, что он должен быть в изготовлении посложней какого-нибудь фрака третьей сложности, но вслух никто не решился посягнуть на душевный покой подавляющего большинства. С большинством, как известно, нужно обходиться очень деликатно, ведь мы же знаем, из кого оно, безгрешное, состоит.
Однако парашют шили весь день, и была эта работа довольно монотонной, хорошо, что монотонность скрашивало социалистическое соревнование.
А в тот день произошло еще большое количество и других событий, более или менее важных, но дополняющих друг друга и достойных пусть не подобного описания, но уж простого-то упоминания -обязательно.
Так, едва рассвело как следует, один из впередсмотрящих что-то завопил истошным голосом. И все услышавшие этот вопль кинулись к окнам, а за окнами плавал поднятый все той же подъемной силой какой-то предмет в футляре.
Люди уже привыкли, что странный смерч, пленниками или гостями которого они стали, почему-то больше не захватывает в свой воздуховорот никаких предметов, не считая пыли, случайных птиц, мусора. А если захватывает что-то, то оно даже близко не подлетает к больнице, мельтешит в отдалении и скоро исчезает из вида.
А потому люди удивились плавающему за окнами предмету и захотели им завладеть. Кто-то быстренько соорудил нечто, напоминающее лассо, потом это лассо долго и безуспешно бросали все, кому хотелось испробовать свою сноровку, потом кто-то, достаточно натренировавшись, заарканил все-таки добычу.
И добыча оказалась довольно мощной батарейной радиостанцией, которую установили в кабинете Фаддея Абдуразяковича, сделавшемся теперь еще и радиорубкой. При радиостанции обнаружилась толковая инструкция.
- Ура! - сказал Мукрулло на кратком митинге, посвященном установлению двухсторонней связи с родной планетой, - склоним головы перед мужеством тех, кто отважился приблизиться к смерчу вплотную, чтобы послать нам эту дорогую посылку!
Все послушно сказали "Ура!" и склонили головы перед мужеством тех, кто отважился приблизиться к смерчу вплотную, чтобы послать нам эту дорогую посылку!
Все послушно сказали "Ура!" и склонили головы перед мужеством, все привычно радовались жизни, поскольку просто не успели отвыкнуть от этого дела. О чем тужить, если, как всегда, есть кому думать за тебя и принимать исключительно правильные решения! И в то же время сам ты - обязательный член какой-нибудь необременительной комиссии, что само по себе достаточно для твоего непритязательного самолюбия.
На должность радиста Фаддей Абдуразякович определил Афано-реля. Он, еще будучи только главврачом, а больше никем, сразу как-то выделил из прочего контингента всех наших друзей, в том числе и пока еще малоразговорчивого Веню. Как-то между ним и нашими друзьями сразу установились особые отношения. Может, потому, что Владлен Сергеевич проживал в этой палате, а может, потому, что, вообще, в ней было много людей неординарной судьбы, людей бывалых, а значит, полезных в любой нештатной ситуации.
Хотя одновременно, надо признать, получив радиостанцию, Фаддей Абдуразякович снова стал сдержанно и настороженно относиться к бывшему общественному деятелю, время эмоций кануло в прошлое, снова стал главенствующим в отношениях трезвый расчет. Но этого изменения на первых порах никто, кроме самого Самосейкина, не заметил, а уж он-то обязан был понимать Мукруллу. Да он и понимал.
И стал бывший древний грек, бывший экономист Афанорель Греков радистом. И не потому, что здорово разбирался в радиотехнике, не мог он в ней разбираться, а потому, что показался Фаддею Абдуразяковичу самым подходящим человеком для составления текстов радиограмм. Ведь эти тексты должны были звучать на весь мир, а стало быть, иметь такое качество, какое еще никогда не требовалось от текстов, составленных главврачом лично.
Конечно, лучше всех на эту должность подошел бы какой-нибудь писатель или хотя бы учитель словесности, но таких специалистов в среде лечившихся не оказалось. Фаддей Абдуразякович нарочно порылся в историях болезней, но более подходящих кандидатур не нашел. Зато изучил контингент, чего на Земле, возможно, не требовалось, а здесь представлялось совершенно необходимым.
В качестве радиста требовался человек, владеющий совсем особым языком, языком дипломатического этикета со всякими там "примите уверения", "честь имею", "глубочайшее и искреннее соболезнование". Хотя последнее, пожалуй, не должно было пригодиться. И Афанорель действительно владел этим языком. Он языками вообще интересовался, одно это: "Собирайтесь, девки, в кучу, я вам чучу отчебучу!" чего стоило. Но если насчет девок выходило у него пока шероховато и не всегда к месту, то этикет был ему намного родней.