Страница 14 из 24
Кончилась мобилизующая песня, и вместе с нею кончился радиоспектакль. Все радиовраги были успешно побеждены. А потом дикторша как ни в чем ни бывало зачитала прогноз погоды. По ее словам выходило, что в данный момент в окрестностях Кивакино должен дуть северо-южный ветер от слабого до уверенного и проверенного.
Все автоматически глянули в окно.
За окном было тихо-тихо. Огромный желтый лист, совершая в воздухе колебания большой амплитуды, медленно опускался вниз.
Этот лист был настолько велик, что на нем свободно разместились бы Бельгия, Голландия, Дания и Люксембург, вместе взятые. Впрочем, они и так на нем размещались, недовольные бесконечной качкой из стороны в сторону и все укорачивающимся световым днем. А мы и ведать о том не ведали. Это случается с нами вообще довольно частенько.
Короче, никакого северо-южного ветра в данный момент в окрестностях Кивакино не наблюдалось. Глядя в широкое больничное окно, этого невозможно было не заметить при всем уважении к прогнозам.
Сопалатники приняли радиосообщение к сведению и молча улеглись на койки. Тимофеев попытался было сказать что-нибудь избитое насчет бедных синоптиков, но его никто не поддержал, подобравшийся коллектив, видимо, склонялся к более утонченному юмору и потому молчал.
Тут из коридора донеслись типично обеденные звуки, это были бодрые неразборчивые голоса, шорох и топот ног, хлопанье дверей, шелест вольных байковых одежд о воздух и тела, в них содержащиеся.
Правда, ни звона посуды, ни отчетливых слов о еде, тем более чавканья, не слышалось. Но было абсолютно ясно, что никуда, кроме обеда, люди по коридору так идти не могут.
Это сразу поняли в палате все, кроме вновь прибывшего Самосейкина. Для выработки обостренной больничной интуиции нужно было провести в данном учреждении чуть больше времени. На обед отправились вдвоем, Владлен Сергеевич и дядя Эраст.
- Вас с чем госпитализировали? - мягко поинтересовался старик по дороге.
- Так, колики какие-то в животе второй день донимают. Мне спецбольницу предлагали, да я отказался, - зачем-то соврал Владлен Сергеевич, но соврал, как всегда, очень убедительно, - пока, стало быть, на обследование... М-м-да... А я знаю - рак у меня. Потому и лег в эту казарму. Все равно уж...
Владлен Сергеевич обреченно махнул рукой.
- А вы?
- У меня водянка правого яичка, резать будут, - очень внятно и раздельно произнес дядя Эраст.
Произнес, а сам испытующе-строго заглянул в лицо собеседника. Тот отвел глаза, но и тени усмешки не мелькнуло в них. И это определенно понравилось старику.
Когда они пришли в столовую, у Афанореля как раз подходила очередь. За обедом Владлен Сергеевич и Афанорель познакомились, разговорились, хотя вроде бы и не принято разговаривать во время приема пищи. У интеллигентных людей, по крайней мере.
А на них многие поглядывали с интересом, было ясно, что люди узнают бывшего видного общественного деятеля, что сбивало Владлена Сергеевича с правильного, несуетливого настроя на обед. Поэтому отобедал Владлен Сергеевич торопливо и без удовольствия. Он, конечно, вряд ли испытал бы удовольствие и в том случае, если бы на него совсем не обращали внимания. Еда на такое положительное чувство и не претендовала.
- М-м-да... У нас, в Древней Греции, кормили лучше, - произнес свою дежурную остроту Афанорель, отодвигая тарелки с едва тронутыми яствами.
- А по мне так ничего, вполне пролетарская пища, - промямлил с набитым ртом дядя Эраст, - в иные времена вы бы и этому радехоньки были.
- Да хватит уж кивать на иные времена, - не поддержал его бывший общественный деятель, у которого с выходом на пенсию на многое уже переменились взгляды, причем радикально. С такими новыми взглядами, учитывая, что времена пошли тоже новые, впору было отзывать его с пенсии обратно, но, во-первых, о перемене взглядов никто из принимающих решения знать не мог, а во-вторых, и это главное, не практикуются у нас столь романтические отзывы с пенсии.
Пока дядя Эраст торопливо заканчивал трапезу, его сопалатники продолжали оставаться на местах, что было очень трогательно наблюдать со стороны. А после все трое не спеша двинулись восвояси. Впереди, держа на вытянутых руках тарелку с похлебкой для Тимофеева, прикрытую бумажкой, шагал маленький сухонький старичок, очень бодрый на вид, дальше скакал на своих костылях короткотелый древний грек, правда, бывший. Замыкал колонну по одному все еще важный, седовласо-породистый общественный деятель, тоже бывший. Он словно прикрывал своей широкой надежной спиной отход более слабых телом и духом товарищей. Так, во всяком случае, казалось со стороны.
Никто ведь не знал, какую страшную болезнь нес в себе крепчайший с виду Владлен Сергеевич Самосейкин. Вернее, не столько нес, сколько мучил сам себя этой страшной болезнью, не боясь, что называется, накаркать и даже, наоборот, надеясь таким способом отпугнуть ее от себя.
А в палате все еще играла музыка, только не та, революционная, а совсем другая, аполитичная и без слов, просто такая невинная музычка в палате играла, которую даже сам великий дядя Эраст, явственно напрягшись на пороге, не смог никак прокомментировать. Наверное, подобные музычки и появлялись в природе только в результате длительного естественно-искусственного отбора в борьбе за выживаемость.
Тимофеев заметно обрадовался возвращению своих сопалатников, не супу, конечно, обрадовался, но суп выхлебал моментально и до капельки. Теперь ведь, с прибытием в палату Владлена Сергеевича, вполне можно было, наконец, организовать внутрипалатный чемпионат по любимой тимофеевской настольной игре.
Вы думаете, домино имел в виду Тимофеев, радостно доедая свой супчик? А вот и нет! Он имел в виду "подкидного дурака", игру, категорически запрещенную Минздравом во всех подведомственных учреждениях без исключения, а оттого еще более заманчивую и привлекательную.
Но преждевременной оказалась радость больного Тимофеева, ибо никто из его сожителей не поддержал тимофеевского энтузиазма. Увы, не тот контингент оказался.
И почему это вдруг? Ведь раньше-то Афанорель, к примеру, очень усердно тренировал свое терпение и настойчивость "потолочным" аттракционом, изобретенным именно Тимофеевым, и не считал это развлечение зазорным, недостойным своего древнего и уже тем самым благородного происхождения. Он даже, напротив, щеголял благоприобретенной в нашем времени простотой, заходя в столовую, позволял себе громкую шуточку, перенятую у кого-то, взятую, если можно так выразиться, явно "с чужого плеча".
- Собирайтесь, девки, в кучу, я вам чучу отчебучу! - говорил иногда Афоня вместо приветствия и сам же над этим хохотал.
Так что главная его острота, несмотря на известный политический оттенок, в сравнении с этой казалась почти детской.
Да и дядя Эраст всегда был предельно прост, и простота в нем жила еще более органично, чем в пришельце из прошлого.
С чего это они с таким отчетливым презрением отказались от карточной игры?
А с того, думается, что им, вероятно, даже и не вполне осознанно хотелось в присутствии бывшего видного общественного деятеля пребывать на определенном интеллектуальном уровне. С одной стороны, им было решительно наплевать, а с другой - хотелось пребывать на уровне. Вот так. А простоватый Тимофеев этого-то и не понял. А то бы тоже захотел.
Сам же Владлен Сергеевич был совсем не прочь убить ненавистное время, он не отказался бы перекинуться в картишки, а что, вполне невинное занятие для четверых вынужденных бездельников. Но ему пришлось не без некоторой, незаметной для постороннего глаза грусти соответствовать. Что может быть более обременительным в этой жизни? Ладно, что умение никогда не быть самим собой считалось всю жизнь главным профессиональным качеством, а то тяжело б ему было...
Ну, а больше никакого посильного развлечения после обеда не нашлось. И начали они все, не сговариваясь, дремать. Начали дремать, а тут и загрохотало все на свете.